Инженер 1: паровая империя (СИ) - Тыналин Алим

Я промолчал, не находя нужным отвечать на столь двусмысленное замечание. Энгельгардт бросил на меня быстрый одобряющий взгляд, верно, сдержанность моя понравилась ему.

— Прошу следовать за мной, господа, — произнес он вслух. — Начнем осмотр с подвальных помещений, где размещено отопительное оборудование и откуда начинается система воздуховодов.

Процессия двинулась внутрь госпиталя. Я шел чуть позади, справа от Энгельгардта, Струве слева. Пален и Клейнмихель двигались рядом, обмениваясь короткими репликами. Младшие чины семенили сзади, шурша бумагами.

Во дворе мы миновали хозяйственные постройки: прачечную, кухню, дровяной склад. Клейнмихель зачем-то заглянул в последний, пересчитал штабеля дров, что-то записал в бумагу.

— Расход топлива весьма солидный, — заметил он с нажимом.

— Зато люди не мерзнут, — спокойно ответил Струве. — И не умирают от воспаления легких.

Спустились по каменной лестнице в подвал. Здесь, в просторном сводчатом помещении, освещенном несколькими десятками сальных свечей в жестяных подсвечниках, размещались четыре большие кирпичные печи. Жар стоял изрядный, кочегары работали полуобнаженные, с засученными рукавами, подбрасывая в топки поленья.

— Система проста, — начал я, указывая на конструкцию. — Горячий воздух от печей поднимается в деревянные короба, обшитые изнутри жестью для защиты от огня. Короба эти тянутся под потолком и разводятся по всем палатам. В каждой палате установлены приточные решетки на высоте трех аршин от пола, через которые теплый воздух поступает внутрь помещения.

Один из младших инженеров, тот самый молодой человек, достал из ящичка термометр и приложил его к одному из воздуховодов.

— Температура воздуха на выходе из печи тридцать градусов по Реомюру, — доложил он.

— А в палатах? — спросил Пален.

— Пятнадцать градусов, ваше превосходительство, — ответил Струве. — Оптимальная температура для выздоровления. Не слишком жарко, не слишком холодно.

Клейнмихель ткнул пальцем в один из воздуховодов:

— А если эта штука загорится? Дерево, жесть… Госпиталь сгорит дотла!

— Затем и обшивка жестью, полковник, — ответил я терпеливо. — Дерево не соприкасается с горячим воздухом напрямую. К тому же, температура в воздуховодах недостаточна для воспламенения. Проверено опытным путем.

— Опытным путем! — фыркнул Клейнмихель. — А если опыт ошибочен?

— Тогда за шесть недель работы системы пожар уже случился бы, — вмешался Энгельгардт с холодком в голосе. — Между тем, как вы видите, все стоит целехонько.

Пален оглядел подвал, заглянул в топку одной из печей, осмотрел кладку кирпичей.

— Работа добротная, — признал он нехотя. — Но расход дров все-таки велик. Сколько поленниц в неделю уходит?

— Двенадцать поленниц березовых дров, ваше превосходительство, — ответил я. — Плюс три пуда угля для поддержания жара в ночное время. В деньгах это составляет три рубля пятьдесят копеек в неделю.

— Три пятьдесят…— Пален нахмурился. — Немалая сумма.

— Зато смертность снизилась на семьдесят процентов, — сказал Струве твердо. — Каждая спасенная жизнь стоит казне гораздо дороже.

Клейнмихель открыл было рот, но Энгельгардт его опередил:

— Господа, предлагаю подняться в палаты. Там вы увидите результаты воочию.

Мы двинулись обратно к лестнице. Поднимаясь, я чувствовал, как напряжение нарастает с каждой ступенькой.

Подвал это лишь механика, техника. А вот палаты это люди, живые доказательства того, что система работает.

Или не работает.

На первом этаже нас уже ожидал Беляев. Лицо его носило следы недавних переживаний, осунувшееся, с глубокими морщинами, прорезавшими лоб и щеки. Одет в черный докторский сюртук, на груди орден Святой Анны третьей степени.

— Господа, — произнес он, кланяясь, — имею честь приветствовать высокую комиссию. Готов провести осмотр палат и предоставить всю необходимую документацию.

Голос его звучал ровно, но я заметил, как дрогнули пальцы, когда он поправлял очки. Беляев нервничал.

Еще бы, ведь именно он принял решение о демонтаже системы, а затем, после вспышки госпитальной лихорадки, вынужден восстанавливать ее. Сейчас от результатов проверки зависела не только моя судьба, но и его карьера.

— Благодарю, Василий Порфирьевич, — кивнул Энгельгардт. — Начнем с первой палаты. Той самой, где две недели назад случилась вспышка лихорадки.

Мы прошли по длинному коридору, выложенному каменными плитами. Стены побелены известкой, под потолком тянулись мои воздуховоды, деревянные короба, уходящие в каждую палату. Беляев шагал впереди, изредка оглядываясь на комиссию.

Дверь первой палаты распахнулась.

Длинное помещение аршин в пятьдесят длиной и аршин в двадцать шириной встретило нас тишиной. Не гнетущей, мертвой тишиной, которая стояла здесь две недели назад, когда люди умирали один за другим, а живой, спокойной тишиной выздоравливающих.

Вдоль стен тянулись два ряда железных коек, по пятнадцать с каждой стороны. Больные лежали спокойно, некоторые читали книги, другие беседовали вполголоса с соседями. Один рядовой, с перевязанной рукой, даже играл в шахматы с ефрейтором.

Воздух в палате чистый. Пахло карболкой и свежевыстиранным бельем, совсем не тот удушливый смрад, что стоял прежде.

У окна, на высоте трех аршин от пола, виднелась приточная решетка. Я подошел, приложил ладонь, струя теплого воздуха мягко обдувала руку. Под потолком, в противоположном углу, находилась вытяжная решетка, через которую затхлый воздух выходил наружу.

Пален обошел палату, разглядывая больных. Один из чиновников комиссии, тот, что помоложе, остановился у койки рядового с забинтованной ногой.

— Как самочувствие, браток? — спросил он.

— Слава богу, ваше высокоблагородие, — ответил солдат, приподнимаясь. — Нога заживает, жару нет. Дышать легче стало, не то что раньше.

— А раньше как?

— Раньше, ваше высокоблагородие, духотища стояла страшная. Задыхались, потели. Говорили, что это нормально, мол, в госпитале всегда так. А потом вот эту штуковину поставили, — он кивнул на приточную решетку, — сразу легче сделалось.

Клейнмихель подошел к другой койке, где лежал ефрейтор с перевязанным плечом.

— А ты что скажешь?

— То же самое, ваше высокородие. Когда решетки убрали, опять душно стало. Товарищи начали болеть, горячка, жар, бред. А когда вернули назад, все прошло.

Пален обернулся к Беляеву:

— Василий Порфирьевич, каковы показатели смертности в этой палате за последние две недели?

Главный лекарь достал из кармана бумаги, развернул листы, пробежал глазами по страницам:

— За две недели после восстановления системы, ни одного летального исхода, ваше превосходительство. Тридцать больных, все на поправку идут. Температура держится в норме, нагноения прекратились.

— А до восстановления?

Беляев помолчал, потом произнес глухо:

— За трое суток, с восьмого по одиннадцатое апреля, в этой палате скончались восемь человек от госпитальной лихорадки. Еще одиннадцать заболели, но удалось спасти после того, как система восстановлена.

Повисла тишина. Цифры говорили сами за себя.

Струве добавил тихо, но внятно:

— Господа, позволю себе пояснить медицинскую сторону. Застойный воздух в палатах способствует распространению миазмов, болезнетворных испарений. Когда воздух постоянно обновляется, миазмы выводятся наружу, не успевая заразить больных. Система капитана Воронцова решает именно эту задачу.

— А температурный режим? — спросил один из инженеров комиссии, доставая термометр. — Проверим.

Он прошел по палате, измеряя температуру в разных углах.

— У входа четырнадцать градусов. В центре пятнадцать. У дальней стены четырнадцать с половиной. Разница незначительная, в пределах одного градуса.

— А раньше? — поинтересовался Пален.

Беляев снова заглянул в бумаги:

— До установки системы разница достигала пяти-шести градусов. У печи жарко, в дальних углах холодно. Больные у печки страдали от жары, в углах мерзли.