Инженер Петра Великого 5 (СИ) - Гросов Виктор

Запершись с Магницким в его лаборатории, Алексей первые дни тщетно пытался найти ошибку, цепляясь к терминам и формулировкам. Очень скоро стало ясно, что он угодил в чужой, непонятный ему мир. Страницы, испещренные синусами, косинусами и знаками интегралов, были для него лишь бессмысленной абракадаброй, перед которой пасовало все его гуманитарное образование. Строгая, безжалостная математическая логика не оставляла ему ни единой лазейки.

Магницкий же, не видя подвоха и обрадованный появлением столь высокородного собеседника, с восторгом пытался посвятить его в таинства своего ремесла.

— А здесь, ваше высочество, мы берем производную, чтобы найти точку максимального подъема ядра! — с энтузиазмом объяснял он, выводя на доске очередную формулу.

Алексей слушал, и на его лице медленно проступало выражение загнанного зверя. Он не мог даже сформулировать вопрос, чтобы скрыть свое невежество. Это было унижение куда более глубокое, чем работа в грязном цеху.

Развязка наступила через неделю. Магницкий, чтобы как-то приобщить своего «ученика» к делу, решил научить его пользоваться логарифмической линейкой. После долгого и терпеливого объяснения принципа действия он предложил:

— А теперь, ваше высочество, попробуйте сами. Давайте извлечем корень квадратный из ста сорока четырех. Простое упражнение для закрепления.

Алексей взял в руки гладкую, отполированную «деревяшку». Он неуверенно подвигал движок, посмотрел на риски-черточки, его лицо выражало полную растерянность. Он не запомнил, какую шкалу использовать, а гордость не позволяла переспросить.

Я вошел в лабораторию в самый нужный момент. Картина, на которую я долго рассчитывал, предстала во всей красе: наследник престола, будущий самодержец, с багровым от напряжения лицом беспомощно вертел в руках простейший счетный инструмент. Рядом — спокойный, добродушный Магницкий в ожидании ответа.

Мой приход, очевидно, подвел черту. Алексей, должно быть, прочел в моем взгляде то, чего там и не было, — насмешку, триумф, подтверждение его ничтожности. Он с ледяным, почти безразличным спокойствием положил инструмент на стол.

— Благодарю вас, профессор, за занимательный урок, — произнес он лишенным всяких эмоций голосом. — Весьма остроумная игрушка. Однако, боюсь, у меня есть дела поважнее, чем двигать эти щепки.

Царевич оправил кружева на манжетах и, не удостоив меня даже взглядом, вышел из лаборатории с высоко поднятой головой. Я подошел к столу и взял линейку. План сработал, но результат меня расстроил.

— Я, кажется, обидел его высочество, — растерянно пробормотал Магницкий.

— Вы все сделали правильно, Леонтий Филиппович, — тихо ответил я. — Иногда, чтобы человек задумался, ему нужно показать, что он не знает ничего.

Жаль правда, что Алексей не задумался. Он вынес свой приговор. Выйдя из конторы, он столкнулся с Федькой, который нес мне новую деталь для «Титана», и остановил его.

— Что это? — спросил он, ткнув пальцем в блестящий кусок металла.

— Деталь, ваше высочество. Для машины паровой, — смутившись, ответил Федька.

— Отнести в переплавку, — гневно приказал Алексей. — Негоже тратить государев металл на бесполезные забавы, когда солдатам сапоги справить не на что.

Стрельнув взглядом в мою сторону, он пошел прочь, оставив ошеломленного Федьку с деталью в руках. Я наблюдал за ним из окна. Кажется, это было объявление войны — холодной, тихой, идеологической. Стремясь нейтрализовать наследника, я собственными руками создал себе самого опасного и непримиримого врага.

Глава 16

Надменно брошенный приказ царевича стал последней каплей. Федька замер с деталью в руках. Это был осознанный, продуманный удар под прикрытием личины государственной заботы. За спиной Алексея отчетливо маячила ухмыляющаяся тень барона Гюйссена. Этот вкрадчивый интриган потакал наследнику и умело направлял его разрушительную энергию, превращая комплексы и страхи в оружие против меня.

Выйдя из конторы, я подошел к оцепеневшему Федьке и спокойно забрал у него из рук деталь.

— Положи на верстак, Федор. Этого не будет, — сказал я достаточно громко, чтобы слышали и другие. — С его высочеством и его наставником я разберусь.

Противостоять им в лоб или апеллировать к здравому смыслу было бесполезно. Я решил нанести ответный удар на их же поле — в борьбе за умы моих людей. На следующий день, когда Гюйссен, собрав десяток самых набожных жен и стариков, попытался организовать у ворот Игнатовского молебен «об избавлении от бесовских машин», я не стал его разгонять. Дождавшись конца, я подошел к местному священнику.

— Благодарю за молитвы, отец, — сказал я с самым смиренным видом. — А теперь прошу вас освятить дело истинно богоугодное.

На глазах у той же толпы на площадь выкатили первую пушку из новой партии, предназначенной для защиты южных рубежей от набегов басурман. Священник, не смея отказать, провел обряд. А после я, перекрестившись, передал ему увесистый кошель с серебром — пожертвование на ремонт старой церкви.

— Пусть солдаты наши с Божьей помощью бьют врага, а мы здесь, в тылу, помолимся за них и поможем дому Божьему', — громко сказал я.

Эффект был ошеломительным. В глазах людей я из «барона-антихриста» превратился в рачительного, благочестивого хозяина и патриота. Гюйссен понял, что его тонкая игра провалилась. Ну еще бы. Глупостями занимается. Такая история иноземными шпионами (которые не один день готовились) не получилась толком, а тут какой-то старик, полунаставник. Мелкий прыщ.

Теперь, подготовив почву, пора было избавляться и от него. Дальнейшее присутствие Гюйссена в Игнатовском представляло прямую угрозу. Формальный предлог нашелся быстро. Собрав начальников цехов, я объявил, что работа над новым сплавом для «Титана» переходит в разряд «особо секретных государственных дел». Я составил и подписал указ, согласно которому доступ в металлургическую лабораторию и прилегающие мастерские отныне разрешался только по специальным допускам.

Вечером того же дня я вызвал к себе барона Гюйссена. Он явился, пытаясь сохранить елейную улыбку, правда на лице не было прежней уверенности.

— Барон, — я пододвинул ему копию указа. — С завтрашнего дня в Игнатовском вводится особый режим в связи с началом работ чрезвычайной важности. Прошу ознакомиться.

Он пробежал глазами бумагу, его лицо вытянулось.

— Что это означает? — в голосе прозвучали визгливые нотки. — Вы хотите запретить мне, наставнику его высочества, наблюдать за процессом обучения? Это произвол! Я буду жаловаться Государю!

— Это не произвол, барон. Это режим секретности, — спокойно ответил я. — А поскольку у вас, как у иностранного подданного, не может быть допуска к работам такого уровня, ваше дальнейшее пребывание здесь становится… нецелесообразным. Для вашей же безопасности.

Дверь с грохотом распахнулась, и в контору, не постучав, ворвался Алексей. Не знаю что он хотел изначально, но Гюйссен сходу нажаловался, пользуясь случаем. Лицо царевича пошло красными пятнами.

— Что вы себе позволяете, Смирнов⁈ — громко рыкнул он. — Вы не имеете права! Вы изгоняете моего человека! Это прямое посягательство на мой статус, на волю моего отца!

Мне кажется, он защищал не Гюйссена, а свой униженный авторитет. Молча подойдя к тяжелому, окованному железом сундуку, служившему мне сейфом, я неторопливо достал оттуда свиток с большой сургучной печатью.

— Вот, ваше высочество, другая воля вашего отца, — я развернул на столе указ, данный мне Петром после суда. — Здесь мне предоставлены чрезвычайные полномочия для выполнения поставленной задачи. И право устранять любые препятствия, которые могут возникнуть на этом пути. Любые.

Я строго смотрел на него, он не выдержал моего взгляда.

— А что до вашего воспитания, — я намеренно понизил голос, заставляя его вслушиваться, — то в этом же указе Государь, радея о вашем будущем и желая видеть в вас мужа государева, а не дворцового щеголя, выразил надежду, что я смогу приобщить вас к наукам и к труду. И если методы интеллектуального вразумления не принесут должных плодов, я имею полное право ознакомить вас с работой простого мастерового. Сами знаете, ваш батюшка сам не прочь руками поработать. Поэтому, я думаю, что неделя у доменной печи или в шахте, в одной робе с рабочими, быстро выбьет из вашей головы праздные мысли. Это старый и весьма действенный педагогический прием, не так ли?