Хорунжий (СИ) - Вязовский Алексей

Если переводить в современные мне термины, то смысл рассуждений Матвея Ивановича, изобилующих грубыми присловиями, сводился к следующему. Мы вторглись в закрытую налаженную экономическую систему. Пусть внешне она выглядит застывшей в истории, но она прочна и даже имеет возможность кормить такую толпу нахлебников, как туркмены. И вот появляемся мы — немалым числом, предельной или даже запредельной нагрузкой для сельскохозяйственного производства ханства. Чтобы прокормить 20 тысяч пришельцев, нужно ни много ни мало, как избавиться от такого же числа таких же нахлебников, как мы, то есть, от кочевников. Быстро, не рассусоливая. Иначе здесь начнется голод, и пострадают все. Не следует забывать и о том, что любая война наносит вред производству продуктов — вытаптываются поля, режется или случайно гибнет скот, сжигаются продовольственные склады. Последние, кстати, нужно как можно скорее захватить…

— Это вам, ребятушки, не хфизика, мы не для того к черту на куличики забрались, чтобы с голоду передохнуть! — выдал наш вождь на голубом глазу. — Поспешать надоть!

Вот мы и поспешали.

И начали наталкиваться на противника — то на разъезд, то на брошенный лагерь с множеством еще теплых костров. Хивинцы уклонялись от боя, видимо, находя сильно пересеченную арыками местность мало пригодной для своей тактики конных набегов. Или выжидали. Или мотали нам нервы. Напряжение нарастало с каждой секундой, мы двигались вперед, но ничего не происходило. Лишь в лесу, в который мы нырнули как к себе домой, несколько отрядов узбеков попытались на нас напасть. Наивные, они не знали, что с нами гребенцы, для которых темный кунградский лес показался перелеском после чеченских чащ с вековыми чинарами и дубами. Потеряв несколько десятков, «халатники» сбежали, бросив трупы своих людей.

На второй день похода нам открылась Аму-Дарья, прятавшаяся до этой встречи от нас за камышами, как засмущавшаяся невеста за своим платком — широченная, с версту до противоположного берега. И снова противник не показался. Ходжейли был все ближе и ближе…

* * *

— Петр Василич, не нравится мне этот арык! А за ним нам точно делать нечего!

Богатыршин смотрел с возмущением на пересечение двух каналов — большого и его ответвления с зеленой стоячей водой. Меньший, тот, что имел аршина в три в ширину, защищал глиняный вал на обоих берегах. За ним открывалась цепочка рисовых полей, залитых водой, по бокам густая сеть из колючих изгородей, новых арыков, земляных насыпей, огородов с грядками и садами с фруктовыми деревьями — каждый клочок земли в окрестностях Ходжейли был возделан, везде чувствовалась трудолюбивая рука дехканина, тяжким трудом оживившего бесплодную пустошь.

— Зря мы взяли влево от главной дороги. Полверсты проехали, а моста не видать, — продолжал нагнетать подхорунжий.

Я с ним не спорил и с каждой пройденной саженью — уже привык мерить расстояние привычными этому времени мерками — убеждался, что удобной дороги для артиллерии мы не обнаружим, а вражеской коннице тут делать нечего. Попробуй сунься на коне на рисовые поля — хорошо, если только изгваздаешься как чушка.

— Муса! — громко сказал я, не поворачивая головы. — Только не вздумай пришпоривать коня и сигать через арык. Глина с вала сползет в воду, а ты вместе с ней.

— И в мыслях не было!

Его тон знал уже назубок — были мысли, были… Как с Кузьмой, слово в слово…

— Уходим! Возвращаемся прежней дорогой.

Казаки застонали. Чтобы добраться сюда, нам пришлось пересечь один канал по мосту. Мост — одно название, настилка из мелкого хвороста на низких сваях. Когда первый из нас вступил на нее, бабки коня ушли под воду — так и переехал, разбрызгивая воду, а мы тонкой ниточкой за ним. Зато, если поедем прежним путем и минуем арык, попадем на прекрасную поляну, затянутую люцерном — твердый грунт, скачи во весь опор.

По своим следам вернулись быстро, половина отряда переправилась по квазимосту — и тут впереди, по всей, казалось, длине пятиверстной дороги, по которой проходил корпус после ночевки, загремели выстрелы, и до нас донеслась даже пушечная канонада.

— Началось!

Я выругался в сердцах. Мы ждали нападения хивинцев каждый час, но, похоже, прошляпили их выдвижение. То ли они переправились через Аму-Дарью широким фронтом, то ли самым берегом прошли, не видимые в камышах. Отчасти мой косяк! Черт меня дернул свернуть!

— В воду!

Пришпорил коня, и послушный дончак спрыгнул в арык. Плыть ему не пришлось — промочив до пояса, вынес меня на другой берег, отфыркиваясь, разбрызгивая капли, легко одолев не самый крутой скат. На то и был расчет. И другим пример — не вступившие на хлипкий помост казаки дружно форсировали неглубокий канал и понеслись за мной с громким гиканьем и свистом. Близость схватки будоражила кровь, ветер свистел в лицо, звуки выстрелов все ближе и ближе.

Голову не терял, на подъезде к уже хорошо слышной заварухе резко притормозил, вынесся на небольшой бугор и оценил ситуацию.

Похоже, наши старые знакомые, извлекшие уроки боя при Куня-Ургенч. Напали на колонну на марше, отсекли обоз, захватили верблюдов. Казаки хоть и маненько оплошали, но боевого духа не утратили. Образовали квадрат, обложились тюками, укрылись за повозками, начали зло огрызаться ружейным огнем. «Халатники» откатились, слезли с коней, оставив отряд с пиками в резерве, и в пешем строю, погнав перед собой бактрианов, начали наступать на хлипкий гуляй-город.

Казаки ответили плотным огнем, верблюды падали один за другим, хивинцы заколебались. Вот он, чудный миг, момент истины, тонкая красная линия! Пусть их и дохрена, не меньше полутысячи — атакуем во фланг и сметаем как пушинку! Таких отрядов, судя по раздававшейся на несколько верст справа и слева пальбе, не один и не два. Но этот наш!

— Вашбродь! — окликнул меня Мамаш. — Это не йомут, это кайсак! Пестрый халат, не красный!

Я глянул на него испепеляющим взглядом: какая к черту разница⁈

— Сотня, в пики!

Мы сорвались с места. В моей руке сам собой материализовался «бухарец», у донцов — дротики, у гребенцов — ружья. Пока пики на ремнях, но готовые в любую секунду склониться в убийственном наклоне.

Наш удар был страшен. Засвистели дротики, разя без промаха — по такой плотной толпе не промахнешься. Загремели ружья, разряжаемые во вражью бочину на полном скаку. Пришел черед пикам, саблям, шашкам. Моя «бухарочка» так и мелькала, опускаясь на головы врагов — готов, готов, готов…

Мы разорвали многосотенную толпу, но напоролись на встречную атаку киргизских всадником, стоявших в резерве. Их вождь был опытен, прошел не одно сражение. Он понял, что проиграл битву, но захотел спасти своих людей и взять немало наших жизней. Нас принял в пики.

Мой верный дончак погиб мгновенно от удара в голову железным острием. Вынес меня из свалки, не понимая, что уже мертв, и рухнул замертво. Я успел вовремя соскочить, не потеряв шашки, отскочил в сторону от казахского жеребца, пытавшегося, повинуясь руке всадника, сбить меня с ног — спасли навыки АРБ. Даже полоснул его по задней ноге. Конь заржал, пошел боком, припадая на одну сторону — его наездник спрыгнул и кинулся на меня.

Про такого в моем бы времени сказали: мужчина в полном расцвете сил. В этом назвали бы человеком, чья луна вот-вот сорвется с небосклона. На вскидку ему было под пятьдесят, но двигался он как юноша, упруго, ритмично, уверенно. Контролируя пространство и легко играя саблей. Не выделываясь — в каждом его движении чувствовался опытный боец.

Я закрутил восьмерку — глупая затея. У меня не было навыков сабельного боя, лишь красивой фланкировки на потеху знакомых. Мышечная память Петра Черехова не спасала. Вспарывая воздух крест-накрест, мой противник с легкостью продавил мою оборону, «бухарка» отлетела в сторону, я отпрыгнул назад, принял низкую стойку, чертыхаясь, что пистолеты остались в седельных кобурах. Мне предстоял бой без оружия против мастера сабли.