Ирландия. Тёмные века 1 (СИ) - Сокол Артем

— Похоронить. Сказать правду, что был предателем и пал, когда его пытались взять в плен, — ответил я, ощущая горечь лукавства на языке. Ведь кто предатель может вынести вердикт только судья, — И созвать совет. Нам нужны новые люди — те, кто умеет ловить, а не убивать.

Келлах кивнул, но в его взгляде читалось разочарование. Он повернулся к выходу, бросив через плечо:

— Законы, говорите, сильнее мечей. А выходит, что нет.

Его шаги затихли в коридоре. Я остался один с мёртвым предателем и грузом ошибок. На пергаменте под телом Лиама виднелись последние строки: «...дорога к складам открыта. Ударьте на рассвете».

Завтра будет новый день. И я найду тех, кто сможет плести петли из тишины.

***

Скрип перьев о бересту раздражал сильнее, чем вой зимнего ветра в щелях монастырских стен. Я сидел за столом, стирая ладонью очередную кляксу, расплывшуюся по неровной поверхности. Береста треснула, оставив на тексте зияющий шрам. В прошлой жизни я бы вырвал лист из блокнота, даже не задумавшись. Здесь же каждый клочок материала для письма стоил дорого. Глиняные таблички ломались, восковые дощечки плавились у огня, а пергамент... Пергамент берегли для священных текстов и законов, которые должны были пережить века. Но как управлять страной, если каждое распоряжение приходится вырезать на камне?

— Опять испортил? — Гофрайд заглянул через плечо, его худое лицо озарила улыбка. Монах, которому едва исполнилось двадцать, уже пять лет терзал меня вопросами о «бумаге» — материале, о котором я мог рассказать лишь обрывками.

— Нет, просто тренируюсь в каллиграфии, — я швырнул испорченную бересту в корзину с мусором. — Как продвигается твой эксперимент?

Гофрайд замер, словно ребёнок, пойманный на краже яблок. Его пальцы, испачканные в чем-то тёмном, нервно перебирали край рясы.

— Получилось, брат Бран. На этот раз... похоже то что надо.

Болота к северу от Гаррхона кишели камышом. Его длинные стебли, словно копья, пронзали туман, колышась под порывами ветра с Атлантики. Именно здесь, в хижине, пахнущей рыбой и гнилью, Гофрайд устроил свою мастерскую. Чан, сколоченный из дубовых досок, дымился над костром, наполняя воздух едким запахом вареной растительной массы. На полу валялись связки камыша, вымоченные в бочках с дождевой водой. Рядом — горшки с толчёным мелом и липкой массой, сваренной из рыбьих костей.

— Сначала я пытался использовать солому, — Гофрайд говорил быстро, словно боясь, что я прерву его. — Но она крошилась. Потом лён — дорого. А камыш... его много, он гибкий. Варил три дня, пока не превратился в кашу. Потом добавил мел, чтобы белее был, и клей из костей рыб и чешуи...

Он поднял со стола лист толщиной в палец, напоминающий войлок. Желтоватый, с вкраплениями травинок, он все же держал форму. На поверхности виднелись аккуратные строчки, выведенные чернилами из дубовых орешков.

— Попробуйте, — монах протянул мне лист. Рука дрожала.

Бумага. Нет, не бумага — нечто среднее между папирусом и картоном. Шершавая на ощупь, но прочная. Я согнул угол — не треснул. Провёл пальцем по тексту — чернила не расплылись.

— Как ты... — голос сорвался. В горле встал ком. Пять лет проб и ошибок. Пять лет насмешек монахов, считавших Гофрайда безумцем. И вот он — первый шаг к революции.

— Осталось усовершенствовать процесс, — я сглотнул, стараясь звучать рационально. — Тоньше раскатывать массу. Может, добавить сетку для отжима воды...

Гофрайд закивал, вытирая лицо рукавом. На его шее краснел свежий ожог — след от брызг кипящего варева.

— Уже пробовал. Сетка из ивовых прутьев рвётся. Но если сплести из конопли...

Вечером я сидел в скриптории, разглядывая образец под светом масляной лампы. Желтоватый лист лежал рядом с пергаментом, как нищий рядом с королём. Но этот «нищий» мог изменить все. Представьте: школы, где дети пишут не на глине, а на дешёвой бумаге. Договоры, которые не нужно вырезать на камнях. Карты, чертежи, приказы — все, что раньше требовало месяцев труда писца, теперь можно создавать за часы.

— И ты уверен, что это не колдовство? — Руарк, заглянувший в дверь, покрутил у виска. Его латы, покрытые пылью дорог, скрипели при каждом движении. — Выглядит как высушенная блевотина.

— Это будущее, — ответил я, проводя пальцем по шершавой поверхности. — Армия без разведданных слепа. А с этим... Мы сможем составлять отчёты о каждом вражеском шаге.

Руарк хмыкнул, но взял лист, покрутил в руках.

— Если это можно жечь, как пергамент, то сойдёт для сигнальных стрел. Пиши планы нападающих на бумаге — подожги и запули в стан врага. Пусть читают свою судьбу в пепле, — Юмор был слабой стороной Руарка.

На следующий день Гофрайд привёл меня к реке, где местные мальчишки собирали камыш. Стебли, толщиной в палец, резали серпами и бросали в телеги.

— Один воз — на сто листов, — монах показывал расчёты на бересте. — Если наладить сбор, хватит на весь Эйре.

В его глазах горел огонь, который я видел лишь у изобретателей. Тот же огонь, что когда-то заставил людей строить колесо или плавить железо.

— А рыбий клей? — спросил я, наблюдая, как старуха-рыбак выгребает из лодки груду чешуи.

— Каждую неделю привозят отходы с рынка. Варим в котлах три дня, пока не получится вязкая жижа. Воняет, но держит лучше смолы.

Мы подошли к сушильным рамам — деревянным щитам, обтянутым сеткой. На них лежали свежие листы, похожие на гигантские блины. Ветер гулял меж них, ускоряя процесс, который раньше занимал недели.

— Через день готово, — Гофрайд похлопал по высохшему листу. — Можно писать, резать, сшивать в книги...

— Или печатать, — пробормотал я, вспоминая станки из прошлой жизни. Пока это казалось фантазией. Но если найти замену металлическим литерам... Может, вырезать из дуба?

К вечеру первый «папирус» испытали на деле. Я диктовал указы о распределении зерна, а писарь выводил буквы на шершавой поверхности. Чернила ложились ровно, не растекаясь. Когда лист заполнили, его свернули в трубку и перевязали льняной нитью — послание в соседнюю провинцию весило вдесятеро меньше глиняной таблички.

— Теперь осталось убедить старейшин, что это не происки дьявола, — вздохнул я, разглядывая готовый свиток.

— Они поверят, когда увидят прибыль, — Гофрайд улыбнулся, вытирая руки о запачканную рясу.

— Свобода, — закончил я. Свобода слова, мысли, памяти. То, что превратит Эйре из кучки воюющих кланов в государство, которое переживёт века.

И пусть наш «папирус» пока ещё далёк от совершенства — он уже вполне пригоден для письма. Как первый росток дуба, пробивающийся сквозь камень.

Когда Гофрайд развернул передо мной первый рулон готового папируса, я едва сдержал смех. Не от радости — от осознания, как глупо я недооценивал силу мелких открытий. Передо мной лежал не просто кусок спрессованного камыша. Это был ключ к власти, который мог перевернуть Эйре сильнее, чем любая победа в битве.

— Ты уверен, что сможешь делать это в десять раз быстрее? — спросил я, перебирая пальцами шершавый край листа. Запах рыбы и речной тины все ещё витал в волокнах, но это был запах прогресса.

Гофрайд кивнул, поправляя пояс с инструментами — ножом для резки камыша, деревянным молотком, пучком конопляных нитей. Его руки, покрытые ожогами и занозами, говорили больше слов.

— Если дадите людей. И лошадей для перевозки камыша.

Я откинулся на спинку дубового кресла, глядя в щель между ставнями. За окном дымились кузни, где ковали эйрит, грохотали мельницы, превращавшие зерно в муку для солдатского хлеба. Мы уже перестроили эту страну, как гончар — глину. Папирус станет последним штрихом.

— Бери людей. Любых. Даже если придётся оторвать их от строительства дорог.

К утру берег реки Бойн превратился в муравейник. Десятки крестьян, вооружённых серпами, выкашивали камышовые заросли, связывая стебли в толстые снопы. Дети таскали их к телегам, где возницы из легиона грузили сырье, словно сено перед зимой.