Крым наш! (СИ) - Старый Денис

— Бах-бах-бах! — громыхнули пушки.

Два фургона на откате чуть не встали на дыбы. Но подоспевшие солдаты, сразу же опустив фургоны, стали изготавливать пушки для следующего выстрела.

Сейчас же полетела дальняя картечь. Её мало, но шарики смогли достичь врага. Стреляли артиллеристы по янычарам, и больше десятка этих грозных воинов оказались вне игры с первого же выстрела. А ведь впереди ещё как минимум один выстрел ближней картечью, где таких стальных шариков — в разы больше.

— Бах-бах-бах! — раздались выстрелы штуцерников.

Бой разгорался. Начинался главный наш экзамен на профпригодность.

Глава 17

Сражение выигрывает то, кто твердо решил его выиграть!

Л. Н. Толстой

Дикое Поле, на юго-запад от Бахмута

28 марта 1734 года

Михаил Иванович Леонтьев уже как второй час возился с лошадьми. В России, если бы только генерал-лейтенант был настолько на слуху и во власти, как и герцог Бирон, то мог соревноваться в звании «первый лошадник империи» с самим фаворитом. Уж очень любил Михаил Иванович лошадей. Порой ему было в удовольствие даже просто побыть в конюшне, в одиночестве выпить хлебного вина, потрепать за гриву какую кобылку, сосватать ее какому жеребцу.

Вот и сейчас, несмотря на моросящий дождь, в целом мерзопакостную погоду, генерал-лейтенант, вместо своих непосредственных обязанностей, решил проведать лошадей. Нет, Леонтьев никогда не вымывал животных, даже не кормил их полноценно, раздавая лишь морковь со своих рук.

Рядом с командующим русской армией располагались сразу три генерала и четыре полковника, ну и слуги, что носили за командующем два мешка моркови и подавали генерал-лейтенанту очередную порцию угощений для лошадей. Ну а Михаил Иванович предпочитал шептаться с лошадьми, чем совещаться с генералами и полковниками по вопросам дальнейшей военной компании.

— Ваше превосходительство… — попробовал было обратиться к командующему генерал-майор Юрий Федорович Лесли, так же бывший в свите Леонтьева, праздно шатающегося между множеством пасущихся лошадей.

— Я к вам не обращался. И вы лучше молчите! Или не поможет и благодетель ваш, — строго сказал Леонтьев, даже где-то брезгливо посмотрев в сторону Лесли. — Распустил вас Миних. Но я не он…

«Это точно — не он!» — подумал генерал-майор Лесли.

Юрий Федорович сжал зубы, смолчал. О крутом нраве генерал-лейтенанта Леонтьева знали многие. Знали и о том, насколько нынешний командующий ненавидит Христофора Антоновича Миниха. Впрочем, это у них взаимно.

Ходили даже слухи о том, ну конечно же не подкрепленные ничем существенным, что Миних сбежал с расположения войск, выдумав себе болезнь. Мол, не мог фельдмаршал служить рядом с Леонтьевым, питая в свою очередь не меньшую ненависть к этому генералу.

А именно его Миниху навязали, стремясь опустить фельдмаршала на землю. Вредительство, да и только. Ради общего дела двух враждующих генералов нельзя ставить вместе в великом деле. Но придворные расклады и страхи перед возвышением Миниха для кого-то могут быть даже важнее, чем победа русского оружия [авторы берут в основу характеристику Леонтьева, данную Минихом, весьма не лестную, хотя и другие современники не выделяли особых благодетелей генерала, кроме что отваги].

Получив выволочку, Лесли пытался найти понимание в глазах других офицеров, но те только отворачивали взгляды. Даже Виллим Виллимович Фермор, бывший тут же, и являвшийся человеком Миниха, возвышающийся благодаря фельдмаршалу, и тот молчал. Фермор во всем старался быть не за кого, а вне политических раскладов.

— Пустить я! — послышалось в стороне. — Мне говорить!

Все посмотрели туда, где выкрикивали на явно неродном, русском, языке. Инородцев Леонтьев не привечал, ни звал из на советы, или даже так, чтобы вместе покормить лошадей. Была бы воля генерала, так отпустил бы, ну по крайней мере, башкирцев, которым не доверял еще больше, чем калмыкам. Но политический момент, который не в силах изменить и командующий.

Настроение генерал-лейтенанта резко сменилось. Брови нахмурились, он ударил по руке слуги, который протягивал большую морковку. Красный овощ упал на землю, превратившуюся от дождей и копыт животных в жижу. Рядом стоящий жеребец чуть боднул головой генерал-лейтенанта, освобождая себе путь к вожделенному лакомству.

— Что нужно? — раздраженно и громко спросил Леонтьев, силой отваживая голову коня.

Но все отметили, как и Лесли, что генерал-лейтенант не приблизился к кричащему то ли калмыку, то ли к башкирцу. В чем-чем, но в трусости Михаила Ивановича Леонтьева никто не мог обвинить. А тут… Хотя подобное поведение командующего, когда и он не подошел, и не приказал, чтобы степняка пропустили, можно объяснить брезгливостью и нелюбовью Леонтьева по отношению к иноверцам-степнякам. Словно от них можно заразиться какой хворобой.

— Мине майор Норовҡа ярҙамға ебәрегеҙ [башк. меня отправьте на помощь майору Норову] — выкрикнул старшина Алкаин, уже теряя всякое терпение.

Старейшина привел с собой тысячу воинов. Уже скоро, если будет в Петербурге подписан окончательный договор, еще пятнадцать тысяч башкир прибудут к русской армии. Это такая сила, сто точно можно смять татар.

А сейчас с Алкаином, с тем, от кого так же зависит дальнейшее участие башкир в войне, так неуважительно ведут. Даже калмыки… Эти неверные степные разбойники, даже они в походе на более привилегированном положении.

Так что батыр Алкаин только и ждал момента, чтобы проявить себя, показать мощь тех воинов, что он привел. Чтобы к башкирам с уважением относились и поняли, что они верны своему слову, что будут бить за русские интересы даже своих единоверцев, как татар, так и турок.

Генерал-лейтенанту перевели слова старшины Алкаина. Но Леонтьев вместо ответа поспешил поинтересоваться, как отреагировали его генералы и полковники на возможную атаку крымцев.

— Вы готовитесь с отражению нового наскока татарвы? — проигнорировав слова башкира, спросил у своей свиты генерал-лейтенант.

— Выставлены по фронту два казацких полка, ваше превосходительство… Развернуты десять орудий, выстроен в линии Ладожский пехотный полк, — доложил адъютант Леонтьева. — Ежели прорвут гвардейскую оборону на фланге, то крепко встретим.

— Избыточно… — задумался Леонтьев. — Там жа сколь? Полторы тысячи татарвы и турок, али под две тысячи? А вы почитай дивизию от отдыха оторвали.

Генерал-лейтенант хотел сохранить в тайне прибытие второго вестового от секунд-майора Норова. Посылать хоть кого на помощь гвардии Михаил Иванович хотел только лишь после того, как гвардейцы завязнут в бое. Или даже… Случатся боевые потери. Но он понял, что все уже в курсе, что не такой уж и рядовой этот набег татарвы.

Начинают сбиваться в отряды татарские воины. Пока что еще сильно везло русскому воинству, так как отражать удары трех-четырехсотенных отрядов вполне научились, охранение спасало. Но вот уже и почти двухтысячный отряд напал.

Расчет на начало войны был в том, что крымское войско сильно завязло на Кубани и южнее, куда отправилось подавлять черкесов и других народцев с гор. Крымский хан рассчитывал к лету вернуться в Крым. Не думал он, что русские так рано выйдут, в дожди и холода. Но в селах и городах ханства есть еще воины, вот они и устремились к Перекопу, где организовываются в большие отряды.

Но… Леонтьев не особо об этом думал. Он все возмущался другими событиями и людьми.

Генерал-лейтенант Леонтьев, может, только чуть меньше, чем самого Миниха, ненавидел секунд-майора Норова. Вряд ли причины этой ненависти скрывались в чём-то рациональном. Ему Норов не нравился уже потому, что этот гвардеец слишком резко взлетает в чинах, что он смеет указывать даже генералам, каким следует действовать при переходах или даже вести боевые действия.

Фактов того, что Норов кому-то указывает, генерал-лейтенант не имел. Но ему было до крайности неприятно понимать, что какой-то там отрок, ещё не понюхавший пороха, оказывается правым. Что правила, которые Норов ввел в своем батальоне, теперь почти всеми исполняются.