Ассасин 1: миссия в Сараево (СИ) - Тыналин Алим

Цена — души людей, которыми я манипулирую.

Я погасил свечу, развернулся и вышел из костела в майскую ночь. Варшава спала, только редкие фонари освещали пустынные улицы. Я зашагал к своей комнате на Сенаторской, где меня ждал письменный стол, чернила и бумага.

Завтра с утра я начну готовить отчет для Редигера. Сухой, точный, без эмоций. Факты, имена, даты. Результаты операции. Список завербованной агентуры. Информация о методах работы охранки.

Полковник будет доволен. Очень доволен.

А я…

Я буду жить дальше с этим грузом.

Я свернул на Сенаторскую, поднялся по лестнице в свою комнату. Зажег лампу, сел за стол, разложил бумаги.

Начал писать отчет.

Хладнокровно. Профессионально. Без лишних эмоций.

Как и положено офицеру военной разведки Российской империи.

Глава 14

Отчет

Майский вечер заглядывал в окна кабинета полковника Редигера неуверенным сумеречным светом. За стеклом моросил дождь, не весенний, радостный, а какой-то унылый, словно сама природа сочувствовала полковнику в его невеселых размышлениях.

На письменном столе, массивном, из темного дуба, покрытом зеленым сукном, лежали три папки. Редигер откинулся в кресле с высокой спинкой и привычно потер переносицу усталым жестом.

Керосиновая лампа под зеленым абажуром бросала желтоватый круг света на разложенные документы, превращая остальную часть кабинета в царство теней. На стенах едва различались большие карты Европы и Балкан, испещренные пометками цветными карандашами. В углу высился книжный шкаф красного дерева, заставленный толстыми томами по военной истории и дипломатии.

Полковник поднес к губам тонкую фарфоровую чашку. Чай давно остыл, но он машинально отпил глоток, морщась от горечи. Взгляд его снова вернулся к папкам на столе.

Первая папка — отчет капитана Энгельгардта. Редигер открыл ее и пробежал глазами по знакомым уже строкам, написанным четким, уставным почерком опытного офицера.

«…проникновение в кружок затруднено ввиду подозрительности участников к лицам немецкого происхождения. Несмотря на владение польским языком и знание истории вопроса, установить доверительный контакт не удалось. Один из членов кружка, некий Ян Новак, прямо заявил, что 'остзейцам не место среди польских патриотов»

Редигер поморщился. Энгельгардт профессионал высочайшего класса, человек с многолетним опытом работы в Галиции и Восточной Пруссии. Но его немецкая фамилия и характерный прибалтийский выговор сыграли злую шутку. Поляки, особенно молодые горячие головы, не могли забыть столетия прусского гнета. Для них любой немец, даже служащий России, оставался врагом.

«…предпринята попытка альтернативного подхода через знакомого книготорговца, поляка по происхождению. Однако сведения, полученные таким путем, носят поверхностный характер и не могут считаться надежными. Вербовка информатора не осуществлена…»

Полковник закрыл папку и отложил в сторону. Провал. Не катастрофический, но чувствительный.

Энгельгардт слишком известен австрийским спецслужбам, а теперь его лицо могли запомнить еще и в варшавской польской среде. Ценный кадр фактически выведен из строя для тонких операций.

Вторая папка оказалась еще хуже.

Отчет поручика Михаила Волкова начинался многообещающе. Князь обладал безупречными манерами, говорил на нескольких языках, имел опыт дипломатической работы в Риме. На бумаге он выглядел идеальным кандидатом.

«…удалось войти в контакт с участниками кружка через общее знакомство в литературном салоне мадам Ковальской. Первоначально был принят радушно, учитывая аристократическое происхождение и образованность…»

Редигер читал дальше, и брови его медленно ползли вверх.

«…однако в ходе третьей встречи один из участников, студент Пулавский, высказал сомнения в искренности моих намерений. Заявил, что „князья не бывают революционерами“ и что мое присутствие в кружке выглядит подозрительным. Несмотря на попытки убедить собравшихся в обратном, атмосфера недоверия нарастала…»

Полковник покачал головой. Волков допустил классическую ошибку, не смог скрыть свое истинное лицо. Аристократические замашки, привычка к светскому обществу, неумение говорить на языке революционно настроенной молодежи. Все это выдало его с головой.

«…на пятый день операции был вынужден прервать контакты, так как появились основания полагать, что участники кружка могут обратиться в охранное отделение с жалобой на „подозрительного провокатора“. Парадоксальным образом, меня заподозрили в работе на охранку, хотя истинная цель была прямо противоположной…»

Редигер с досадой отложил папку. Полный провал. Более того, опасный провал.

Если Волкова действительно запомнили как провокатора, это могло создать проблемы в будущем. Польские студенты имели связи по всей империи, информация расходилась быстро.

Полковник встал из-за стола и подошел к окну. Дождь усилился, по стеклу текли извилистые струйки воды, искажающие свет редких уличных фонарей.

Где-то внизу, на плацу, несмотря на дождь, маршировал ночной караул. Мерный топот сапог доносился сквозь закрытые окна.

Две неудачи из трех возможных. Оставался только Бурный. Молодой, неопытный поручик, едва оправившийся от травмы головы.

Редигер не питал особых иллюзий. Скорее всего, третий отчет окажется таким же неутешительным. Юноша, каким бы способным он ни был, просто не имел достаточного опыта для такой сложной операции.

А балканская миссия ждать не будет. Депеша из Петербурга лежала в сейфе, запечатанная красным сургучом с императорским орлом.

Генерал Жилинский требовал немедленного решения. Сербия кипела, австро-венгерская разведка усиливала присутствие в регионе, а у Редигера не было подходящего человека для отправки в эту пороховую бочку.

Полковник вернулся к столу и налил себе еще чаю из фарфорового чайника. Жидкость почти холодная, но он все равно сделал несколько глотков. Горечь танина соответствовала его настроению.

Может быть, придется отправить Энгельгардта, несмотря на риски? Или взять кого-то из старых кадров, хотя все опытные агенты заняты по горло работой в Германии и Австро-Венгрии?

В дверь постучали, негромко, но уверенно.

— Войдите, — сказал Редигер, не оборачиваясь.

Дверь открылась, впустив в кабинет подполковника Крылова, адъютанта полковника.

— Алексей Михайлович, — доложил тот, — поручик Бурный прибыл с отчетом о выполнении задания.

Редигер обернулся. В голосе Крылова была какая-то странная нотка. Не то удивление, не то плохо скрываемое любопытство.

— Пусть войдет, — сказал полковник без особого энтузиазма.

Он вернулся к столу, убрал папки Энгельгардта и Волкова в ящик и приготовился выслушать еще один отчет о неудаче. Настроение его было скверным, и даже обычная вежливость требовала усилий.

Крылов вышел, и через несколько секунд в кабинет вошел поручик Александр Бурный.

Редигер окинул его оценивающим взглядом. Молодой офицер выглядел спокойным и собранным.

Мундир безупречно выглажен, сапоги начищены до зеркального блеска, спина прямая. Серые глаза смотрели уверенно, без признаков смущения или тревоги. В руках он держал толстую папку, перевязанную бечевкой.

Редигер невольно поднял бровь. Толстая папка? Обычно неудачные отчеты умещались на двух-трех страницах. Чем меньше писать о провале, тем лучше.

— Господин полковник, — отрапортовал Бурный, вытягиваясь по стойке смирно, — поручик Бурный прибыл с отчетом о выполнении задания в Варшаве.

— Вольно, Александр Николаевич, — Редигер указал на кресло перед столом. — Присаживайтесь. И докладывайте.

Его голос звучал тише, чем обычно. Два провала подряд отразились на настроении, и полковник не ждал ничего хорошего от третьего кандидата.

Бурный сел, положил папку на колени и посмотрел прямо в глаза полковнику. В этом взгляде Редигер неожиданно уловил что-то новое, не юношескую робость, которую он видел месяц назад, а спокойную уверенность профессионала, знающего цену своей работе.