Инженер Петра Великого 5 (СИ) - Гросов Виктор

— Петр Алексеич, я позволила себе проанализировать эффективность работы сборочного цеха после введения нового протокола, — ее голос был деловит. — Производительность выросла на двенадцать процентов. Брак сократился до полутора. Однако моральный дух мастеров, если верить моим наблюдениям, упал весьма значительно. Ваша система контроля — это идеальный кнут. Ей не хватает пряника.

На схеме была представлена разработанная ею система премирования. Сложная, многоуровневая, учитывающая все: от скорости выполнения операции до отсутствия брака и предложений по рационализации. Каждая сэкономленная копейка и удачная идея превращалась в конкретную прибавку к жалованию. Она предлагала платить больше, предлагала систему мотивации, превращающую мастеров из простых исполнителей в заинтересованных участников процесса.

— Вы требуете от них точности, но не даете ничего взамен, кроме отсутствия наказания, — продолжала она, глядя мне прямо в глаза. — Это неэффективно в долгосрочной перспективе. Люди выгорают. А это, — она постучала пальцем по своей схеме, — заставит их самих стремиться к качеству не из страха, а из выгоды.

Глядя на ее выкладки, на столбцы цифр (уверен без Магницкого не обошлось) и безупречную логику выводов, я понимал, что она говорит на единственном языке, который я сейчас был способен воспринять, — на языке системного анализа. Не оспаривая мой приказ, она предлагала его усовершенствовать, добавить в мой бездушный механизм человеческий фактор, просчитанный с математической точностью. Этот ход, где она выступила как равный партнер, на мгновение пробил мою броню.

В тот вечер, оставшись один, я долго сидел над ее запиской и схемой. В конце, под сухими цифрами расчетов, ее тонким, каллиграфическим почерком было приписано:

«Даже самый совершенный механизм приводят в движение живые люди. И их нельзя сбрасывать со счетов. Это неэффективно».

Моя защитная отстраненность и страх перед зарождающимся чувством мешают моему личному счастью и полноценному интеллектуальному партнерству. Сам, своими руками, я возводил стены, отгораживаясь от тех, кто пытался мне помочь.

Эх, Смирнов-Смирнов. Расклеился, потом собрался, опять разваливаться начал. Зато сейчас все на свои места село. От тяжелых дум меня отвлек шум на улице.

Раздался скрип десятка груженых подвод, въехавших во двор Игнатовского. Этот обоз, сопровождаемый хмурыми, бородатыми мужиками в тулупах привез какой-то груз. На козлах головной телеги сидел Андрей Нартов. Я едва его узнал. Уезжал отсюда восторженный, хоть и напуганный мальчишка, гений-самородок, чей мир был уютно ограничен стенами мастерской. Вернулся — мужчина. Усталый, с пролегшими у рта жесткими складками, с въевшейся в кожу угольной пылью, которую не отмыть и за неделю. Но главное — изменился взгляд. Юношеская восторженность исчезла, уступив место тяжелой, стальной уверенности человека, который не просто выполнил приказ, а принял на себя весь груз командования и выстоял. Смотрел он на меня как командир, вернувшийся с дальнего фронта, так смотрит офицер на начальника штаба.

Той ночью, в моей пропахшей чернилами конторе, за жбаном крепкого, пахнущего дымком кваса, он неторопливо раскладывал передо мной всю уральскую эпопею. Не доклад, а исповедь инженера, прошедшего через ад. Моя гениальная на бумаге идея с вытеснением фосфора на практике обернулась катастрофой. Первые три плавки провалились с оглушительным треском — в прямом смысле этого слова. Цилиндры, отлитые по моим инструкциям, остывая, лопались, как перезревшие тыквы, издавая короткий, сухой щелчок. Огромные болванки лучшего чугуна, на которые ушли недели работы, превращались в груду бесполезного, крупнозернистого хлама.

Теряя с каждой неудачей терпение и тысячи рублей, Никита Демидов рвал и метал. Между ним и Нартовым разгорелся настоящий конфликт. Демидов, практик старой школы, требовал решать проблему «по-уральски»: увеличить толщину стенок, добавить больше чугуна для массы, стянуть все болтами.

— Железо, Андрей, оно силу любит! — гремел он, потрясая своими ручищами. — А ты с ним, как с девкой на выданье, с линейкой своей! Хватит! Завтра же льем по-старому, по-моему!

Его поддерживали и старые мастера, с недоверием смотревшие на питерского «умника» с его непонятными чертежами и «прибылями».

Именно в этот момент Нартов проявил себя как инженер и как лидер. Он не стал спорить. Принес в контору Демидова расколотый обломок последней отливки и молча положил его на стол.

— Смотрите, Никита Демидович, — сказал он тихо, но так, что его услышали все. — Трещина идет не по всему телу. Она внизу. А верхняя часть, та, что была в прибыли, — он указал на срез, — чистая, вязкая. Петр Алексеич был прав. Мы почти у цели. Фосфор уходит вверх, как пенка с варенья. Однако мы не даем ему уйти до конца'. Не оправдываясь, он анализировал неудачу, превращая ее в аргумент. Он объяснил, что уральская глина для формовочной смеси слишком «жирная», от чудовищного жара ее «ведет», и нижняя часть формы деформируется на доли дюйма, создавая внутреннее напряжение, которое и рвет металл.

— Дайте мне еще одну попытку, — сказал он тогда, глядя уральскому хищнику прямо в глаза. — Одну. Я найду, чем вашу глину «связать». И мы победим. Если нет — я сам в эту домну полезу, слово даю.

Этот отчаянный блеф и готовность поставить на кон собственную жизнь, произвели на Демидова впечатление. Он уступил. Следующие три дня, запершись в лаборатории, Нартов колдовал над составом формовочной смеси. Пробовал все: добавлял конский волос для армирования, песок, толченый кирпич. Решение пришло случайно, когда он вспомнил, как в Игнатовском делали огнеупорные кирпичи, добавляя в глину «пережег» — старую, истолченную в пыль керамику. Шамот! Он нашел идеальный компонент, который дал форме необходимую жесткость.

Четвертая плавка стала его триумфом. Он лично руководил процессом, командуя литейщиками. Когда на следующий день массивный цилиндр извлекли из остывшей формы, он был идеален. Запуск «Зверя» (эдакий «Хозяин 2.0»), как тут же окрестили машину местные, превратился в праздник. Демидов, увидев, как многопудовый механизм ровно, без стука и вибрации, набирает обороты, долго молчал, а потом подошел и, положив тяжелую руку на плечо Нартову, произнес:

— Ты, Андрей, не просто мастер. Ты — хозяин. Настоящий.

Однако победа была горькой. Нартов развернул второй лист — короткий, рубленый отчет от Орлова. Капитан докладывал о финале охоты на лазутчиков. Группу загнали в лесу у переправы. Бой был коротким и злым. В нем погибло много народа. Орлов, выследив всю сеть, выяснил, что она уходит к подкупленным приказчикам в Тобольске, через которых шло снабжение оружием и деньгами. Наш уральский промышленный арсенал нуждался в постоянной, жесткой руке.

— Демидов не хочет его отпускать, — закончил свой рассказ Нартов. — Он видел Орлова в деле. Хочет сделать его главой всей своей службы безопасности. На любых условиях. Говорит, такой цепной пес ему самому нужен.

Потерять Орлова было все равно что лишиться правой руки. И все же иного выхода не было: мне нужен был там свой человек, облеченный доверием самого Демидова.

Кандидат был. Человек, чья исполнительность, ум и редкая, почти патологическая честность уже произвели на меня впечатление при дворе. Его имя ничего не сказало бы Нартову, однако я знал, что отправляю на Урал будущего главу тайной полиции, человека, который построит систему сыска, не уступающую моей промышленной. С пакетом, содержащим приказ о назначении, на восток ускакал очередной гонец, унося с собой судьбу целого региона.

А ведь Андрей Нартов привез с собой чертежи побежденной машины и бесценный, оплаченный кровью опыт. В ту ночь за столом в моей конторе сидели учитель и ученик, союз двух равных инженеров-стратегов, людей, понявших, что их личная война за будущее России только начинается.

Наш воссоединившийся тандем с Нартовым напоминал хорошо смазанный механизм, где каждая шестерня знала свое место. Мы понимали друг друга без слов. Увиденная им на Урале смерть мастера от взрыва пара оставила в его душе глубокий шрам, и теперь он был одержим идеей создания более безопасного источника энергии (особенно, когда я познакомил его с сумасбродной по содержанию идеей). Эта одержимость стала топливом для нашего безумного проекта. Разложив перед ним эскизы динамо-машины, я погрузил нас обоих в изнурительную технологическую гонку, в которой каждый день приносил новые неразрешимые задачи.