Воронцов. Перезагрузка. Книга 6 (СИ) - Тарасов Ник

Но было заметно, что Савелий Кузьмич всё-таки ждал продолжения. Его поза, наклон головы, напряжённый взгляд — всё говорило о том, что он не прочь услышать подробности прямо сейчас, дорога в Тулу могла и подождать. Однако я решил не растрачивать все идеи сразу — пусть кузнец вернётся домой с желанием сотрудничать дальше. Иногда недосказанность работает лучше подробных объяснений.

Вместо этого я перевёл разговор на другую тему:

— Так, ты лучше скажи, ты Петьке на все вопросы ответил? А то ведь он у нас тут за кузнеца.

Савелий Кузьмич, оторвавшись от мыслей о подшипниках, энергично закивал:

— Да, конечно, всё, что спрашивал, всё ответил! И даже больше — кое-какие тонкости рассказал по ковке, по спайке металла.

— Ну и хорошо, — ответил я, довольный тем, что Петька получил урок от опытного кузнеца.

Мы вышли на середину двора.

Набрав полные лёгкие воздуха, я, улыбнувшись, громко крикнул:

— Степан!

Мой голос эхом прокатился по двору, спугнув пару воробьёв, копошившихся под лавкой.

— Да тут я, — почти сразу отозвался он.

Оказывается, Степан всё это время крутился у колодца, наполняя бочку водой для хозяйственных нужд. Увидев меня, он отставил очередное ведро и выпрямился, готовый выслушать поручение.

— Смотри, Степан, — сказал я, указывая в сторону кузнеца, — беги сейчас к ангару. Найди Захара, пускай он организует пару человек, чтоб Савелия Кузьмича в город проводили. И перед отъездом пусть обязательно кто-то из них ко мне зайдёт.

Степан, кивнул, показывая, что всё понял, и тут же сорвался с места, направляясь к ангару.

Савелий Кузьмич, наблюдавший эту сцену, с уважением покачал головой:

— Хорошо у вас тут всё налажено, Егор Андреевич. Слушаются вас люди. Уважают.

— Что есть, то есть, — ответил я, пожимая плечами.

Мы медленно пошли в сторону дома.

— А насчёт этих… подшипников, — вдруг снова заговорил Савелий Кузьмич, которому, видимо, не давала покоя новая идея. — Вы мне потом чертежик сделаете? Или описание хотя бы?

— Обязательно, — заверил я его. — Как только с Иваном Дмитриевичем договорюсь, сразу же отпишу тебе. И чертёж пришлю, и описание подробное — как делать, из чего лучше… Всё как полагается.

Кузнец удовлетворённо кивнул.

— Буду ждать, Егор Андреевич, — сказал он, поглаживая бороду. — Такое дело, я чувствую, важное может выйти.

Я же зашел в дом, взял лист бумаги и на секунду задумался: что бы такого написать, чтобы и не обидеть, и дать понять, что не надо свой нос совать, куда не просят?

Подумав немножко, я в итоге написал короткую записку: «Кузнеца не вздумай обижать, он мужик правильный. А будут вопросы — приезжайте сами.»

Я перечитал текст ещё раз, водя пальцем по строчкам, и подумал, что больше добавлять ничего не нужно. Краткость — сестра таланта, особенно когда имеешь дело с такими людьми, как Иван Дмитриевич. Лишние слова только размоют смысл, а тут всё ясно и недвусмысленно.

Сложив записку, я отдал её Никифору:

— Наказываю тебе, чтобы ты Ивану Дмитриевичу лично в руки передал, — сказал я, глядя ему прямо в глаза и слегка сжимая его плечо для убедительности. — Причём первым делом, как только приедешь в город. Понял?

— Всё сделаю в лучшем виде, Егор Андреевич, — кивнул Никифор, бережно пряча записку за пазуху. — Не сомневайтесь.

Они запрыгнули на лошадей, те тронулись с места гулко застучав копытами по мёрзлой дороге, и вскоре всадники скрылись за поворотом.

Только проводили гостей, как ко мне подошёл Ричард.

— Доброе утро, Егор Андреевич, — произнёс он с лёгким акцентом, который, несмотря на все его старания, выдавал в нём иностранца.

— Доброе, Ричард, — ответил я, кивая на свой дом. — Пойдём.

Мы зашли в дом, где уже было прибрано после вчерашнего вечера. Я достал небольшую шкатулку. Открыв её, я показал Ричарду иглу. Игла поблескивала в утреннем свете, попадающем через окно, — тонкая, изящная, с идеально заточенным острием.

Ричард аккуратно взял её, как самое дорогое сокровище.

Он очень долго рассматривал иглу на свет, на просвет, крутил её между пальцами, изучая, как она выглядит. Затем осторожно потрогал кончик, проверяя, насколько она острая.

В итоге Ричард сделал вывод, и в его голосе звучало неприкрытое удивление:

— Да она же из серебра, Егор Андреевич! Но твёрдая…

— Именно, — ответил я, наблюдая за его реакцией с лёгкой улыбкой.

— Но это совсем другая история, как она делалась, — продолжил я, присаживаясь на скамью и скрещивая руки на груди. — А касательно самой иглы скажу такое, что именно этой иглой я и ставил капельницу.

Ричард посмотрел на иглу уже совершенно другим взглядом.

— Вы же научите меня, Егор Андреевич? — в его голосе звучала мольба.

— Ну, я же тебе обещал, — сказал я, кивая в знак подтверждения.

Ричард немножко постоял, задумавшись, и вдруг выдал:

— Знаете, Егор Андреевич, вот когда весной ваша жена родит… Я вернусь к себе на родину. Вы представляете, сколько всего полезного я могу принести в свою страну!

Его голос звучал возбуждённо, слова вылетали быстро, словно он не мог сдержать переполнявшие его эмоции. Глаза блестели энтузиазмом, а руки жестикулировали, будто уже демонстрировали новые методы лечения соотечественникам.

Я очень пристально посмотрел на него. Наверное, даже чересчур. Мой взгляд был тяжёлым и серьёзным, как никогда ранее. Ричард замер, его энтузиазм внезапно угас, словно пламя свечи на сквозняке. Он не мог понять, в чём была такая перемена во мне.

В комнате повисла тишина.

— Знаешь, Ричард, — начал я медленно, взвешивая каждое слово, — то, что я тебе сейчас скажу, очень важно.

Мой голос звучал негромко, но каждое слово, казалось, заполняло всё пространство комнаты. Я смотрел прямо ему в глаза, не отводя взгляда ни на секунду.

— И прошу тебя выслушать, обдумать, понять и сделать единственный правильный выбор.

Ричард стоял передо мной, замерев, как статуя. Его руки, всё ещё сжимающие серебряную иглу, опустились, а лицо приобрело серьёзное выражение человека, готовящегося услышать нечто жизненно важное.

— Я слушаю вас, Егор Андреевич, — произнёс он тихо, и в его голосе появились нотки настороженности.

— Во-первых, Ричард, тебе никто не даст вывести эти знания из России — сказал я, глядя прямо в глаза англичанину. — Я даже думаю, что без меня или моих людей ты даже далеко от Уваровки не уедешь.

Ричард было вскинулся, его лицо покраснело от возмущения, а руки сжались в кулаки так, что побелели костяшки. В его глазах мелькнула смесь гнева и страха — реакция человека, который внезапно осознал, что он не так свободен, как думал всё это время.

Но я поднял руку, не давая ему сказать. Этот жест — спокойный, но решительный — остановил поток слов, готовых сорваться с его губ.

— Ты не в плену, — продолжил я, смягчив тон. — Просто ты иностранец, а времена сейчас предвоенные.

Я сделал паузу, давая ему возможность осознать сказанное.

— У вас там вообще война идёт, поэтому за тобой наблюдают. И прекрасно знают, какие знания ты получил здесь, в России.

— Во-вторых, — продолжил я, подавшись вперёд и понизив голос до почти шёпота, — в своей стране ты числишься перебежчиком, тебя считают предателем. Поверь мне, информация достоверная.

Глаза Ричарда расширились. Эта новость явно стала для него ударом. Его пальцы, только что сжатые в кулаки, теперь бессильно разжались и легли на колени. Тень пробежала по его лицу, словно облако, закрывшее солнце.

— И даже, я предполагаю, даже если ты доберёшься до своей страны целым и невредимым и захочешь что-то рассказать о медицине или о каких-то технологиях, то тебя сначала укоротят на голову, а только потом изъявят желание слушать.

Последние слова я произнёс с горькой усмешкой.

Ричард замер. Он настолько погрузился в свои мысли, что даже не шевелился, и показалось, что даже дышать перестал. Его лицо приобрело восковую бледность, а взгляд остановился на одной точке — он смотрел сквозь меня, сквозь стену, возможно, видя перед собой картины своего возвращения домой и последствий этого шага.