Инженер Петра Великого 5 (СИ) - Гросов Виктор

— Я справлюсь, — перебил он меня, я все же задел его самолюбие. Он принял это как вызов своему интеллекту.

— Разумеется, — кивнул я. — Но одному вам будет тяжело. Я попросил баронессу де ла Серда помочь вам с ведением записей и переводом особо сложных мест. Она, как и вы, получила прекрасное европейское образование.

В дверях лаборатории появилась Изабелла. Я заранее поговорил с ней, и она с радостью согласилась, увидев в этом возможность быть полезной общему делу.

Их совместная работа началась на следующий день. Поначалу Алексей вел себя отстраненно, пытаясь низвести роль Изабеллы до простого секретаря. Однако он быстро убедился, что перед ним обладательница гибкого и острого ума, а не придворная кукла. Вместе они погрузились в лабиринты старинных текстов, где в одном из трактатов наткнулись на зашифрованный рецепт «стали, упругой, как скифский лук». Для ее создания, гласил рецепт, в расплав требовалось добавить «кровь небесного дракона».

Здесь и начался их первый настоящий спор. Алексей, со своей склонностью к мистицизму, настаивал, что это аллегория, духовный символ. Изабелла же, с ее прагматичным складом ума, предположила, что речь идет о конкретном, редком минерале, который в старину могли связывать с упавшими «небесными камнями».

Они спорили, перерывали другие книги в поисках подтверждений (царевич отправлял гонцов в Питер за необходимыми ему книгами), сверяли алхимические символы. В этом интеллектуальном поединке Алексей преобразился. Забыв о своей вражде, он был полностью увлечен. Впервые в жизни кто-то спорил с ним на равных, апеллируя не к его титулу, а к силе аргументов (главное, что это был не я или Магницкий).

Я начал замечать, что его интерес к старинным текстам начал незаметно переплетаться с интересом к своей удивительной напарнице. А я, получая от Магницкого доклады об их успехах, понимал, что пытаясь решить технологическую задачу, я, возможно, начал решать куда более сложную — задачу очеловечивания наследника.

За тихой академической работой царевича и Изабеллы с нескрываемой радостью наблюдала Любава. Ее вотчина — большая, жарко натопленная кухня — была идеальным наблюдательным постом. В ее простом и мудром женском миропонимании все складывалось как нельзя лучше: утонченная, ученая барышня-иноземка и наследник престола — что может быть правильнее? Два сапога пара. И если Господь управит и между ними вспыхнет искра, главная соперница за сердце хозяина будет устранена самым естественным и почетным образом. И, освободившись от этой тревоги, она с удвоенной силой принялась вить свое гнездо, окружая меня заботой. И все это я понял значительно позднее, тогда же я был «слеп».

Когда я, забыв о времени, до глубокой ночи корпел над чертежами «Титана», она приносила еду прямо в лабораторию. Без слов ставила на стол кружку горячего сбитня, забирала мой прожженный кислотой камзол, чтобы утром вернуть его с аккуратной, почти невидимой штопкой, следила, чтобы в конторе горел огонь и бумаги лежали в идеальном порядке. Ее забота была тихой, безмолвной войной за мое внимание.

Но, к своему стыду, я почти не замечал этого. Все мои мысли были там, за тысячи верст, на Урале. Отсутствие вестей от Нартова и Орлова, затянувшееся более чем на месяц, давило сильнее любых плохих новостей. Там стряслось что-то серьезное. Интуиция, отточенная на решении сложных задач, твердила: в механизме под названием «Уральская экспедиция» что-то сломалось.

Часами просиживая над картами, я пытался предугадать, что могло пойти не так. По моим приказам готовили резервную партию паровых насосов и самых ходовых запчастей, но ящики, промаркированные и готовые к отправке, стояли на складе мертвым грузом — я не знал, нужно ли это сейчас. Я был похож на хирурга, приготовившего все инструменты для сложнейшей операции, но не знающего, где его пациент.

Выжженный этой тревогой, я стал рассеянным и отстраненным. Машинально благодарил Любаву за принесенный ужин, не видя тоски и надежды в ее глазах. Хвалил ее за порядок, не замечая, как она, поправляя скатерть, украдкой касается моей руки. Ее тихая любовь расцветала рядом, а я, поглощенный призраками собственных страхов, был слеп.

Развязка наступила внезапно, на исходе месяца гнетущего молчания. В тот вечер я сидел над картой Урала, когда во двор вихрем влетел всадник — загнанный, покрытый грязью с ног до головы человек на измученной лошади. Едва не выпав из седла, он, шатаясь, бросился к моей конторе. Гвардеец, что проводил его с КПП, помог ему добраться. У гонца был пропуск — значит свой.

— Срочное! Барону Смирнову! Лично в руки! — прохрипел он, протягивая запечатанный сургучом пакет.

Пальцы не слушались, пока я срывал печать. Внутри было два листа.

Глава 17

Три недели. Три недели этот человек мчался через всю страну, чтобы доставить мне весточку из другого мира.

Первое письмо, исписанное размашистым, рубленым почерком Орлова, было сухим. Диверсия. Авария. Гибель «Хозяина», как назвали его местные. Краткое описание допроса пленного немца. И два слова, от которых стало неютно — операция «Железная ржавчина». Орлов, со своей солдатской прямотой, докладывал факты. Война есть война, и враг оказался хитрее, чем я предполагал. Я уже начал мысленно прикидывать план ответных действий.

А потом я развернул второй лист. Он был написан каллиграфическим почерком Нартова. И это был даже не отчет, а крик души. Андрей писал о гибели старого мастера Потапа, который полез под обломки, пытаясь спасти их общее детище. Писал о спорах с Демидовым, о чугуне, который крошился в руках, о своем отчаянии и бессилии. В каждой строке сквозила боль инженера, который знает, как надо, но не может этого сделать. А в конце, почти на полях, была приписка, которая и смутила, и расстроила: «Эх, был бы ты здесь Петр Алексеич… Ты бы нашел, как эту формовочную землю „заговорить“, чтобы она не плыла. ты бы придумал, какой состав в глину добавить. У тебя на всякую хворь свой рецепт находится…»

Я тяжело выдохнул. Ярость, обида, чувство вины — все смешалось в один ком. Я с силой сжал кулаки, прошелся по комнате, тупо уставился в стену. Вера Нартова в меня, в почти божественные, как ему казалось, способности, была абсолютной. Я не бог. Я просто человек. Ни один учебник по металлургии не мог подсказать мне, как в условиях XVIII века заставить простую глиняную форму выдержать вес и жар многопудовой отливки.

Пришлось силой воли, вытаскивать себя из этой эмоциональной ямы и заставлять мозг работать. Хватит рефлексировать, надо действовать.

— Позвови ко мне Магницкого и капитана де ла Серду, — глухо приказал я вошедшему помощнику.

Они застали меня склонившимся над огромной картой России. Два письма лежали рядом.

— Что вы видите, господа? — спросил я, когда дал время на ознаковмление с письмами.

— Я вижу трусливый удар в спину, — ответил де ла Серда, пробежав глазами отчет Орлова. — Враг боится открытого боя. Это работа лазутчиков, а не армии.

— А я вижу неэффективность, — добавил Магницкий, вглядываясь в письмо Нартова. — Зачем взрывать целую машину, если можно просто вывести из строя клапан или подсыпать абразив в масло? Это, Петр Алексеич, демонстрация с целью запугать и показать, что они могут достать нас где угодно.

— Вы оба правы, — я поднял на них глаза. — Но я вижу удар по системе.

Я ткнул пальцем в точку, обозначавшую уральские заводы.

— Они бьют по логистике. Удар по Уралу — это нехватка металла и, что еще страшнее, кокса для всех наших паровых двигателей здесь, в Игнатовском.

Мой палец прочертил линию на юг, к Астрахани.

— Атака скоординирована, я в этом не сомневаюсь. Пока их диверсанты взрывают машины на Урале, другие их агенты уже наверняка тормозят подвоз селитры и серы с юга. Нас не пытаются победить в открытом бою. Нас пытаются задушить, перерезав артерии нашей еще не родившейся промышленной империи.

— Значит, нужно ехать, — твердо сказал де ла Серда. — Собрать отряд и навести там порядок.