Последний Герой. Том 2 (СИ) - Дамиров Рафаэль

Я молчал. Смотрел в его лицо. Там было всё: злость, бессилие и память. Такая, которая не стирается, сколько ни пей.

— В тот момент, когда всё висело на волоске, — глухо продолжал Мордюков, — Лютый остался с бандюками один на один.

Полковник опустил глаза, чуть покачал головой, будто самому себе не верил.

— Всю жизнь потом этот летёха вспоминал… Не забывал…

Снова поднял руку с бутылкой, сделал долгий глоток. Потом выдохнул медленно, провёл рукавом по лицу. Плечи его устало осели, взгляд стал мутным и каким-то отрешенным. Но не от алкоголя — от воспоминаний, от того, что в нём так долго сидело и сейчас всплыло, как дохлая полуистлевшая рыба из ила.

Он посмотрел куда-то в сторону, за горизонт, и тихо продолжил:

— Этот летёха, конечно, когда убежал, все же вызвал подмогу. Как смог, по рации. Но это не… Малютина уже не спасли.

Он не смотрел на меня. Просто замолчал. И в этом молчании был тяжкий груз.

И в тот момент у меня в голове всплыли звуки — выли сирены на подходе к заброшенному заводу. Я тогда ещё удивился, как быстро подъехали машины, когда умирал. Думал, Пал Палыч организовал.

Оказывается — нет. Это был он. Этот самый испуганный рыжий летёха. Эх, Сёма, Сёма… Это тебе не кадровичку за коленку лапать…

Мордюков покачал головой, будто не хотел рассказывать дальше, но слово уже вырвалось, и удержать остальное стало невозможно.

— Нашли мы его… — сказал он хрипло. — С простреленной головой. Но, сука, сколько он их забрал с собой… Вокруг кровищи, трупов. Настоящий бой.

Он замолчал, вытер подбородок, сглотнул.

— Кто его убил? — тихо спросил я.

— Да хрен его знает. Слишком много тогда было тех, кто хотел. Он тогда говорил, что кого-то разрабатывал, фамилию не называл…

— А этот летёха… это были вы?

Он взглянул на меня внимательно, долго — и молча кивнул. Без слов. Просто горько подтвердил. Признался…

— Всю жизнь, представь себе, камень ношу… Никак не сброшу…

Я уже это понял и сам. Но всё равно нужно было услышать.

Мордюков снова приложился к бутылке. Уже без паузы.

— И вот спрашиваешь… почему именно сегодня вспомнилось?

Он не закончил вопрос, не ждал ответа. Сам перевёл дыхание, полез в карман. Достал свёрток. Что-то завернутое в кусок ткани.

— На, смотри, — сказал он.

Я взял.

Разворачивал медленно. Чувствовал, как сердце начинает бешено колотиться. Края ткани разошлись. Я увидел и остолбенел.

То, что лежало в моих ладонях, было настолько неожиданно теперь увидеть, что в первый момент я даже не поверил глазам.

Этого я не ожидал. Ни при каком раскладе. С минуту я просто стоял и смотрел на свои ладони. Чем дольше я смотрел, тем сильнее чувствовал, как внутри всё сжимается.

Мордюков стоял рядом, не замечая уплывающих секунд и потому не задавая вопросов. Тяжело вздохнул, хрипло крякнул и приложился к бутылке. Потом сказал, не глядя:

— Тут, понимаешь, на днях… в бильярдной… подходили ко мне. Улыбались, спрашивали, узнавали. Всё про тебя. Кто, что, откуда. Хотели, чтоб я тебе на старте палки наставил. По надуманным предлогам. Чтоб ты ни туда, ни сюда.

Он посмотрел на меня внимательно. Взгляд стал резким, цепким.

— Не знаю, что ты там наделал. И знать не хочу. Не скажу, кто подходил — не обижайся. Люди серьёзные. Но зацепил ты их сильно.

Он бросил взгляд в сторону воды, снова хмыкнул и добавил уже спокойней:

— Я тебе подпишу рапорт… Пошли они все… Уже предал одного… На всю жизнь хватило…

Я хотел что-то сказать, но в этот момент в кармане завибрировал телефон. Достал, посмотрел — Аля.

— Алло, Макс? — голос был сбивчивый, она говорила быстро, я чувствовал — дрожит.

— Слушай… беда. Сегодня, когда я уходила с работы, Грач ещё остался. Один. Я только отошла от спортзала, подъехал джип. Из него вышли трое.

Она сделала паузу.

— Я видела, под пиджаками у них пистолеты. Они зашли внутрь.

У меня внутри всё сжалось. Слово само вылетело:

— Чёрт… Ты где?..

— Сейчас я… я тут, у спортзала, — продолжала она. — В кустах сижу. Прячусь. Наблюдаю. Пока тихо.

— Сваливай, — отрезал я. — Немедленно. Вали оттуда к чёртовой матери как можно дальше. Я сейчас приеду.

— Макс, а как же…

— Я сказал — вали! Я разберусь.

Сбросил вызов. В голове уже собиралась схема дальнейших действий.

Глава 15

Я развернулся и зашагал быстрым шагом, в голове уже крутился маршрут, как и откуда подъехать, сколько времени это займёт.

— Эй, Яровой! Ты куда? — крикнул мне вслед Мордюков. — А удостоверение вернуть⁈

Я на ходу обернулся, почти не сбавляя темпа, крикнул через плечо:

— Семен Алексеевич, можно я его оставлю? Как амулет. Как талисман. Я вам обещаю, я с этого опера… пример брать буду!

Он махнул рукой жестом уставшего человека, который и не удивлён, и не против, и уже всё сказал, что хотел.

— Забирай, — отозвался он. — Если правда как амулёт…

В кармане у меня было то самое, что он мне дал. То, что было завёрнуто в окроплённую кровью тряпицу. Особенная вещь — почти ничего по весу, но такая весомая по своей сути.

Моё старое служебное удостоверение.

На плотной красной лидериновой обложке, стершейся по краям, ещё виднелся золотистый герб. Корочка прогнулась, в ней — сквозное отверстие. Ровный, будто обожжённый край пробоины. След от пули. Она вошла под гербом, пробила обе половинки и застыла в теле того, кто его носил.

В ксиве — вклеенная карточка. Старое, выцветшее фото. На нём я.

Точнее, он. Малютин Максим Сергеевич. Старший оперуполномоченный.

Глаза живые и дерзкие. Упрямый подбородок. Лицо без улыбки, но открытое.

На самой карточке, по краю, расползлось тёмное пятно. Кровь. Впиталась в бумагу, подсохла, потемнела. Теперь она была цвета старой ржавчины.

Моя кровь. Тогдашняя.

Я держал корочку в руках и чувствовал, как по спине медленно идёт холод. Не от страха. От осознания того, что это не просто документ. Это след. Напоминание. Это я.

И теперь оно со мной.

Я добрался до нашей площадки, где вокруг столиков продолжали гудеть и шататься туда-сюда поддатые сослуживцы.

Мой рюкзак лежал там же, где я его оставил, под корявым деревом, у которого мы, едва приехав, сложили всё ненужное. Я сунул руку внутрь, нащупал стволы. На месте, все хорошо. Один — обычный, заводской. Второй — переделанный травмат. Оба лежали в потайном отсеке, под пачкой бумажек, бутылкой воды и парой ненужных мелочей.

Я давно стал таскать оружие с собой. Так, на всякий случай.

На улице жара. Рубаху поверх надевать на гулянку — лишнее. Поэтому стволы я и положил в рюкзак, когда собирался на проставу Вострикова.

Застегнул молнию, перекинул лямку через плечо.

— Ты куда? — услышал за спиной.

Кобра. Голос прозвучал с оттенком тревоги. Она увидела, как я тороплюсь. Прочла в моих движениях всё. Тоже не первый день опер.

Я не стал медлить.

— Потом расскажу, — бросил, не оборачиваясь.

По моему тону она поняла — дело серьёзное. Не время для вопросов. Но все же спросила:

— Можно с тобой?

— Нет, — отрезал я, не давая паузы.

Это было не грубо — просто чётко. Решение уже принято. И не обсуждается.

Она ничего не ответила. Все поняла. Только вернулась обратно, села на складной стульчик, сохраняя спокойствие. Но я заметил, как внутри у неё всё напряглось.

Я бросил в ее сторону беглый взгляд — обижена? Ну и пусть. Хоть и досадно, с одной стороны. Хотелось взять Кобру с собой, чтобы рядом был кто-то свой, близкий… А с другой стороны, я понимал, что не могу, не имею права рисковать ее жизнью. К тому же, я привык действовать один. По-своему. Жёстко. И не всегда по закону или инструкции.

Когда ты идёшь в одиночку, внутри спокойнее. Потому что знаешь — рядом никто не пострадает. Ни друг, ни женщина, ни командир.