Хорунжий (СИ) - Вязовский Алексей

— Улем ученый нужен, чтобы его прочесть, а мы вряд ли сможем такого найти среди туркменов после учиненного погрома, — пояснил свое решение Астахов. — А бумага, небось, дюже важная, раз человек из-за нее жизнью пожертвовал.

— Туркменка показала на допросе, что он прискакал из столицы ханства, — честно признался я.

— Ну вот, сам видишь, все сходится. Вдруг там план военной кампании изложен или приказ какой? Так что бери-ка ты, Петя, свою сотню и отправляйся к Дюже, в Джан-Кала. Он у нас корпусной разведкой ведает, пусть разбирается. Тем более, что поиск твой закончен, нам теперь надо думать, не где воду найти, а как ловчее через нее переправиться.

С водной темой Емельян Никитич был прав на всех сто процентов. Проводники нас уже уведомили, что путь на Ходжейли шел через дельту Аму-Дарьи, через многочисленные рукотворные каналы и арыки, через которые переброшены мостики и которые, наверняка, разрушили за собой убегавшие туркмены. Теперь головной болью отряда авангарда станет поиск не колодцев, а бродов.

— Снова на плато тащиться, — вздохнул я.

— Западным берегом Айбугира поедешь, он проездной, как нам твой Есентемир сказал. Просится его отпустить, говорит, что работу свою выполнил. Как думаешь, отпускать?

— В Джан-Кала пусть решают, — грустно ответил я, вовсе не склонный отпускать проводника, ходившего в Индию.

— Ну чего ты, Петро, вздыхаешь? — участливо поинтересовался Иван Кузьмич Миронов. — А давай-ка, Емельян, мы его наградим. Имеем же такое право — особо отличившимся выделять большую долю из дувана.

Полковники переглянулись.

— Дело! Совет планщика в жилу пришелся, ни одного человека в бою не потеряли, — отозвался Степан Иловайский. — Хошь, Петро, саблю золотую? У нас их как грязи.

Я засмущался.

— Куда мне такую? Смех один. Золотым оружием награждают за храбрость, а что я сделал в бою? Один раз стрельнул?

— Чем же тебя наградить? — почесал в затылке Астахов.

Я припомнил, как мне не хватало сегодня в юрте удобного колющего оружия.

— Мне б кинжал навроде черкесского не помешал.

— Черкесского в добыче не припомню, — задумчиво молвил Иловайский, отвечавший, видимо, за сортировку дувана. — А вот булат точно был. Пойдем, покажу.

Мы вели беседу возле юрты, которую полковники приспособили под временный склад. Бросили прямо перед ее входом дорогой ковер на землю, на нем и совещались. Степан Дмитриевич поднялся и поманил меня за собой.

Гора холодного оружия, сваленная в шатре, поражала. Сквозь верхний открытый клапан внутрь проникал солнечный свет, и глаза аж слепило от золотого блеска.

— Так, где тут у нас?..

Подполковник уверенно пошуровал в стальной груде и вытащил необычное оружие — полуметровый немного изогнутый матово-серый клинок с великолепным узором и тремя узкими долами, цельнометаллическим эфесом и D-образной дужкой, способной играть роль кастета. Как и кавказской камой, им можно было и рубить, и колоть. Я в нем безошибочно определил индийский тальвар из вутца — по булатному узору, дисковому навершию и необычной форме изгиба клинка. Как он сюда попал? Строго говоря, тальвар — не кинжал, а сабля, меч, но его длина полностью соответствовала моим пожеланиям.

— Беру! — тут же отозвался с восторженным придыханием. — К нему бы еще ножичек подобрать.

— Ну ты жох! — одобрительно крякнул подполковник и спорить не стал.

Он ткнул пальцем в небольшой кинжальчик весьма агрессивного вида с изогнутым вверх клинком и прогибом в середине, а также с массивной литой рукоятью с кокетливой цепочкой вместо кастета. Не то чтобы тальвар образовывал с ним пару — скорее они были близки своей экзотичностью.

Полковники оценили мою довольную физию.

— Ну что, квартирмист, воспрял духом? Иди отдыхай, а поутру по коням и вперед, на север!

* * *

Ставка Платова в Джан-Кала не нашлась, она переехала в капитулировавший Кунград. Через крепость, превращенную в лазарет для особо больных, проходил уже третий эшелон всего войска, а четвертый, наиболее отягощенный пострадавшими в Усть-Юрте, был на подходе. По этой причине всех, кто нуждался в лечении, но мог хоть немного шевелить ногами, переправляли на лодках через Айбугир, а потом на возах отправляли в Кунград. Там уже обустроили бивуак и госпиталь под открытым небом, где ухаживали за тысячами выбывших из строя бойцов — пораженных солнечным ударом, пострадавших от обезвоживания, от поноса. Войску переход через Усть-Юрт дался очень тяжело.

Кунград, один из трех главных городов Хивинского ханства, всегда склонный к сепаратизму, воевать не пожелал. Его жители прогнали воинственных туркменов, а сами отправили к Платову депутацию с заверениями в покорности. Местное сельское население, посаженные на землю кочевники-каракалпаки, также не горело желанием умирать за хана — оно испытывало двойной гнет в виде воинской повинности и налогов, доходящих до половины урожая. Появление русских их скорее обрадовало, чем огорчило.

Путь в Кунград вел через сильно обмелевший Айбугирский залив — по широкой петляющей просеке в камышах, рассеченных на сектора протоками и озерцами, можно было проехать на лошадях. Мне эта местность напомнила кубанские плавни, за тем исключением, что под копытами лошадей хлюпала не пресная, а соленая вода. Когда мы еще шли на юг к Куни-Ургенчу, с высоты плато я разглядел линию, где зеленоватая камышовая плоскость сменялась синевой морской поверхности. По ней плавали лодки рыбаков, с которых наверняка велось наблюдение за передвижением наших войск. По моим прикидкам, туркмены, собравшиеся у Джан-Кала, оценили мощь и превосходство надвигающихся полчищ урусов и отошли на юг. С ними-то мы и встретились. Теперь у меня на боку висит напоминание об этом бое в виде тальвара и спрятанного за поясом тяжелого кинжальчика.

До ставки Платова добрались без проблем, не считая нескольких происшествий с казаками, чьи лошади провалились в топкую грязь — их с трудом вытянули на арканах. Когда достигли суши, сперва пошла песчаная местность, пересеченная сухими арыками, потом возделываемые поля с легкой зыбью пшеницы, люцерной и клевером — долгожданная зелень, от которой успели отвыкнуть наши глаза. А еще каналы, полные чистой вкуснейшей воды. Люди и лошади бросились к ней и никак не могли напиться. А над головой щебетали птички, вдали виднелись купы карагачей и пирамидальных тополей… После пустыни, сурового пейзажа плато и раздирающей глотку жажды нам казалось, что мы попали в рай.

Кунград открылся неожиданно — высокие стены с зубцами, оказавшимися на поверку растрескавшимся, полуразвалившемся глиняным вал. За ним скрывался город, пыльный, с узкими улочками, забитый грязными лачугами с плоскими крышами, кибитками во дворах, с редкими высокими зданиями медресе и четырехугольной цитаделью. Перед воротами гомонил базар, торгующий всем подряд. Покупателями выступали казаки, непонятно на чем разбогатевшие, продавцами — разной степени наглости представители всех местных племен, от горожан до кочевников. В этом вавилоне то и дело вспыхивали драки — казачки на кулачках объясняли ушлым сартам правильную систему ценообразования.

Штаб Платова разместился во дворце местного правителя, куш-беги, который, лишь частично оправдав свой титул, бежал, но без куша. Расположенное вне пределов города здание из сырой глины производило впечатление комка земли, коему наскоро придали кубическую форму, а чтобы он не развалился, подперли толстыми колоннами, торчащими выше крыши. За тяжелыми деревянными воротами скрывался внутренний двор с галереей, покрытой искусной резьбой — из нее вели двери в не сообщающиеся между собой комнаты, в темные норы без окон, с земляным полом и закопчёнными стенами и потолком. В одной из таких мрачных каморок, крайне сложно сочетающихся с понятием «дворец», я нашел нашего начальника разведки.

Дюжа встретил меня как родного, угостил сушеной дыней с прилипшими комочками грязи, найденному посланию обрадовался, тут же нашел переводчика.