Инженер Петра Великого 12 (СИ) - Гросов Виктор

— Цель — девятый век, — бросил я, направляясь к дубовому столу. — Эпоха Каролингов. Нужен пергамент из телячьей кожи и чернила, сваренные на коленке из подножного корма.

— Материал, — де Торси провел пальцем по столешнице, оставляя дорожку в пыли. — Свежая выделка нас погубит. Белизна и гладкость здесь враги. Требуется желтый, засаленный лист.

— Выделывать ничего не придется, маркиз. Мы возьмем готовое.

Подойдя к стеллажу с инкунабулами, я вытянул наугад массивный том в деревянном переплете, окованном почерневшей медью. Судя по стилю письма — «Жития святых», век десятый, не позже.

— Монахи часто оставляли в конце книг чистые листы — для заметок, расчетов или просто из-за неровного кроя шкуры.

Жесткий пергамент захрустел под пальцами. Перевернув страницы до конца, я убедился в своей правоте: последний лист был девственно чист, если не считать пары бурых пятен от капавшего со свечи воска.

— Вот он, — я продемонстрировал находку Петру. — Аутентичный материал восьмисотлетней выдержки. Никакой эксперт не подкопается.

— Режь, — коротко кивнул царь.

Лезвие ножа с легким скрипом прошлось по сгибу, отделяя лист. Плотный, шершавый, с благородной желтизной, которую невозможно подделать химией — только временем.

— Теперь химия, — я повернулся к де Торси. Свежий состав даст угольно-черный цвет. Со временем происходит окисление, уводящее оттенок в рыжину. Нам нужен цвет старой, свернувшейся крови.

Выложив на стол походный набор склянок, я принялся за работу.

— Купорос в наличии. Орешки заменим танином из коры — благо в саду дубов хватает. Но для мгновенного старения нужны катализаторы.

Смешав в оловянной кружке порошок купороса с водой, я оценил результат.

— Ржавчина. Не хватает оксида железа.

Петр молча снял с пояса кинжал и протянул мне рукоятью вперед.

— Действуй. Сталь старая, дамасская. Все никак не почищу его, а слугам не разрешаю, подарок Катьки.

Поскребя лезвие ножом, я стряхнул мельчайшую бурую пыль в раствор. Жидкость мгновенно приобрела грязновато-рыжий оттенок.

— Близко, — оценил де Торси, заглядывая в кружку. — Но слишком блестит. Старые чернила матовые, они становятся частью кожи.

— Добавим золы. Она убьет глянец.

Пока я колдовал над смесью, маркиз корпел над текстом. Сгорбившись над черновиком, он выводил буквы на обычной бумаге, бормоча под нос:

— «Во имя Отца и Сына… Мы, Карл, милостью Божьей король франков… Даруем верному нашему рыцарю Гуго, прозванному Кольбером, земли в Бургундии… и признаем его кровь родственной нашей…»

— Слишком прямолинейно, — поморщился Петр, читая через плечо. — Напусти тумана. «Признаем заслуги рода, идущего от корня нашего…». Трактовка должна быть двоякой, но вести к единственному выводу. Прямым бастардам грамоты раздают редко, а вот побочным ветвям — случается.

— Справедливо, — согласился де Торси. — И стиль. Каролингский минускул. Округлые, четкие буквы, никаких готических изломов.

Взяв чистый лист, он принялся тренировать почерк. Рука двигалась уверенно, сказывалась многолетняя практика работы с документами.

— Следите за геометрией, — подсказал я. — Высота букв должна быть идеальной. В те времена писали по линейке, процарапанной иглой. Взгляните через линзу — любая дрожь выдаст подделку.

Сосредоточенный Де Торси кивнул. Спустя час черновик был утвержден. Текст звучал торжественно и архаично, каждый оборот речи дышал древностью.

— Переходим к чистовику, — я пододвинул к нему пергамент. — Права на ошибку нет.

Маркиз окунул перо в мою рыжую смесь. Замер, глядя на набухшую каплю.

— Прости меня, Господи.

Скрип. Первая буква. Вторая. Строка за строкой ложились на старую кожу — бурые, неровные, словно уже выцветшие от времени символы. Мы с Петром боялись даже вздохнуть лишний раз.

Поставив последнюю точку, де Торси откинулся на спинку стула и рукавом смахнул обильную испарину.

— Готово.

— Почти, — возразил я, изучая работу через линзу. — Документ выглядит слишком свежим. Пергамент старый, а чернила лежат поверхностно, без диффузии. Нужна сетка времени, микротрещины.

— И как их получить? — поинтересовался Петр.

— Пар и кислота.

Разведя в камине слабый огонь, я водрузил на угли медную миску с водой, щедро плеснув туда вина из фляги царя — за неимением уксуса кислое бургундское подходило идеально. Дождавшись пара, я подхватил лист щипцами и осторожно пронес его над миской.

Пергамент увлажнился, размяк. Чернила слегка поплыли, проникая в поры кожи.

— А теперь — шоковая сушка.

Я поднес лист к огню. Жар ударил в лицо, кожа начала стремительно сохнуть и стягиваться. По поверхности побежали микроскопические разрывы красочного слоя. Цвет потемнел, приобретая необходимую глубину и благородство.

— Похоже, — завороженно прошептал де Торси.

— Печать, — напомнил Петр. — Грамота без печати — филькина грамота.

Самый сложный этап. Матрицы королевской печати Каролингов у нас, разумеется, не было. Пришлось импровизировать. Найдя в библиотеке свиток с вислой печатью — куском воска на шнурке, — мы изучили стертое временем изображение. Контуры льва или короля на троне едва угадывались.

— Воск! — скомандовал я.

Петр отломил кусок от свечи, размял в пальцах. Сделав слепок со старой печати, я получил грубую матрицу — для имитации древности лучше не придумаешь.

Растопив сургуч — смесь смолы и воска, — мы капнули расплавленную массу на шнурок, продетый через разрез в пергаменте. Прижали матрицу. Остыло. На буром сургуче застыл неясный, стертый профиль. Поди разбери через восемь веков, чья там физиономия.

К утру на столе лежал шедевр. Он выглядел так, словно его только что извлекли из сундука, где он пылился тысячу лет: потертый, пятнистый, с выцветшими чернилами и треснувшей печатью.

— Работа мастера, — присвистнул Петр, склонившись над столом. — Я бы сам купился.

Де Торси буравил взглядом кусок кожи, испытывая ужас. Он прекрасно осознавал, что вес этого пергамента превышал вес его собственной жизни и всей нашей армии вместе взятых.

— Король у нас есть, — подытожил я. — Дело за малым — коронация.

Свернув грамоту, я небрежно сунул ее между страниц массивной Библии на пюпитре. Капкан был взведен.

Двор аббатства тонул в сырости. Армия просыпалась, не ведая, что за ночь её история изменилась.

Из утреннего тумана, словно сгусток сырости, материализовался Ушаков. Короткий поклон, цепкий взгляд:

— Петр Алексеич, Государь. Имею доложить.

— Гнилые вести? — Петр устало потер переносицу.

— Зависит от угла зрения. Мои люди перехватили «почту» на выезде. Местный конюх, но карманы оттягивают золотые луидоры, а за пазухой — пакет.

Глава моей СБ протянул сложенный лист. Развернув бумагу, я даже не удивился. Нервный, с вычурными завитками почерк был знаком мне до боли.

«Милорд Мальборо. Я готов положить конец безумию. Русские будут выданы вам…»

— Филипп, — констатировал я, передавая улику Петру. — Нервы сдали.

— Слуга его, старик Жан, раскололся мгновенно, — бесстрастно добавил Ушаков. — Герцог всю ночь метался, пил, марал бумагу. Страх гонит его. Хочет продать нас, пока цена не упала. Вот только глупо, у нас же перемирие с Мальборо.

Петр скомкал письмо, и костяшки его пальцев побелели.

— Значит, иуда. Что ж, кузен сам подписал свой приговор.

Утренний воздух распорол резкий звук трубы. Сигнал «Сбор командиров».

— Проснулся наш регент, — усмехнулся я. — Решил сыграть на опережение.

Мы ускорили шаг. Внутренний двор уже заполняли офицеры: хмурые французские полковники, наемники-швейцарцы, командиры драгун.

Филипп Орлеанский возвышался на крыльце настоятельского корпуса. Свежий камзол, чисто выбрит, но лихорадочный блеск глаз выдавал нервозность.

— Господа! — Его голос сорвался на визг. — Я собрал вас ради спасения Франции! Мы прекращаем этот самоубийственный поход и…

— На каких условиях, кузен? — Голос Петра прозвучал тихо, но перекрыл истерику герцога.