Меж двух огней (СИ) - Март Артём

А потом не выстрелил.

Не выстрелил, потому что заметил что-то странное. Что-то такое, чего я никогда в жизни не ожидал увидеть здесь, в Темняке, в этих горах.

Еще несколько мгновений я обождал, убеждаясь, что глаза не обманывают меня. По всей видимости, они не обманывали.

Тогда я опустил автомат. Медленно и спокойно встал. Понаблюдал за незнакомцем. За обстановкой, стараясь рассмотреть засаду, а может быть, снайпера в округе.

Однако склон был слишком пологим и неудобным для засады. А место, где незнакомец ждал, находилось в слепой зоне. Не очень удачная позиция для большинства точек, с которых можно было бы уничтожить меня снайперским огнем. Если это и ловушка, то очень неумело устроенная. Хотя я был почти на сто процентов уверен, что ловушки нет.

А еще я был уверен — незнакомец уже понял, что я заметил его. Наверное, неизвестный наблюдал за мной уже какое-то время. И конечно, что он немедленно попытается скрыться.

Я сделал шаг. Незнакомец не исчез. Вздрогнул, но не попытался уйти, спрятавшись за камнями. Казалось, он только пригнулся к земле. Однако я продолжал наблюдать черную макушку его головы.

Еще шаг. И еще. Незнакомец не отступал.

Тогда я направился прямо к нему. Пошел быстро и уверенно.

Только сейчас, когда максимальная концентрация на боевой задаче ушла, я ощутил, как гудят мышцы натруженных постоянным подъемом вверх.

— Э! Привет! — позвал я, аккуратно обходя место, где прятался незнакомец.

«Привет» — одно из немногих слов русского языка, которые мог знать афганский ребенок. А то, что от меня в камнях прятался ребенок, я уже не сомневался. Я распознал его тощий силуэт. Его грязную, висевшую кое-где лохмотьями одежду. Мальчишка вряд ли был душманом, однако оружие я по-прежнему держал так, чтобы автомат можно было вскинуть легко и быстро.

Держась на безопасной дистанции, я обошел укрытие мальчика. Зашел сверху. Когда, наконец, увидел его, то нахмурился. И на мгновение опустил автомат.

Потому что парень оказался вовсе и не парнем. Это была девочка. Грязная, помятая, но девочка.

Она прижалась к камню, за которым пряталась от меня. Свернулась в позу эмбриона. Но когда я встал над ней в полный рост, то вздрогнула, зарычала, словно зверек, выбросила руку, сжимавшую какой-то продолговатый камень. Указала на меня остро оттесанным концом.

Я поднял руки в примирительном жесте.

— Как дела? — спросил я, надеясь, что она как-то отреагирует на слова, которые в теории тоже могут быть ей знакомы.

Девочка только оскалилась, махнула своим каменным ножом. Зашипела, совсем как перепуганный, отчаянный котенок.

Навскидку, ей было не больше десяти или двенадцати лет. Она казалась худой. Видно, что питается девчонка плохо, но не была истощена. Не обессилела до крайней степени.

Волосы ее, темные, неаккуратно обрезанные так, чтобы не лезть в глаза, засалились на лбу. Часть она скрутила на затылке в напоминающую калтун дульку.

На ее лице, худом, болезненно обветренном, светились огромные темные глаза. Полные губы потрескались от ветра.

Девочка носила грязную, запыленную, кое-где рваную одежду. На желтоватую рубаху она натянула свитер, который явно был великоват девчонке. Поверх него застегнула коротенький чапан. Голову от ветра защищала грязным шерстяным платком, сползшим ей на шею.

«Видимо, ты потерялась, — подумал я. — И сколько же времени ты прячешься тут, в горах?»

Я шагнул к ней. Девочка снова вздрогнула, дернулась, потом вдруг зашипела от боли, на миг схватилась за голень, но почти сразу выбросила руку с ножом в мою сторону.

В ее глазах стояли недоверие и злость. Они казались нечеловеческими, дикими. Такими, какие бывают у лисы, угодившей в охотничий силок.

Тогда я заметил, почему девчонка осталась здесь. Почему не убежала сразу, как только завидела меня. Левая нога ребенка угодила в глубокую расщелину между камней. Пусть сквозь плотные шаровары я не мог видеть, как повернута голень, но общее положение тела девчонки говорило мне о том, что ее нога повреждена. И что она не может высвободить стопу.

Я осмотрелся. Потом подступил еще ближе. Опустился на корточки на почтительном расстоянии. Несмотря на это, девчушка сильнее вжалась в камень и глубоко, нервно задышала.

— Чего смотришь, как дикий кот? — спросил я, стараясь состроить добродушный тон. — Ничего я тебе не сделаю. Понимаешь?

Девчонка поджала губы. Бросила быстрый взгляд на мой автомат.

— Не понимаешь, — констатировал я. Отложил оружие. — Ну это ничего. Я знаю, на каком языке с тобой поговорить.

С этими словами я вытащил из кармана мятую половинку шоколадки. Развернул, показал ей.

Девочка на миг округлила глаза, но почти сразу снова уставилась на меня злым взглядом.

— Молодец. Чуткая. Тебя не проведешь, — сказал я с легкой улыбкой.

А потом бросил ей шоколадку. Девчонка колебалась совсем недолго. Она молниеносным движением выбросила руки, схватила плитку. Быстро развернула и, точно оголодавший крысенок, принялась ее грызть. При этом не забывая тыкать в меня своим камнем.

Я молчал. Просто смотрел на нее.

Девочка расправилась с шоколадкой быстро. Растерла шоколад по и без того грязным губам и мордашке.

Тогда я показал ей и фляжку. Потряс ее, чтобы девочка услышала воду. Подобрался еще ближе.

Девочка больше не шипела. Не размахивала камнем. Только смотрела на меня исподлобья.

Открыв фляжку, я потянулся ближе к незнакомке. Потянулся так, чтобы положить фляжку меж камней. Чтобы она смогла достать ее даже из своего почти неподвижного положения.

Девчонка снова схватила воду уже привычным мне, молниеносным движением. Пила долго.

— М-да… Девочка, — вздохнул я. — Пока ты тут хлещешь мою воду, американец уходит все дальше. Но и тебя я оставить просто так не могу. Помрешь ведь.

И действительно, в таком состоянии она может не протянуть до утра. Замерзнет на смерть без движения. Ну или волки отыщут. А может, и того хуже — люди.

Мысленно поругав самого себя за собственную принципиальность, я поднялся. Принялся подбираться к девчонке.

Та вскрикнула, а потом взяла, да и бросила в меня моей же фляжкой. Я молча отмахнулся. Когда она схватила камень, я легко взял ее за руку, отобрал его. Отложил. Снова защитился от слабых, но хлестких ударов руками, которыми она пыталась достать меня по голове и лицу.

Ну и при этом одичавшая девочка не прекращала шипеть и покрикивать.

Когда она поняла, что не сможет защититься, просто вжалась в камень, закрыв лицо руками.

Когда я аккуратно пощупал ее за щиколотку, девочка взвизгнула от боли, заслонилась от меня еще сильнее. Сжалась в один сплошной напряженный комок.

— Да тихо ты, не прибью я тебя, — строго, но стараясь сохранять добродушный тон голоса, проговорил я и аккуратно высвободил ее ногу из неудобной щели.

Девчонка, как я и думал, не растерялась. Едва почувствовав, что нога свободна, она вскочила, помчалась было прочь, вниз по склону. Однако почти сразу ойкнула, спотыкнулась и упала. Съехала вниз по коврику низкорослой травы.

— Вот егоза, — сказал я, поднимаясь и вешая автомат за спину.

Когда я спустился к ней, девчушка принялась отползать, но почти сразу уперлась спиной в большой камень.

— Спокойно. Спокойно, егоза ты этакая, — опустился я рядом.

А потом заметил, как она уже шарит рукой в поисках чего потяжелее, чтобы огреть меня по голове. Однако я сделал вид, что не заметил. Вместо этого полез в свою шамабадскую аптечку.

— Это аптечка. Аптечка, видишь? Уж это ты должна понимать, — проговорил я, показав неаккуратно вышитый на клапане красный крестик.

Крестик был делом рук Васи Уткина, который, хоть до армии и не учился шить, потому как для этого дела у него была его Настенька, все же выучился паре простых стежков.

Девочка уставилась на мою сумку. Уставилась с нескрываемым недоверием, но все же перестала шарить рукой. А потом позволила осмотреть ногу. Вернее будет сказать, не препятствовала этому. Однако взгляд ее оставался недоверчивым и колким.