Воронцов. Перезагрузка. Книга 6 (СИ) - Тарасов Ник

Кузнец поблагодарил меня коротким, но ёмким кивком. В его благодарности не было ничего лишнего — только искреннее уважение одного мастера к другому.

Лошади шли мерным шагом. Копыта глухо стучали по мёрзлой земле. Вдали уже показались первые избы Уваровки, из труб которых поднимался дымок.

Савелий Кузьмич помолчал некоторое время, обдумывая что-то, а потом снова заговорил:

— А станок токарный для дерева, — вернулся он к нашей теме, — что ещё на нём можно делать, кроме кубков этих?

— Ну, вот представь, допустим, — начал я, жестикулируя свободной рукой, — сделать стол или стулья с резными ножками, которые будут все одинаковые и идеально ровные. То есть сделаны не на глаз, а на станке. Такое не получится вручную, как ни старайся.

Савелий Кузьмич задумался. Было видно, как в его голове рождается образ, как он мысленно представляет себе эти столы и стулья, как примеряет новую технологию к знакомым ему вещам.

— Да, должно быть красиво, — произнёс он наконец. — А ведь и правда, — продолжил он свою мысль, — в избах-то красота будет какая! И времени сколько сэкономится. Раньше-то мастер неделями мог резьбу делать, а тут… — он щёлкнул пальцами, показывая, как быстро это можно сделать.

— Именно, — подтвердил я. — И главное — точность. Человеческая рука, как ни старайся, всё равно даст погрешность. А с помощью станка можно добиться такой точности, которую раньше и представить было сложно.

Спешившись возле своего дома, я заметил, как Степан уже спешит ко мне навстречу, словно всё это время высматривал наше возвращение.

— Баню-то протопили? — спросил я, разминая затёкшие от долгой езды ноги.

— Начал уже, Егор Андреевич, — отозвался Степан, поглаживая морду лошади, которая благодарно фыркнула в ответ.

Я кивнул и, оглянувшись на подъезжающих мужиков, добавил:

— Хорошенько протопи баню, Степан. Мужики бы попарились сегодня. День выдался что надо, да и заслужили они.

Лицо Степана просветлело — он и сам любил попариться.

— Сделаем, барин, всё в лучшем виде, — ответил он, принимая поводья.

— Да квасу с водичкой намешаю на камне, чтобы дух хлебный был. Как вы любите. И веников приготовь, запарь, — добавил я, вспоминая ощущение свежих берёзовых листьев на разгорячённой коже.

— Всё сделаю, Егор Андреевич, не переживайте, — улыбнулся Степан, предвкушая хорошую парилку.

Он увёл лошадь к конюшне, что-то ласково приговаривая ей, а я остановился на мгновение, вдыхая вечерний воздух Уваровки.

Возле дома заметил Анфису — она несла большую корзину с овощами из погреба. Увидев меня, она остановилась, поправила выбившийся из-под платка локон.

— Анфиса! — позвал я её, подходя ближе.

— С возвращением, Егор Андреевич, — поклонилась она слегка, не выпуская из рук корзины. — Как там на лесопилке?

— Хорошо всё, — ответил я. — Слушай, Анфиса, нужно с бабами приготовить ужин. Чтоб у меня в светлице накрыли, человек на пятнадцать, не меньше.

— Всё сделаем, Егор Андреевич, — заверила она. — Как раз пироги ставили, да щи томятся. А каши гречневой с салом наварим, знаю, что ваши мужики любят. И грибочков маринованных выставлю.

С этими словами, занесла корзину домой, а потом вышла и быстрым шагом направилась к дому Прасковьи — видать, решила, что там будет сподручней готовить на большую толпу.

Тут я увидел Ричарда, который выходил из хлева, куда коней поставили.

— Ричард! — позвал я его, подходя ближе.

Он обернулся.

— Как там Петька? — спросил я.

Лицо Ричарда стало серьёзнее.

— С ним всё хорошо, — заверил он. — Позавчера был там, осматривал его. Парень скоро вернётся к нормальной жизни.

Я с облегчением выдохнул.

— Швы заживают хорошо, — продолжал Ричард, поглаживая свою аккуратно подстриженную бородку. — Рёбра тоже вроде бы срастаются правильно. И плечом он уже тоже не мается, рука шевелится нормально. Но я сказал ему, чтобы с недельку ещё походил с рукой в повязке. Чтоб сильно не напрягал.

— Это правильно, — согласился я. — Парень молодой, может раньше времени за тяжёлое взяться.

Мы направились в сторону дома. Ричард вдруг остановился:

— Егор Андреевич, — начал он, слегка понизив голос, — расскажите мне, пожалуйста, более детально, что же всё-таки случилось с градоначальником? Ну, то, что его отравили, я понял, — продолжал Ричард. — Меня больше интересует, как именно вы его лечили. Как вы догадались в кровь вливать жидкость?

Я улыбнулся его стремлению узнать что-то новое.

— Ричард, обязательно тебе всё расскажу и покажу, — ответил я, положив руку ему на плечо. — И научу делать физраствор. Тут, понимаешь, такое дело, — продолжил я, — что, насколько я знаю… И в городе узнавал перед тем, как тебя встретил, слишком уж большая смертность тут при родах.

Лицо Ричарда посерьёзнело. Как врач, он прекрасно понимал, о чём я говорю. Смертность рожениц была бичом этого времени.

— Поэтому, не дай Бог, когда придёт время Машке рожать, что-то пойдёт не так, — продолжил я. — И, может быть, будет большая кровопотеря, то тебе придётся тоже капельницу ей ставить. Так что научу.

На лице Ричарда отразилась целая гамма чувств — от тревоги при мысли о возможных осложнениях до благодарности за новые знания.

— Спасибо, Егор Андреевич, — произнёс он наконец, и его голос чуть дрогнул. — Наперёд благодарю за науку и за доверие.

Он выпрямился и добавил с решимостью:

— И ни в коем разе вас не подведу.

Закончив разговор с Ричардом, я перевел взгляд в сторону бани, откуда из трубы поднимался густой сизый дым, закручиваясь спиралями в вечернем воздухе и растворяясь в сгущающихся сумерках. Клубы его казались живыми существами, танцующими свой таинственный танец перед тем, как исчезнуть в темнеющем небе.

«Степан топит — это хорошо,» — мелькнуло в голове.

Тут мой взгляд зацепился за фигуру Савелия Кузьмича, который сидел на лавке у бани. Его взгляд был устремлен куда-то вдаль, словно он пытался разглядеть там ответы на мучившие его вопросы.

Я подошёл к нему неторопливо, стараясь не нарушить резким движением то состояние внутреннего диалога, в котором он пребывал. Доски помоста скрипнули под моими ногами, но Савелий Кузьмич даже не повернул головы. Некоторое время мы сидели молча.

— Ну, как вам, Савелий Кузьмич, мои выдумки? — наконец нарушил я молчание, глядя не на собеседника, а куда-то вперед, туда же, куда был устремлен и его взгляд.

Тот как-то задумчиво покачал головой, словно взвешивая каждое слово перед тем, как произнести его.

— Это все очень необычно, Егор Андреевич, — очень серьёзно ответил кузнец, и в его голосе чувствовалась не просто задумчивость, а какая-то внутренняя борьба, словно он пытался примирить в себе два противоречивых начала. Я повернулся и посмотрел на него — не мельком, а внимательно. Решил не ходить вокруг да около.

— Что, Савелий Кузьмич, не знаете, как обо всем этом, что увидели, Ивану Дмитриевичу доложить? — спросил я напрямик, без обиняков.

Эти слова подействовали как удар кнута. Кузнец аж встрепенулся и удивлённо посмотрел на меня, словно я прочитал его самые сокровенные мысли. В его глазах промелькнул испуг, сменившийся смущением, а потом и каким-то странным облегчением — будто тяжелая ноша, которую он нес в себе, стала вдруг легче от того, что ее существование перестало быть тайной.

— Егор Андреевич, да я… — начал он и тут же запнулся, словно язык отказывался складывать слова в предложения. — Я же не… То есть…

Савелий Кузьмич даже покраснел слегка. А потом его плечи как-то сразу осунулись, словно невидимая рука сняла с них напряжение, державшее их прямо, и он, посмотрев мне прямо в глаза — открыто, без увёрток, — сокрушённо сказал:

— Да не знаю уж. Больно у вас все правильно. Да, и вижу, что крестьяне работают не из-под палки, а за правду.

В этих словах была не просто констатация увиденного, но и целый мир внутренних противоречий человека, который всю жизнь служил одному господину и вдруг увидел, что возможен иной порядок вещей — и этот порядок не приводит к хаосу и разрухе, а наоборот, создает что-то новое, жизнеспособное и правильное.