Воронцов. Перезагрузка. Книга 6 (СИ) - Тарасов Ник

Когда мы выходили из-за поворота леса, вдалеке замерцали слабые огоньки Уваровки — тёплые, манящие, как маяки для путников. Я невольно выпрямился в седле, ощущая, как тело, утомлённое долгой дорогой, наполняется новыми силами при виде родных мест.

Захар ехал чуть впереди, его широкая спина покачивалась в такт движению коня. Мы оба молчали, утомлённые долгим путём.

Вдруг из темноты, словно призраки, материализовались два всадника. Они возникли так неожиданно и бесшумно, что я вздрогнул от неожиданности. Даже в сумерках было отчётливо видно, что мушкеты в их руках направлены прямо на нас. Лошади тревожно всхрапнули, почуяв напряжение.

— А ну назовитесь, кто такие! — громко крикнул один из всадников, голос его разнёсся по лесу, спугнув какую-то птицу с ближайшего дерева.

Второй тут же добавил, лязгнув металлом:

— И только попробуйте лишнее движение сделать — в миг пальнём!

Я не успел ещё осмыслить происходящее, как Захар разразился отборной бранью — громко, с расстановкой, вкладывая в каждое слово всю досаду от такой встречи. Конь подо мной нервно переступил с ноги на ногу, я натянул поводья, успокаивая его.

— Ты, Иван, конечно, хорошо службу несёшь, прям молодец, душа радуется, — прорычал Захар, когда иссяк запас ругательств, — только вот барина, скажу я тебе, нужно и в темноте узнавать!

Наступила короткая пауза, в которой слышалось лишь сопение лошадей и шелест листвы. Потом один из всадников подался вперёд, вглядываясь в наши лица.

— Захар, ты, что ли? — В его голосе звучало недоверие, смешанное с облегчением.

— А кто же ещё? Думал, разбойники к деревне подбираются? — фыркнул Захар.

Всадник снял шапку и неловко помял её в руках.

— Егор Андреевич, простите Христа ради, — обратился он уже ко мне. — Темно ведь… Смотрим, кто-то к деревне медленно подкрадывается. Вот мы и решили на подходе спроситься, кто такие, да зачем.

Я не мог не оценить их бдительность. Пусть не узнали сразу, но ведь действительно стояли на страже, охраняя деревню.

— Ну, молодцы, орлы, похвально, — сказал я, чувствуя, как напряжение отпускает. — Только вот давайте всё равно домой пойдём, а то с обеда в седле. Спина уже колом.

Мы все вчетвером тронулись в сторону Уваровки.

Подъехав к своему дому, я спешился возле ворот. Ноги, отвыкшие от твёрдой земли после долгого пути верхом, слегка дрожали. Калитка скрипнула знакомо и приветливо, словно и она была рада моему возвращению. Я не успел сделать и шага, как на пороге появилась Машенька с крынкой кваса в руках.

— Егорушка, вернулся! — воскликнула она, и в её голосе было столько радости, что усталость как рукой сняло.

— Здравствуй, Машенька, — я сделал несколько жадных глотков кваса прямо из крынки. Холодный, с кислинкой напиток освежил пересохшее горло и придал сил.

Поставив её на лавку у крыльца, я обнял жену, прижал к себе так крепко, что она аж пискнула:

— Раздавишь, Егорушка!

— Как же я соскучился, солнышко моё, — прошептал я, утыкаясь носом в её волосы. — Целую вечность не видел тебя.

Мы зашли в дом, и Машка тут же начала суетиться вокруг меня, как наседка вокруг цыплёнка. Сняла с меня дорожный плащ, помогла стянуть сапоги, всё приговаривая:

— Ой, ты же голодный, да с дороги… Садись скорее, я щей наварила да пирогов напекла.

Я как-то рассеянно буркнул, что да, пообедали мы в таверне ещё днём, а она аж руками всплеснула:

— Это за всю-то дорогу и не остановились покушать⁈

— Так поздно выехали, задержался я в городе, — пояснил я, с наслаждением вытягивая ноги к печи, от которой шло приятное тепло. — Почти не останавливались, только чтоб лошади передохнули, да ещё на шаг переводили всё, чтоб домой до ночи добраться.

Машка смотрела на меня с беспокойством, в её глазах читался упрёк:

— Темно же уже давно было. Как вы ехали-то? Это ж и на дерево можно было налететь, или в канаву какую упасть.

— А мы, когда совсем темно стало, вожжи отпустили, да кони сами вывезли, — ответил я, улыбаясь. — Они дорогу домой лучше нас знают.

Печь потрескивала сухими поленьями, наполняя комнату уютным теплом. На столе стояла миска с дымящимися щами. Рядом — блюдо с пирогами, румяными, только из печи.

Машка улыбнулась, подошла и снова обняла меня, прижалась всем телом. Я приобнял её, чувствуя под ладонями тонкую ткань сарафана и тепло её кожи. Так мы немного постояли, не говоря ни слова, просто наслаждаясь близостью друг друга.

А потом она потянула меня за руку к столу:

— Садись, Егорушка. Всё остынет.

Я сел за стол, и она тут же подала мне полную миску щей. Запах был такой, что слюнки потекли. Я взял ложку, добавил сметаны и с жадностью принялся за еду. После трактирной еды домашние щи казались настоящим лакомством.

Поужинав, мы легли спать. Уснули, правда, далеко не сразу — уж очень друг по другу соскучились. Машенька прижималась ко мне, словно боялась, что я снова исчезну, а я гладил её волосы, вдыхая их запах, и думал о том, как хорошо вернуться домой.

В полумраке комнаты, освещаемой лишь тусклым светом догорающей свечи, я различал нежные черты её лица. Тени играли на её коже, делая её похожей на фарфоровую статуэтку — тонкую, хрупкую, драгоценную. Её глаза блестели в темноте, как две звезды, и смотрели на меня с той особой нежностью, которую невозможно подделать.

— Егорушка, — прошептала она, проводя пальцами по моей щеке, — как же я без тебя истосковалась. Словно часть души отняли.

Я поймал её ладонь и поцеловал каждый пальчик — такой теплый, такой родной.

— И я скучал, Машенька, — ответил я, притягивая её ближе. — Каждый день думал о тебе.

Она прильнула ко мне, и я почувствовал тепло её тела. Её волосы рассыпались по подушке, и я не мог удержаться — зарылся в них лицом, вдыхая их аромат.

Наши губы встретились — сначала осторожно, словно заново узнавая друг друга, потом всё настойчивее, всё требовательнее. Её дыхание становилось прерывистым, а руки, скользящие по моей спине, оставляли за собой огненные следы.

Позже, когда мы лежали, обнявшись, и слушали, как за окном начинается дождь, постукивая по крыше, я поцеловал её в висок и прошептал:

— Знаешь, все эти открытия, все эти поездки и дела… Они ничего не стоят без тебя. Ты — мой настоящий дом, Машенька.

Она улыбнулась в темноте и крепче прижалась ко мне, положив голову мне на грудь. Её дыхание постепенно становилось ровнее, глубже, и скоро она уснула, а я ещё долго лежал, думая о том, как мне повезло найти в этом времени не просто пристанище, а настоящую любовь и покой.

Проснулся я от странного звука, который не сразу смог распознать. Выспался отменно — не зря говорят, что лучше дома может быть только дом.

Где-то за окном снова раздался тот самый звук — хрустящий, отчётливый в утренней тишине. Я прислушался, не понимая его природы. Потянулся всем телом так, что суставы заскрипели после долгой неподвижности.

— Да что ж такое-то, — пробормотал я, свешивая ноги с кровати.

Снова этот хруст. Я огляделся — Машки рядом уже не было, лишь смятая подушка и еле заметная вмятина на перине говорили о том, что она недавно встала. От печи тянуло теплом, в доме стоял уютный полумрак раннего утра. Сквозь заиндевевшее окно едва пробивался робкий зимний свет.

Накинув на плечи рубаху, я прошлёпал босыми ногами по холодным половицам и выглянул в светлицу. Машка с Анфисой хлопотали у стола — одна раскатывала тесто, вторая чистила картошку.

— Доброе утро! — громко сказал я, приглаживая взъерошенные после сна волосы.

— Доброе утро, Егор Андреевич, — хором ответили обе, не прерывая своих занятий.

Машкины руки были по локоть в муке, а у Анфисы фартук уже успел испачкаться от картофельной кожуры.

— А что случилось, вы не в курсе? — спросил я, зевая и потирая глаза.

— А что не так? — удивилась Маша, отвлекаясь от теста. — Разбудили тебя, Егорушка, своей стряпнёй?

— Да нет… Что за хруст под окном?

Анфиса рассмеялась, вытирая руки о фартук: