Только спустя несколько минут, которые я его не трогал, давая обдумать все возможные варианты, он наконец шевельнулся. Его взгляд снова сфокусировался на мне, но теперь в нём не было ни гнева, ни страха — только глубокая задумчивость и, возможно, принятие.
— Спасибо, Егор Андреевич, — сказал он тихо.
Его акцент, сейчас проявился сильнее — признак волнения, которое он не мог полностью скрыть.
— После того, как жена ваша родит, — спросил он уже слегка подавленным голосом, — вы меня прогоните? Или сдадите… к… в мою страну?
В его вопросе сквозила нескрываемая тревога.
— Нет, Ричард, — ответил я ему, улыбнувшись. — У меня слишком много на тебя планов, чтобы отдавать такого ценного кадра.
На его лице отразилось удивление, смешанное с облегчением. Брови поднялись, а в глазах появилась искра надежды, которой не было ещё минуту назад.
— Да? — удивился он, выпрямляясь на стуле. — И каких же?
Теперь он смотрел на меня с интересом человека, перед которым внезапно открылась новая перспектива, новая дорога в будущее, о которой он даже не думал.
— Будем с тобой делать больницу, — сказал я просто, как будто речь шла о самой обыденной вещи в мире.
— Какую больницу? — переспросил он, не веря своим ушам.
— Самую настоящую, — ответил я, наслаждаясь эффектом, который произвели мои слова. — Только где — я ещё не решил — здесь, в Уваровке, или же в Тулу тебя определить?
— Егор Андреевич, — сказал он с неожиданной твёрдостью в голосе, — если моё мнение важно, то я бы лучше остался здесь, вместе с вами.
— Посмотрим, Ричард, как оно получится, — ответил я. И мы вышли из дома. Я хотел поехать на лесопилку, показать как и что сделать для токарного станка по дереву, чтоб он был стационарным и уже собирался кликнуть Степана, чтоб тот седлал коня…
Как вдруг услышал истошный крик из своего же дома. Сердце моментально ухнуло куда-то вниз, а потом забилось с утроенной силой. В голове промелькнула только одна мысль — Машенька!
Резко развернувшись, я бросился в сторону крыльца. Не успел я добежать, как на порог выскочила Анфиса — растрёпанная, с выбившейся из-под платка прядью седых волос, с глазами, полными паники.
— Егор Андреевич! Егор Андреевич! — закричала она, размахивая руками. — Маше плохо!
Её голос сорвался на последнем слове, а лицо было таким бледным, что казалось прозрачным.
— Да отойди ты! — сказал я, не злобно, а больше переживая.
Анфиса метнулась в сторону, пропуская меня в дом. Я влетел в сени, сбивая какую-то утварь, стоявшую на пути, и, не задерживаясь ни на мгновение, ворвался в светёлку.
То, что я увидел, заставило моё сердце сжаться. Машка лежала возле кровати. Её длинные волосы разметались по дощатому полу, одна рука была вытянута вперёд, как будто она пыталась за что-то ухватиться перед падением. Видать, упала, пытаясь встать с постели.
Тут же за мной вбежал Ричард.
— Воды! — рявкнул он на Анфису, которая замерла в дверях, прижав руки ко рту.
Она тут же встрепенулась, словно очнувшись от оцепенения, засуетилась и через мгновение подала кувшин с водой. Вода плескалась через край, орошая пол мелкими каплями.
Ричард подбежал к Машке, опустился рядом с ней на колени, и потрогал пульс на запястье.
Я на эмоциях слегка растерялся, стоя как вкопанный возле Машки. В голове пульсировала только одна мысль: «Только бы жива… только бы жива…» Но тут же я тоже включился, опустился рядом с Ричардом, вглядываясь в лицо жены.
— Пульс есть, — коротко бросил Ричард, и эти слова словно вдохнули в меня жизнь.
Он зачерпнул воды из кувшина и побрызгал прохладной водой на щеки Машеньки. Капельки скатились по её бледной коже, как слёзы, но она не шевелилась. Тогда Ричард слегка похлопал её по щекам, при этом покосившись на меня, как бы спрашивая разрешения на такие меры.
Я кивнул, мол, всё правильно, делай что нужно.
И тут глаза Машки под веками зашевелились. Она чуть глубже вдохнула, и от этого движения я почувствовал такое облегчение, словно гора с плеч свалилась. Ещё мгновение — и она приоткрыла глаза, сначала непонимающе глядя в потолок, а потом сфокусировав взгляд на моём лице.
Я бережно поднял её на руки и осторожно положил на кровать. Её волосы рассыпались по подушке, а глаза, такие родные и любимые, смотрели на меня с испугом и растерянностью.
— Машенька, солнышко, что случилось? — спросил я, взяв её холодную ладонь в свои руки, словно пытаясь передать ей своё тепло.
— Ой, Егорушка, не знаю, — её голос был слабым. — Что-то голова закружилась… А дальше уже вы возле меня…
Ричард наблюдал за ней очень внимательно, его глаза быстро оценивали состояние пациентки.
— Попей водички, — сказал я, подавая ей кружку, которую уже держала в руках Анфиса.
Машенька приподнялась на локте, сделала несколько глотков и хотела было встать с постели.
— Лежи, лежи, — я мягко придержал её за плечи, возвращая в лежачее положение. В её глазах мелькнуло что-то похожее на протест, но сил спорить у неё явно не было.
— Мне уже хорошо, Егорушка, — пробормотала она, пытаясь улыбнуться, но улыбка вышла слабой и неуверенной.
— Ты мне скажи такое, — начал я, присаживаясь на край кровати и внимательно вглядываясь в её лицо, всё ещё бледное, но уже с проступившим лёгким румянцем. — Что ты сегодня кушала?
Машенька задумалась, её тонкие брови сошлись на переносице, словно она решала сложную задачу. А потом на её лице появилось виноватое выражение, и она захлопала глазками.
— Ой, Егорушка, — произнесла она почти шёпотом, — а ничего… С утра не хотелось…
Я почувствовал, как внутри поднимается волна тревоги, смешанной с лёгким раздражением. Как можно было так относиться к себе, особенно в её положении?
— Ну вот тебе и плохо стало, — сказал я, стараясь говорить строго, но не сердито. — Ты же сейчас не одна, а вас двое, и в первую очередь должна думать за двоих.
Ричард, стоявший рядом с кроватью, решительно кивнул, поддерживая мои слова.
— Да, Мария Фоминична, — произнёс он своим глубоким, уверенным голосом. — Нельзя вам не кушать, нужно беречь себя. В вашем положении питание должно быть регулярным и полноценным.
— Слышишь, что лекарь говорит? — напустив важности, сказал я, хотя сам испугался не на шутку.
Ещё бы! При мысли о том, что могло случиться с Машенькой и с нашим будущим ребёнком, мне становилось холодно. Сердце до сих пор колотилось как бешеное, а в голове проносились страшные картины.
Анфиса, стоявшая в стороне, всхлипнула и покачала головой:
— А я ведь, Егор Андреевич, говорила ей. Кашку сварила утром, да только она и ложки не взяла. Всё говорила, что не хочется ей.
Машенька виновато улыбнулась:
— Ну правда, Егорушка. Я думала, что ничего страшного, если раз пропущу…
— Раз пропустишь, другой пропустишь, — проворчал я, но уже без строгости в голосе. Злиться на неё долго я не умел. — И что тогда? Так и будешь падать посреди комнаты?
Ричард деликатно кашлянул, привлекая наше внимание.
— Думаю, сейчас самое важное — накормить Марию Фоминичну, — сказал он практичным тоном. — Что-нибудь лёгкое, но питательное. И чай с мёдом не повредит.
Анфиса тут же встрепенулась:
— Сейчас, сейчас, голубчики! У меня и бульончик есть, и каша гречневая с маслом осталась. Мигом подогрею!
Она выскочила из комнаты, и через минуту из кухни донеслось звяканье посуды и суету у печи. Машенька слабо улыбнулась, глядя на меня:
— Не сердись, Егорушка. Я больше не буду так делать. Обещаю.
Я взял её руку в свои ладони, чувствуя, как постепенно к ней возвращается тепло.
Глава 21
Весь оставшийся день я провёл с Машенькой. По правде говоря, очень боялся, чтобы она снова не упала в обморок, да и просто радовался, что пусть и не совсем хороший повод, но именно из-за него появилась возможность провести время вместе. А то вечно в делах — наскоком то в город, то дела, то ещё что-то.
