Инженер Петра Великого 12 (СИ) - Гросов Виктор

— Думаешь, ждут?

— Дозоры пропадают, Государь. Егеря, отправленные мной на рассвете, исчезли. Статистика скверная: либо там пустота, либо профессиональная работа по зачистке. Я ставлю на второе.

Петр нахмурился, мгновенно включаясь в тактическую задачу. Лезть вслепую в узкий проход — ошибка, которую он перерос давным-давно.

— Пропали… — пятерня Государя прошлась по заросшему жесткой щетиной подбородку. — Паскудный расклад.

Бросив быстрый взгляд на растянувшуюся колонну, где даже железные швейцарцы выглядели тенями самих себя, а французские волонтеры напоминали сборище оборванцев, он принял решение.

— Ладно. Аргумент принят. В узкости нас перебьют как куропаток. Встаем здесь.

Привстав на стременах, Петр цепким взглядом окинул ландшафт.

— Вон там, у излучины. Река прикроет правый фланг, естественный рубеж. На холме слева развернем батарею. Позиция крепкая.

— Поддерживаю. Вода в доступе, с дровами разберемся.

— Приказ! — гаркнул царь, в его голосе, сорванном в баталиях, вновь зазвенела сталь. — Большой привал! Разбиваем лагерь!

Команда сработала лучше стимулятора. Солдаты, едва уловив заветное слово, валились на мокрую траву, сбрасывая поклажу, словно те весили тонну. Лагерь разворачивался по инерции, на отработанных рефлексах, хотя движения людей напоминали замедленную съемку — сказывалось запредельное утомление.

Спешившись и бросив поводья денщику, я ощутил, как земля уходит из-под ног. Мышцы забились, позвоночник требовал горизонтального положения, однако расслабляться было преступно рано.

— Орлов! — позвал я верного командира.

Василь, похожий на глиняного голема, возник передо мной, на ходу поправляя перевязь.

— Здесь, Петр Алексеич.

— Организуй периметр. Усиленный режим. Рвы рыть поздно, люди падают, так что ограничимся рогатками. Секреты выставить на версту вглубь по тракту. Если кто сунется — мы должны узнать об этом до первого выстрела.

— Исполню. Только народ еле дышит, командир. Придется поднимать пинками.

— Используй любые методы: холодную воду, зуботычины, угрозы. Посты должны стоять. Альтернатива — проснуться с перерезанным горлом.

Орлов пошел в гущу людей, раздавая приказы и стимулирующие затрещины. На моих глазах пустое поле обрастало парусиновым городом. Русские полки выстраивали палатки под линейку, соблюдая уставную геометрию, швейцарцы прагматично занимались кострами, а французы, верные своему хаосу, лепились как попало.

Анна спустилась из штабного «Бурлака», стараясь сохранить остатки элегантности. Пыльное платье и тени под глазами выдавали усталость, однако спину она держала прямо — порода брала свое.

— Остановка? — коротко спросила она.

— Дальше — зона риска.

— Слава Богу. Лошади на последнем издыхании. Да и люди… Я видела, как гренадер свалился без чувств прямо в строю. Народ устал.

— Теперь отдохнем, Аня. Надеюсь.

Окинув взглядом периметр, я мысленно утвердил диспозицию. Место удачное: быстрая река с крутыми берегами охладит пыл любой кавалерии, а господствующая высота позволяет батарее держать дорогу под прицелом. Сектора обстрела перекрываются идеально.

Тем не менее, внутренняя сигнализация продолжала надрывно визжать. Оперативная тишина впереди напрягала меня. Кто-то профессионально и жестко зачищал пространство перед нашим авангардом, лишая нас глаз и ушей. И это еще с учетом того, что топливо на «Бурлаков» осталось ровно до Парижа. Это тоже не радовало.

Петр уже раздавал указания насчет своей ставки, требуя привычного порядка в полевых условиях.

— Смирнов! — окликнул он. — Закончишь — сразу ко мне. Поколдуем над картами. Этот Шалон вызывает у меня подозрения. Слишком уж там чистеько.

— Слушаюсь, Государь.

Я двинулся вдоль линии повозок, контролируя расстановку караулов. Заходящее солнце окрашивало низкие облака в тревожный багровый цвет, обещая ветреную ночь. Лагерь погружался в сон: набив животы пустой кашей, люди отключались мгновенно. Лишь силуэты часовых, чернеющие на фоне заката, напоминали о том, что мы все еще на войне.

Маневрируя между растяжками палаток, я пробирался к центру лагеря, где расположился обоз. Здесь, у высоких костров, жизнь пульсировала активнее: пахло варевом, дымом, сохнущим сукном.

Внимание привлекла странная фортификация. В центре импровизированного вагенбурга, окруженная плотным кольцом телег, громоздилась трофейная карета-берлина — тот самый монстр на колесах, которого Меншиков прихватил еще в Германии. Гербы на дверцах скрылись под слоем грязи, однако золото проступало даже сквозь дорожную пыль, намекая на высокий статус пассажира. Мне раньше и в голову не приходило смотреть на то, как расположился Светлейший. Интересно, а Государь в курсе его «гостьи»? Ведь не мог же Меншиков не спалить ее.

Периметр держали жестко. Дюжие молодцы в мундирах без знаков различия — личные церберы Светлейшего — стояли спиной к экипажу, хищно озираясь по сторонам. В их позах читалась готовность стрелять на поражение. Даже маркитантки обходили этот сектор по широкой дуге.

Сам Александр Данилович обнаружился здесь же.

Вместо того чтобы греться вином и делить славу в царском шатре, он наматывал круги вокруг экипажа. Двигаясь с методичностью маятника, князь то пинал обода, проверяя их на прочность, то замирал у лакированной дверцы.

Выглядел фаворит паршиво. Камзол расстегнут, дорогой парик сбился набок, лицо приобрело землистый оттенок. Человек-оркестр, заполняющий собой все пространство, сжался до размеров собственной тени. Каждое его движение выдавало предельную нервозность — он то и дело оглядывался, ожидая удара в спину.

— Любопытно, — пробормотал я.

Анна, неслышно подошедшая сбоку, проследила за моим взглядом.

— Что именно?

— Светлейший. Посмотри на него.

Мы замерли в тени походной кухни, наблюдая за пантомимой у кареты.

— Ведет себя как наседка, — констатировал я. — Охраняет этот экипаж так, будто внутри золотой запас Империи.

— А может, там и правда казна? — хмыкнула Анна.

— Исключено. Золото сдают интендантам под расписку или прячут надежнее. Здесь личное. Он боится. Видишь руки?

Выхватив кружевной платок, Меншиков нервно промокнул лоб, после чего рявкнул что-то денщику. Тот вытянулся в струнку, изображая полное подчинение. Князь приоткрыл дверцу буквально на волосок, просунул руку внутрь, проверяя атмосферу, и мгновенно захлопнул створку.

— Анна, освежи мою память. Александр Данилович женат?

— Разумеется. На Дарье Арсеньевой, уже года два.

— Дети?

— Бог пока не дал. Дарья все по богомольям ездит. А к чему эти вопросы?

— Понять пытаюсь…

Законной супруги здесь быть не может — она в России. Тогда кто внутри? Любовница? Вполне в стиле Меншикова, он свои похождения обычно носит как король корону. Однако сейчас вместо бахвальства — параноидальная секретность.

Внебрачная дочь? Неоткуда взяться.

Случайная попутчица?

В памяти всплыл рассказ Анны: «Молоденькая, бледная, кормит с ложечки».

Если это любовь — то это… человечно. Неожиданно сентиментально для такого прожженного циника.

Но медицинский аспект беспокоил меня больше. Диагноз напрашивался сам собой. Медицина восемнадцатого века — это смесь пыток и лотереи: кровопускание, ртуть, молитвы. Если Меншиков, опасаясь огласки, играет в лекаря самостоятельно, он подписывает пациентке смертный приговор. Обычная простуда в сырой карете здесь стремительно мутирует в пневмонию, а от нее в 1708 году путь один — на погост.

Диплома врача у меня не было, зато имелся ресурс, ценнее всех сокровищ короны: мозги.

Вмешаюсь — рискую нарваться на взрыв ярости. Пройду мимо — Меншиков потеряет кого-то важного и окончательно слетит с катушек. Нам нужен дееспособный союзник, а не безумец, убитый горем. Да и по-человечески стало жалко его. В моей истории, каким бы казнокрадом он ни был, все равно пользы приносил Отечеству в разы больше. Вот такой парадокс. Еще больший парадокс — моя симпатия к нему в этот момент. Раньше он олицетворял собой зарвавшегося чинушу, дорвавшегося до власти. Сейчас же он — человек, у которого беда. И мог хоть как-то помочь, наверное.