Инженер Петра Великого 5 (СИ) - Гросов Виктор

— Поздно, капитан. Пока мы доберемся, там останется выжженная земля. И главное — я не могу. Я нужнее здесь. Ехать сейчас на Урал — все равно что хирургу бросить свои инструменты и бежать за пациентом с одним скальпелем в кармане.

Я обвел их взглядом.

— Мое решение может показаться вам странным. Но я остаюсь здесь. Игнатовское — с сегодняшнего дня станет главным штабом. Отсюда мы будем вести эту войну. На расстоянии. Я смотрел на карту, на эти тысячи верст, отделяющие меня от Нартова. Я не мог дать ему свои руки или станки из этой мастерской. Но я мог дать ему то, чего не было ни у кого в этом мире, — свои знания и методику поиска решений. Да и Нартов с Орловым должны быть уже самостоятельными единицами наших проектов. Это должно было хватить. Просто обязано было хватить, иначе все это не имело никакого смысла.

Началась самая странная война в моей жизни, где полем боя была карта, а снарядами — листы бумаги, летящие через всю страну. Перед отправкой первого гонца у нас с Магницким состоялся непростой разговор.

— Ты уверен, что они справятся? — спросил он, с сомнением разглядывая мои чертежи. — Там другие руки, другой уголь, другая глина.

— Я не уверен, Леонтий Филиппович. Я надеюсь, — ответил я, сворачивая листы в тугой свиток. — Это единственный шанс. У меня нет возможности отправить им образцы наших материалов, это займет огромное количество времени — пока мы изготовим, пока доставим — нет, это не выход. Я могу дать самый лучший, самый подробный план, какой только способен создать. Я уверен, что Нартов на месте сможет его адаптировать.

Первый гонец ускакал на восток, унося с собой эту хрупкую надежду. И потянулись недели ожидания. Проклятые, вязкие, бесконечные недели. Я стал раздражительным, срывался на мастерах из-за пустяков, чего раньше себе не позволял. Сон ушел. Любава несколько раз находила меня глубокой ночью в холодном цеху, где я в сотый раз проверял наладку станка, просто чтобы занять руки и отогнать тревожные мысли. Это ожидание было хуже любой пытки. Оно выедало изнутри, потому что я ничего не мог контролировать.

Ответный гонец прибыл через месяц. Месяц и еще две недели. Он привез небольшой, тяжелый, окованный железом ящик. Вскрывали мы его в лаборатории, в полной тишине. Внутри, на подстилке из сена, лежал уродливый, расколотый кусок чугуна — мой идеальный цилиндр, точнее, то, что от него осталось. Излом был страшным: неровный, с крупными, блестящими кристаллами, он кричал о хрупкости металла. Под обломком лежал сложенный вчетверо, перепачканный сажей листок — письмо от Нартова.

'Петр Алексеич.

Ваши чертежи верны для игнатовских условий. Здесь — они не работают. Прилагаю образец излома. Структура крупнозернистая, металл рвет по границам зерен при остывании ниже красного каления. Известь не помогает. Провел три плавки с разной температурой — результат тот же. Мастера разводят руками, Демидов тоже начинает волноваться. Я вынужден искать свое решение, иначе мы потеряем все.

Нартов'.

Этот треснувший кусок металла и скупые, аргументированные строки заставили меня нахмуриться. Но потом, при здравом размышлении, я вдруг осознал, что Андрей не жаловался, он анализировал, проводил эксперименты и брал на себя ответственность. Он, мой ученик, говорил мне, своему наставнику, что моя идеальная теория разбилась о реальность и раз он пишет, что будет искать ответ сам, стоит только довериться великому гению. Я невольно улыбнулся. Некое чувство гордости заполнило меня.

При этом сама техническая проблема заставила меня задуматься. Я же все рассчитал! Оставив Магницкого сокрушенно вздыхать над письмом, я унес этот кусок чугуна в лабораторию. Следующие двое суток я не выходил оттуда. Я привлек Магницкого. Вместе мы травили излом кислотой, изучали структуру под лупой. Я выдвинул гипотезу: «В этом чугуне есть какая-то дрянь, „холодноломкость“ вызывает». Магницкий вспомнил об описании «блуждающего огня», который «пожирал крепость железа». Фосфор. В уральской руде его было втрое больше, чем в нашей. Мой идеальный рецепт был рассчитан на идеальные ингредиенты.

Пришлось признать свою ошибку. Нартов был прав. Я сидел слишком высоко и далеко, чтобы видеть детали. Новое решение родилось из случайного наблюдения. Я увидел, как Любава на кухне снимает ложкой пенку с кипящего варенья, чтобы сироп был чистым. И меня осенило.

Новый пакет на Урал ушел через три дня. В нем не было ни одного нового чертежа. Вместо этого я, исписав пять листов, отправлял изменение в самой технологии.

«Андрей, ты был прав, — писал я. — Проблема в фосфоре. Бороться с ним бессмысленно, его нужно использовать. Меняй все. Лей при более высокой температуре, почти на грани кипения. Да, риск прожечь форму велик, но это единственный способ. При такой температуре фосфор образует с железом эвтектику, жидкую и текучую. А теперь главное. Измени конструкцию литниковой системы. Сделай ее не сверху, а сбоку, с дополнительными прибылями в верхней части. Когда отливка начнет остывать, более легкие и все еще жидкие соединения фосфора поднимутся вверх и уйдут в эти самые прибыли, как шлак. Мы не уберем его из металла, мы выдавим его в ту часть, которая потом пойдет под срез. Ты получишь неоднородную, но чистую в основной своей массе деталь. Риск огромен. Но другого пути я не вижу. Решай на месте».

Отправляя гонца, я надеялся, что Нартов быстрее меня понял проблему и уже решил ее к моменту получения. И было как-то странно, я учился управлять своей зарождающейся промышленной империей на расстоянии. А Нартов в самом сердце горящего Урала учился быть хозяином.

Пока наша бумажная война набирала обороты, а гонцы мотались туда-сюда, как челноки в ткацком станке, в Игнатовском разворачивалась другая, не менее важная драма. Царевич Алексей, лишенный своего наставника и отстраненный от дел, изнывал от безделья. Его попытки навести порядок обернулись хаосом, а мой тихий саботаж его приказов и последующий разговор на обрыве окончательно лишили его какой-либо власти. Он бродил по территории усадьбы, окутанный облаком смертельной скуки и затаенной обиды. Его дни проходили в бесцельных прогулках и долгих, молчаливых часах, проведенных с книгой в руках. Я видел, что это напускное безразличие. Его беспокойный ум требовал пищи, а я морил его голодом.

Я решил сменить тактику. Прямое давление было бесполезно, нравоучения вызывали лишь отторжение. Нужно было действовать тоньше, превратить его из противника в наблюдателя. Триггер, спусковой крючок для этой операции, подвернулся сам собой. В Игнатовское прибыла небольшая делегация артиллерийских офицеров во главе с седым полковником, ветераном Азовских походов, которого я знал по Военной коллегии. Они приехали за новой партией легких полковых мортир, обещанных им еще месяц назад для укрепления южных рубежей.

Разговор состоялся в большой общей зале, где Алексей, делая вид, что поглощен чтением, сидел у камина. Я был вынужден сообщить полковнику неприятную весть.

— Увы, князь, с мортирами придется повременить, — сказал я, стараясь говорить как можно более буднично. — На Урале остановка. Нет металла.

— Как нет металла, барон? — ветеран изумленно вскинул брови. — Государь заверил, что к лету весь наш корпус будет оснащен по новому образцу. Нам чем татарскую конницу встречать? У нас на всю линию три старые пищали осталось.

— Таковы реалии, князь. На заводах Демидова диверсия. Враг действует хитро.

— Так что же нам теперь, барон, иконами от сабель их отбиваться? — с горькой усмешкой спросил полковник.

Эти слова, брошенные боевым офицером, зацепили Алексея сильнее любого моего нравоучения. Боковым зрением я заметил, как он вздрогнул и замер, опустив книгу. Его вера в то, что молитва важнее пушек, в устах человека, которому предстояло смотреть в лицо смерти, прозвучала для царевича как удар под дых.

При этом, я уже готовил цеха для плавки, пришлось поскрести по сусекам и выполнить обещание. Южные рубежи будут прикрыты — но Алексею это знать не следует, потеряется воспитательный эффект. А я хочу именно этого, направить его мальчишеский пыл по верному руслу, воспитать его. Ведь Петр, как мне кажется, просто упустил этот момент. Алексей, в целом не плох, ему просто нужно другое окружение, отличное от того, что было у него в реальности. А уж я постараюсь. И если у мен получится, то глядишь и преемственность власти сохраниться, да и потомок Петра Великого будет достойным дел отца своего.