Инженер Петра Великого 8 (СИ) - Гросов Виктор

Алексей просто выставил на торги новые, куда более выгодные контракты, но с одним условием: принять в них участие могли лишь те, кто не имел «земельных споров» с проектом «Стальной Хребет». Верности Троекурову он противопоставил чистую, незамутненную алчность.

Эффект был мгновенным. Коалиция рассыпалась за сутки. Вчерашние союзники, боясь упустить барыши, бросились в Игнатовское с заверениями в преданности, наперебой предлагая свои земли под дорогу. Троекуров остался один. К вечеру четвертого дня он сам прислал гонца с извинениями и сообщением, что арестованный землемер освобожден «по недоразумению». Алексей его капитуляцию принимать не стал. Через гонца он передал короткий ответ: «Князю Троекурову явиться в Игнатовское для принесения личных извинений и уплаты неустойки за срыв государевых работ». Просьба обернулась приказом.

На пятый день грянул ожидаемый гром. В Игнатовское на загнанном коне ворвался официальный фельдъегерь. Сухие строки донесения, которого я ждал и боялся, подтвердили то, что уже шептали беженцы: отряд князя Долгорукого уничтожен, сам он убит. Восстание Булавина, смыв кровью царских солдат последнюю преграду, переросло в полномасштабную войну. После этого пришла записка от Брюса — он полушутя обзывал меня либо предсказателем, либо гением.

Запершись в кабинете, я встал перед тяжелой задачей. Реакция Государя предсказуема: ярость и приказ о тотальной, кровавой зачистке. Этот приказ, летящий с юга, прибудет через недели, я в этом уверен — иначе я просто не знаю Государя тогда. Нужно было действовать на упреждение. Не ждать приказа, а предложить свое решение первым, перехватив инициативу.

Всю ночь я писал. Эдакий аналитический доклад и ультиматум, облеченный в форму верноподданнического рапорта. В нем я изложил свою метафору про «перекаленный металл», объясняя причины и следствия бунта. Я доказывал, что карательная экспедиция лишь укрепит Булавина, превратив его в народного героя и мученика. Затем последовал мой план: экономическое удушение, раскол элиты, создание технологического превосходства. И в конце я просил воли.

«Дайте мне полномочия и время, Государь, — писал я, — и я решу эту проблему не силой, которая породит лишь ненависть, а умом, который принесет покорность и выгоду казне».

На рассвете мой гонец помчался на юг, в ставку Петра. В тот же день заявился Брюс. Он приехал, как грозовая туча, влекомая вестями о катастрофе. Союзник, приехавший проверить, не сошел ли я с ума.

Мы сидели в моем кабинете. О разгроме Долгорукого он уже знал — его собственные гонцы были не медленнее моих.

— Государь будет в ярости, — произнес он, глядя на огонь в камине. — Он отдаст приказ, который превратит Дон в пустыню. Я знаю его.

— Я отправил ему свой план, — ответил я. — Пытаюсь его остановить.

Брюс медленно повернулся ко мне.

— Твой план… — протянул он. — Железные дороги, летающие машины… Это прекрасно, Петр Алексеич. Для мирного времени. Но сейчас у нас война. Твой гонец доскачет до Государя в лучшем случае через три недели. Ответ вернется еще через три. За эти полтора месяца Булавин может дойти до Воронежа.

Он был прав. Время и расстояние играют против меня.

— Вы что-то предлагаете? — спросил я.

— То, что требует ситуация, — жестко ответил Брюс. — Я здесь не как твой друг, а как государственный муж. Видя угрозу, я обязан ее уничтожить. Я знаю, что у тебя ест много мыслей как решить эти проблемы, но прошу — быстрей. Время. Время.

Подойдя к карте, он отчеканил каждое слово:

— У тебя его мало. Ты должен представить мне работающий прототип твоего «чуда». Нечто, что я смогу описать Государю как реальное, существующее оружие, способное изменить ход этой внутренней войны. Если ты это сделаешь, я поддержу твой план. Я найду способ задержать приказ о карательной экспедиции. Если нет… — он сделал паузу, — то я лично подпишу приказ о выступлении гвардейских полков из Петербурга на юг. И командовать ими будешь ты, генерал-майор. Исполнять приказ, который, по твоему же мнению, погубит Империю. Выбирай.

Да уж. Ультиматум союзника, загнанного в угол обстоятельствами. Уход Брюса я даже не заметил, погрузившись в размышления.

Игнатовское перестало спать. Огонь в цехах и лабораториях горел круглосуточно.

Вся тяжесть технологического прорыва легла на плечи Андрея Нартова. Отдав ему свои черновые расчеты, лабораторию и лучших мастеров, я сам с головой ушел в решение смежных задач, пытаясь собрать из жалких крох хоть какой-то прообраз силовой установки. Однако каждый шаг лишь глубже загонял меня в трясину технологических ограничений этого века. Наш лучший электродвигатель едва мог провернуть вал детской игрушки. А батареи… Из горстки «серебряной обманки», привезенной с Урала, мы получили всего несколько фунтов чистого цинка — драгоценного, незаменимого металла, который я не мог ни воспроизвести, ни купить. Этого едва хватало на лабораторные опыты, но о силовой установке для летательного аппарата не шло и речи. Я поставил задачу Анне Морозовой найти источник руды, хотя это было дело месяцев, а не дней.

На второй день, после памятного разговора с Брюсом, прибыл загнанный гонец, почерневший от пыли, он едва держался в седле. Это был человек Орлова, отправленный еще до того, как кольцо вокруг острога окончательно сомкнулось.

Донесение короткое. Собрав несколько сотен выживших из разгромленного отряда Долгорукого, Орлов заперся в старом казачьем остроге на реке Калитва. Булавин, стремясь захватить оставшиеся полковые знамена и пушки, стягивал к острогу все свои силы. Письмо заканчивалось сухими строками: «Пороха и провианта на пять дней. Держимся».

Из письма я понял, что Орлов собрал своих людей с Азова и направился на помощь к Долгорукому, при поддержке «триумвирата». Брюс, читавший донесение вместе со мной, молчал, но его взгляд говорил красноречивее любых слов. Мой цейтнот обрел кровавую цену. Отсчет пошел.

Вечером того же дня, в мой кабинет ворвался Нартов. Его лицо в копоти, глаза лихорадочно блестели — но это был блеск триумфа.

— Есть! — выдохнул он, с грохотом ставя на стол большой стеклянный сосуд. — Получилось, Петр Алексеевич!

Он поднес тлеющий фитиль к концу трубки, и из нее с легким хлопком вырвался едва заметный голубоватый язычок пламени. Водород. Чистый, горючий, легче воздуха. Его генератор, собранный из свинцовых листов и стекла, работал.

— И это еще не все! — Нартов торжествующе развернул на столе кусок ткани. — Герметичность! Я нашел решение!

Он протянул мне полотно — многослойный, жесткий на ощупь «пирог»: несколько слоев тончайшего льна, пропитанных горячим рыбьим клеем с добавлением квасцов для эластичности и покрытых сверху несколькими слоями застывшей олифы. Технология, подсмотренная у лучших корабельных мастеров.

— Тяжелая, — признал он, — и все равно немного травит. Несколько часов продержит точно!

Это неказистое, пахнущее вареной рыбой и льняным маслом полотно было прорывом. Нартов выгрыз решение упрямством и гениальной смекалкой, используя лишь те материалы, что были под рукой. За двое суток решил две сложнейшие проблемы.

Мы с Нартовым склонились над столом, покрытым расчетами. Воздух пьянил чувством близкой победы.

— Вот, Яков Вилимович, — сказал я, указывая на работающий генератор и кусок ткани. — То, чего вы ждали. Технология готова. Андрей Константинович совершил невозможное.

Брюс недоверчиво оглядел скромную установку, затем ткань. Сути он не понимал, но видел триумф на лице Нартова и железную уверенность в моем голосе.

— Теперь, — я взял чистый лист, — мы можем рассчитать наш корабль. «Катрину-2».

Мы погрузились в расчеты. Нартов диктовал точный вес герметичной ткани на квадратный аршин. Я добавлял вес облегченного ивового каркаса, гондолы. Цифры ложились на бумагу, выстраиваясь в стройные столбцы. Я уже видел изящный, сигарообразный корпус, скользящий в небе…

Но что-то пошло не так.

Конечная цифра подъемной силы, выведенная Нартовым, заставила его замереть. Он перепроверил расчет. Еще раз. Его лицо медленно вытягивалось, триумфальный блеск в глазах угасал, сменяясь недоумением, а затем — ужасом.