Инженер Петра Великого 12 (СИ) - Гросов Виктор

Мы вышли из тени арки. Толпа инстинктивно расступилась, образуя коридор. Царь шел медленно и уверенно. За ним — я, де Торси и Ушаков. Тыл прикрывал взвод преображенцев с примкнутыми штыками.

С лица герцога мгновенно схлынула кровь, превратив его в напудренного мертвеца.

— Вы… посмели⁈ — сорвался он на фальцет. — Взять их! Измена! Бунт!

Строй не шелохнулся. Сотни глаз буравили не «бунтовщиков», а Петра.

— Измена? — Царь тяжело, по-хозяйски поднялся на ступени. — Верное слово. Только адрес ты перепутал, кузен.

Он протянул Филиппу измятый лист.

— Твое художество?

Герцог отшатнулся, словно от ядовитой змеи.

— Это… подделка! Гнусная клевета!

— Твой почерк. Твоя личная печать. И твой слуга, который выложил всё полчаса назад.

Развернув письмо, Петр громко, чеканя каждое слово, зачитал:

— «Я сдам вам русских в обмен на сохранение титула…»

Офицеры смотрели на Филиппа с каким-то стыдом. Одно дело — политика, другое — продажа армии врагу.

— Иуда, — отчетливо произнес старый полковник-швейцарец.

— Это ложь! — взвизгнул Филипп, дергая эфес шпаги. Рука тряслась так, что клинок застрял в ножнах. — Не подходите! Я регент! Я закон! Я зарублю любого!

Я вышел вперед.

— Ваши полномочия аннулированы. Взять его!

Гвардейцы двинулись к крыльцу. Ушаков, скользнув вперед кошкой, одним ударом трости выбил клинок из руки герцога. Филиппа скрутили в секунду. Он бился, визжал, размазывая слезы по щекам. Жалкое, отвратительное зрелище.

Его уволокли. Двор замер в оцепенении. Армия осталась без головы, и вакуум власти нужно было заполнить немедленно.

Тяжелые двери церкви распахнулись, словно по команде режиссера. На пороге возник бледный аббат с массивной Библией в руках.

— Сыны мои! — провозгласил он дрожащим от волнения голосом. — Господь явил нам знамение!

Раскрыв книгу, он извлек наш ночной труд.

— В библиотеке… в древнейших хрониках обители… обретена грамота! Времен Карла Великого!

Аббат поднял пергамент над головой. Ветер трепал ветхую кожу, раскачивая вислую печать на шнурке.

— Здесь начертано, что род Кольбер происходит от крови Каролингов! Что предок нашего маркиза был сыном самого Короля!

Толпа ахнула. Единый выдох сотни глоток. Де Торси стоял рядом со мной, опустив голову — сама скромность и достоинство.

— Виват король Жан! — во всю глотку заорал подкупленный нами лейтенант.

— Виват! — подхватили солдаты.

Им плевать было на генеалогию. Им нужен был герой, символ, оправдание их бунта. И они его получили. Позже конечно каждый дворянин осмотрел бумажку, что радовало. Ведь, теперь никто не смог бы сказать, что не разглядел издалека.

Маркиз поднял руку, гася шум.

— Я не искал власти! — Его голос окреп, налился металлом. — Но если Франция призывает — я отвечу! Я поведу вас на Париж!

Рев сотряс стены древнего аббатства.

Отойдя в тень арки, Петр раскурил трубку. Я пристроился рядом, наблюдая за массовым психозом.

— Сработало, — выпустил он клуб дыма в сторону ликующих солдат. — Заглотили наживку вместе с крючком.

— Заглотили. Совесть не жмет, Государь?

— Жмет, генерал. Еще как жмет. Я помазанник Божий, а мы тут балаган устроили. Сажаем на трон человека по фальшивой бумажке.

Он глубоко затянулся.

— Но знаешь, о чем я подумал? О Борисе Годунове. Умнейший был человек, государственник. Но не царской крови. Не приняли его, сожрали. А Гришку Отрепьева, вора и самозванца, — приняли. Почему? Потому что за ним была сила. И надежда. Мы сейчас лепим своего «Лжедмитрия». Только наоборот. Мы ставим его, чтобы он был нашим щитом, а не мечом врагов.

— Мы его создали, — кивнул я. — Он наш должник до гробовой доски.

— Должник… — Петр криво усмехнулся. — Благодарность королей живет ровно до тех пор, пока им нужны твои мечи. Едва сев на трон, он забудет, кто дал ему корону. И вспомнит, что мы — русские варвары.

— Знаю, — я похлопал по карману камзола. — Поэтому у меня есть мысли как сделать память нашего де Торси долгой и верной.

— По коням, — скомандовал царь, выбивая трубку. — Париж заждался.

Мы выехали за ворота. Солнце вставало над Бургундией, заливая дорогу тревожным багрянцем.

Глава 16

Лето 1708 года, Бургундия, Франция.

В чреве «Бурлака» было тесно и тихо, если не считать остывающего, едва слышного потрескивания металла. Воздух здесь пропитался запахом окалины и той специфической, пыльной сухостью, которая неизменно поселяется в закрытых боевых машинах. Я вытянул гудящие ноги, насколько позволяло пространство. Теснота давила: каждый свободный дюйм оккупировали ящики с инструментом. Рядом лежала спящая Анна.

В углу, тускло поблескивая в полумраке, громоздилась куча искореженного железа: поршни, скрученные в узел шатуны, манометры с паутиной трещин на стеклах — выпотрошенные внутренности первого «Бурлака». Того самого, что навсегда остался гнить в лионской грязи на ничейной земле.

Память тут же, без спроса, подкинула картинку той ночи. Проливной дождь, чавкающая жижа, истеричные крики и я, стоящий по колено в болоте, дирижирующий тотальным демонтажем.

— Снимай котел! — мой голос срывался на хрип, перекрывая шум ливня. — Рви трубки! К черту аккуратность, ломай!

Мы выдирали сердце машины с мясом. Тяжелый медный котел мы волокли скользя и падая в грязь, чтобы зашвырнуть на телегу. Снимали оптику — бинокли, перископы. Приклады мушкетов крошили линзы прицелов в стеклянную пыль. Никаких подарков. Скрученные вентили, выбитые оси — мы оставляли выжженную землю в миниатюре.

Уничтожать свое творение — все равно что собственноручно его душить. Я знал каждый винт, а теперь превращал шедевр инженерной мысли в бессмысленный лом. Зевакамм достался только пустой стальной короб на перебитой оси — гигантская, бесполезная консервная банка. Пусть их «натурфилософы» ломают головы, пытаясь понять принцип движения, пусть строят теории о скрытых пружинах или черной магии. Технологического секретa они не получат.

Проведя ладонями по лицу, я ощутил въевшуюся в поры сажу — такую теперь песком не оттереть.

Сквозь толстую броню внутрь просачивались приглушенные звуки лагеря: фырканье коней, перекличка часовых, треск сырых дров. Армия, вымотанная переходом, провалилась в тяжелый сон. Меня же, несмотря на усталость, бессонница держала мертвой хваткой. Мысли в черепной коробке крутились, как шестерни в коробке передач, лишенной масла.

Мы двигались в полном информационном вакууме. Суточное молчание разъездов давило на психику: если разведка не возвращается, значит, ее качественно перехватывают. Нас обкладывали — тихо, профессионально, по всем правилам волчьей охоты. Кто там, за горизонтом? Сам герцог Мальборо или очередной «гений» стратегии, решивший захлопнуть капкан на нашем пути?

Перед внутренним взором развернулась топографическая карта. Бургундия… Череда холмов, виноградники, речная сеть. Мы рвемся на север, к Шалону. Там Сона. Переправа. Если мост взорван, придется наводить понтоны, а это — время.

Нужна тактическая пауза. Завтра же. Найти удобную позицию — господствующую высоту, излучину реки, глубокий овраг — и зарыться в землю. Превратить походный лагерь в полевую крепость. Выслать усиленные дозоры на самых резвых лошадях и ждать данных. Идти дальше вслепую — безумие, граничащее с суицидом. Ресурс для встречного боя у нас исчерпан. Стоит втянуться в дефиле и попасть под артиллерийский удар с высот — и партия будет сыграна.

Взгляд уперся в решетку вентиляции. Где-то там, снаружи, в отдельной, обшитой железом повозке, под тройной охраной ехал наш главный трофей и, по совместительству, главная головная боль — Филипп Орлеанский.

Что делать с этим «активом»?

Вопрос этот изматывал не меньше, чем пустые магазины от «Шквала». Филипп сидел в клетке, но при этом он оставался принцем крови. Регентом. Живым символом легитимности для половины Франции.