Последний Герой. Том 2 (СИ) - Дамиров Рафаэль

Задержал дыхание. Потянул спуск плавно, серединой подушечки указательного — без рывка, равномерно, как учили. Внутри — тишина, только пульс отдает в висках.

Мишень начинает плыть, зелёным пятном размывается на фоне. Но это не важно. Главное — мушка и целик. Всё остальное — фон. Есть только я, палец и оружие. Остальной мир — подождет.

Ствол будто живой, чуть ходит, но в пределах нормы. Выждал. Дождался, пока на мгновение всё стабилизируется. И только тогда — плавно дожал спуск.

Бах!

Третья бутылка лопнула, как мыльный пузырь. Осколки сыпанули по траве.

Попал. Чётко.

Толпа ахнула. Кто-то хлопнул. Кто-то присвистнул. А Соколов удивленно хмыкнул и стал готовиться к своей очереди.

Противник встал на импровизированный огневой рубеж не так, как прежде. На этот раз в нём не было бравады. ставки слишком высоки. Он не спешил, будто сам себе тянул время, чтобы сбить нерв. Пистолет держал умело, одной рукой в боковой спортивной стойке, как его учили в секции.

Бах!

Первый выстрел прозвучал резко, и бутылке снесло горлышко.

Со следующим выстрелом Соколов тоже не торопился. Плавно навел ствол, поправил хват, потом снова опустил руку, расслабился и повторил «заход на цель», замер. Я стоял чуть позади, сбоку, и сказал почти шёпотом, не глядя на него:

— Кстати… тогда ты был неправ, Антон Львович.

Он чуть повернул голову, не отрывая взгляда от цели, и спросил коротко и сухо:

— В смысле?

— Насчёт апельсинов, — сказал я спокойно. — Ты ведь утверждал, что Оксана их терпеть не может. Я тебе по секрету скажу… употребляет она апельсинчики, правда, только с тёмным ромом, под закуску. Они именно с тёмным хорошо заходят. Нам…

Последние слова проговорил с этакой тягучестью, будто вспоминал особо приятные недавние моменты.

Он на секунду замер, еще сильнее выпрямил спину, как будто в позвоночник что-то впилось. Пальцы сжались крепче, шея напряглась. Соколов ничего не ответил, только слегка скривился, будто от боли в виске. Навёлся снова. Но рука, несмотря на старание, чуть дрожала — едва заметно, но если я видел, для стрелка это уже провал.

Выстрел был резкий, короткий. Всё потому, что пуля прошла мимо.

Кто-то в толпе засвистел, послышались аплодисменты, хохот. Но он на это не отреагировал. Не стал даже добивать третью бутылку — всё равно уже проиграл ведь. Не было и речи о том, чтобы получить кайф от процесса, как это и бывает на веселом междусобойчике — важен был только результат. Опустил пистолет, резко, с раздражением, сплюнул себе под ноги, будто выкинул злость, и, не глядя ни на кого, сунул руку в карман.

Молча достал ключи от «Нивы», протянул их мне. В этом молчании было всё — злость, обида, досада. Поражение.

В этот момент из-за спины вынырнул Ляцкий. У него на лице уже была та самая улыбочка, с которой обычно начинают разговор за «протокол».

— А вот тут бы не мешало бумажку набросать, — бодро проговорил он. — От руки, конечно, но суть — чтоб по закону. Мы тут все юристы, если что. Это быстро.

Он оглядел собравшихся, нашёл взглядом кого-то менее хмельного и командным тоном добавил, обращаясь уже к Соколову:

— Давай-ка, дружище, продиктуй нам паспортные данные. Тут всё по-честному. Ставка, условия. Все добровольно. Оформим корыто на Максимку. Было ваше, стало наше. Кхе-кхе!

Через несколько минут у меня уже была написанная от руки бумажка, с нужными словами, подписями и подтверждением от нескольких трезвых свидетелей. Бумажка, по которой я теперь мог переоформить «Ниву» на себя. Не быстро, но окончательно.

Ко мне подошла Кобра. Она держалась, вроде, спокойно, словно это были самые обыкновенные забавы почти чисто мужского коллектива навеселе, но в глазах плясал задорный огонёк.

— Ну, Макс, — протянула она, качнув головой. — Ну ты даёшь. Соколов у нас, между прочим, мастер спорта по стрельбе. Как ты его так уделал? А?

— Повезло, — хмыкнул я и улыбнулся.

Она тоже улыбнулась, чуть прищурилась. Она, несомненно, была рада тому, что всё именно так повернулось.

— Молодец. Проучил. Так и надо. Он не обеднеет. А в следующий раз, может, поостережётся языком чесать перед людьми. Не в ту сторону понесло, вот и обделался.

Пока мы разговаривали, взгляд зацепился за Мордюкова. Тот бродил по берегу, тяжело, с раскачкой. В одной руке болталась бутылка водки, пистолет у него таки отнял кадровик. После стрельб — не вернул.

— Я сейчас, — тихо сказал я Оксане. — Надо с шефом перекинуться парой фраз.

Она только кивнула, будто все поняла, хотя про свёрток знать никак не могла.

Я догнал полковника ближе к зарослям у воды. Он не обернулся, хотя шаг сбавил, видно, услышал. Я подошёл и медленно зашагал рядом, наконец, выдержав паузу, сказал почти шутливо:

— Семён Алексеевич, а что это вы сегодня невесёлый?

Он остановился. Посмотрел на меня как-то особенно. Не зло, не раздражённо — просто тяжело. В лице всё сжалось, как у человека, у которого давно не спрашивали, как он сам.

— Яровой, — сказал он с выдохом, — вот честно… не до тебя сейчас…

Я не стал обижаться, но и не отступил.

— Я по делу, — сказал спокойно. — У нас, насколько знаю, освобождается место в УГРО.

Он не ответил, ждал продолжения. Смотрел вбок, будто сквозь меня.

— Оксана Геннадьевна согласна меня взять, — продолжил я. — Я хочу в розыск. Опером. Не на бумажной работе сидеть, а реальные дела делать.

Он промолчал, только слегка кивнул, не сразу, как будто обдумывал. Потом повернулся ко мне и посмотрел прямо в глаза:

— Опером?

Я кивнул в ответ.

Он снова задумался, поглядел куда-то сквозь меня, как человек, которому внезапно что-то напомнили. В глазах у него на мгновение мелькнуло что-то странное — то ли сожаление, то ли старое воспоминание, которое не просили вытаскивать, а оно вылезло само.

— Опером… это хорошо, — пробормотал он, тоже будто бы и не мне. — Одобряю.

Сделал паузу. Кивнул, уже увереннее, но всё равно как будто чуть в сторону — не мне, а кому-то за спиной. Словно там стоял призрак, тень того, кого здесь давно уже потеряли.

— Знаешь что, Яровой. А ты пиши рапорт на перевод прямо завтра. Я все подпишу.

Он сказал это спокойно, с тем видом, как будто ещё минуту назад сомневался, а сейчас внутри что-то щёлкнуло. И наконец он все решил.

— Пошли они все в жопу… — добавил он.

— Кто? — спросил я, удивленно вскинув брови.

— Да неважно, — махнул он рукой.

Но было видно — не просто махнул. Что-то его съедало. Хотел выкинуть из головы, но не получалось. Лицо сделалось напряжённым. Он открыл было рот, потом закрыл, сделал пару шагов по песку и всё-таки заговорил, не глядя на меня.

— Да тут… кому-то ты, видно, дорогу перешел. — он остановился и снова повернулся ко мне лицом. — За тебя узнавали. Спрашивали. Просили… ну, мягко скажем, задвинуть. Из органов.

Я сразу напрягся. Внутри кольнуло. От злости.

— Кто именно? — тихо спросил я.

— Неважно, — отмахнулся он. — Забей. Сам не знаю, что несу. Водка, жара. Выдумается же…

Сказал это, будто надеялся, что я действительно тут же все забуду. Я промолчал, но решил пока не давить на начальника. В целом, и так все понятно… Кто и зачем. Мордюков тем временем снова заговорил. Голос стал тише, но в нём появилась особая тяжесть, как у человека, который наконец решился сказать то, что давно сидело внутри.

— Не тот сейчас опер пошёл… Не тот… Вот раньше — были люди. Особенно один.

Он замолчал. Я ждал. Потом он продолжил:

— Майор Малютин. Но погиб он. Потому что… потому что его предали.

Опустил взгляд. Сжал пальцы на бутылке.

— Кто предал? — выдохнул я, весь обратившись в слух.

— Там… один летёха, зелёный совсем, был с ним на задании, — проговорил он, глядя куда-то мимо, будто видел всё заново. — С виду — нормальный пацан. Не глупый, ответственный. А как запахло жареным… обосрался. Испугался. Необстрелянный, сырой ментёнок. И он сбежал. С единственным на двоих автоматом…