Хорунжий (СИ) - Вязовский Алексей

(1) Мусульман верят, что правоверного за уши утаскивают после смерти в рай. Поэтому лишение даже одного уха казалось им ужасным несчастьем. Обычай отрезать уши у убитых, принятый в старину у османов и других восточных владык, был не только способом вести подсчеты, но и имел под собой еще и религиозно-оскверняющую основу.

(2) «Богадельней» с острого языка А. В. Суворова в русской армии называли полковые госпиталя, в которых не лечат, а калечат.

Глава 14

Султан или бек, простых людей с таким властным взглядом не бывает — вот каким я видел своего противника. Бородка, которую в современном мне барбер-шопе окрестили бы эспаньолкой, смуглое надменное лицо под шляпой с широкими загнутыми вверх полями и серебряной вышивкой на тулье. Он четко держал под контролем каждое мое движение, кончик кривой сабли тут же смещался, стоило мне пошевельнуться. Моя низкая стойка его не смутила, опорная нога твердо стояла на земле — я следил за ней и за его бедрами, готовый в любую секунду перекатиться.

Киргиз-кайсак не спешил, он играл со мной как кошка с мышкой, наслаждался этой игрой. И владел русским языком!

— Я узнал твой клинок, собака! Ты принес сюда печальную весть: мой верный нукер Беркен погиб, иначе у тебя не было бы его меча. Подлые рабы Ак-Падишаха! Всю жизнь я вас резал и буду резать! Начал еще юношей в армии славного атамана Емельяна, продолжил и потом, когда меня выкупили из царской неволи…

Так ты Сары Джатов, какая встреча! Болтай, болтай!

Я двинул рукой к рукояти тальвара в красных сафьяновых ножнах на боку. Но мастер сабли был начеку. Его клинок тут же устремился ко мне. Пришлось отпрыгнуть в сторону под вспышку боли в предплечье — он все-таки меня зацепил, как ни проверен был я.

— Обезьянка! Ты прыгаешь, как обезьянка! — рассмеялся киргиз-кайсак.

Я увидел, как напружинилась его опорная нога, как мелькнула в воздухе стальная полоска, взлетая вверх. Оперевшись кончиками пальцев в землю, приготовился броситься ему под ноги — в ближнем бою у него не будет шансов, я раздроблю его коленную чашечку одним ударом…

Раздался свист, глухой удар и яростный крик боли. Откуда-то сбоку прилетела стрела и, пробив киргиз-кайсаку щеку и выбив несколько зубов, не убила, но причинила мучительную боль. И подарила мне несколько драгоценных мгновений. Моя рука сама собой нырнула под D-образную дужку тальвара, ухватилась за его непривычную выпуклую рукоять. Словно не я, а кто-то другой, управляя телом, вырвал индийский короткий меч из ножен, перекатился вперед через плечо и резким ударом подрубил ногу Джатову, разрубая сухожилия и кость. Он снова закричал, закачался, опустил саблю и опер ее о землю, чтобы не упасть.

Тщетно! Я был уже на ногах у него за спиной. Ударил его в висок гардой-кастетом, проламывая кость. Киргиз-кайсак неловко упал на бок, задергал ногами в предсмертной судороге. Щегольская шляпа отлетела в сторону.

Я быстро огляделся вокруг в поисках новых врагов. Их не было. Ко мне приближался радостно скалившийся Мамаш, накладывая новую стрелу на свой лук. Конная схватка сместилась в сторону, пешие «пестрохалатники» разбежались, по полю метались лишь одинокие кони, потерявшие своих наездников, а казаки из обоза собирали верблюдов. Казалось, мой бой с Сары длился всего несколько мгновений, но как изменилась обстановка!

— Ты мой должник, вашбродь, — сообщил мне наш проводник, убедившись, что достреливать Джатова нет нужды, и аккуратно ослабляя тетиву.

— Да, ты помог, — серьезно кивнул я, переводя дух. Черт, это было близко!

Вложил в ножны тальвар и пошел подбирать «бухарку», которая меня так подвела. Нет, не она — сам виноват, нужно оттачивать навыки саблиста, приучать руку к тяжелой шашке, а не только махать как секирой.

Мамаш остановил коня над телом моего противника.

— Сары Джатов из рода Байбакты! Вот и пришел тебе конец, мерзкий мятежник, пугало султанов, убийца хана, — он плюнул на труп и убрал лук в сагайдак. Повернулся ко мне. — У тебя кровь, вашбродь, на руке.

— Пустяк, царапина, — отмахнулся я. — Поймай мне коня.

Бек кивнул, схватился за аркан, расправляя его кольца, ударил коленями по бокам своего абая, заставляя развернуться. Через несколько минут привел мне заарканенную лошадь, испуганно косившую по сторонам лиловым глазом.

— Извини, вашбродь, что не аргамак, другой не нашлось.

— Сойдет, в обозе у меня есть два запасных, лишь бы до них добраться. Мне нужно снять седло с дончака и свои запасы. Бедный конь, он столько прошел, столько вытерпел — и вот погиб на поле с джугурой (1).

— Славное место для смерть коня! На небесах будет сыт!

Я взял под уздцы успокоившуюся лошадку, повел ее за собой, направляясь к месту падения моего верного скакуна. Мамаш поехал рядом.

— Что ты там говорил про долг?

— Есть у меня мечта, вашбродь. Ты помогай, Мамаш твой должник.

— И о чем же мечтает бек?

— Хочу стать хивинский хан!

Я присвистнул, притормозил, серьезно посмотрел в лицо киргизу. Ничего себе у него мечты! Если каждый солдат таскает в ранце жезл маршала, любой бек жаждет ханского престола?

Нет, не любой. Мамаш мне тут же растолковал тонкость принципа азиатского монархизма.

— Я из рода торе, только из него выходят ханы, ибо мы потомки Чингиза. Темникам Белого Царя нужен свой хан. Почему не я? — на полном серьезе выдал Мамаш.

Над его словами стоило подумать. Действительно, а как все сложится дальше? Вот, захватим мы Хиву, как с ней управляться? Орлов назначит кого-то из атаманов генерал-губернатором? Если мне не изменяет память, царская власть ханов и эмиров не свергала, а активно использовала, и не нужно думать, что в Петербурге дураки сидели — они использовали привычный кочевникам и дехканам образ власти, хорошо понимая их ментальность, что только так можно удержать под контролем эту дремучую массу. Вон, на Кавказе попытались иначе и что получили? Шамиля и войну на десятилетия с океаном крови? С другой стороны, как только ослабла царская власть, начались революции — все эти потомки ханов тут же повылазили, попытались отложиться. Потом их большевики долго гоняли по пустыни, прикручивали обратно. И снова совершили царскую ошибку. Посадили князьками местных первый секретарей из узбеков, таджиков и прочий братии. Те, конечно, затащили во власть своих братьев-зятьев, и мигом добро пожаловать в независимость в 91-м году. Нет… Тут надо крепко думать. И разумеется, правильно советовать Орлову через Платова. Кажется, атаман ко мне теперь прислушивается, сменил гнев на милость.

— А что с нынешним ханом, с Аваз-инаком?

Мамаш презрительно скривился.

— Он не хан, инак из рода кунграт. Не чингизид! Хан есть, мелкий султанчик быть, кто знать его имя?

— Кто такой инак?

— Правитель, но не хан.

Мне теперь стала понятна реплика Платова в шатре, когда он, принимая посланника хивинцев, назвал их хана самозванцем. Ну до чего редкий самородок, Матвей Иванович! Ведь он ни много ни мало закладывает на наших глазах политическую подоплеку нашего похода — мы пришли не грабить, не мстить за Бековича, а свергать незаконную власть, долой узурпаторов! Наш атаман на вид вахлак вахлаком, сквернословит, манерам не обучен, с бутылкой не расстается, а мыслит как прирожденный политик!

— Вашбродь! Шить тебя надо, кровь рука бежать, совсем слабый будешь!

* * *

Вот и пригодились мои сумочки да не мне одному. Бой с киргиз-кайсаками дался нам дорогой ценой. Девять убитых! Девять! И два десятка раненых, многие тяжело. Мусе досталось крепко — он потому и не прикрывал мне спину, что валялся в джугуре, скрытый ее метелками. Еле разыскал его — лицо залито кровью, вместо глаза — зияющая рана. Он прикрывал ее бинтом из походной аптечки и глухо стонал.

Вернувшийся из преследования «пестрохалатников» Козин, целый и невредимый, оказал Мусе первую помощь. И многим другим — вправлял сломанные кости и вывихнутые суставы, накладывал лубки, шил раны.