Заставил улыбнуться ещё один диск «Моя любовь» ставшего невероятно популярным в СССР после фильма с одноименным названием певца Рафаэля. Тогда сочинили анекдот на эту тему: «в газету приходит письмо, в котором Маша Иванова пишет: я очень люблю певца Рафаэля, а тут я узнала, что он ещё и картины рисует.»
— Ну, нашли, что искали? — продавщица подошла ко мне, взглянула на меня с большим интересом.
— Да, нашёл, я возьму несколько пластинок?
Я вытащил диски Челентано, Дина Мартина, Леннона и Маккартни, Георга Отса, концерт Паганини, миньон Мулермана, «Алису в стране чудес» Высоцкого.
— Конечно, — в глазах женщины мелькнула радость, видимо, её очень прельщала перспектива выполнить месячный план за счёт меня.
— А тут все пластинки, или ещё какие-то есть?
— Ну, вчера пришла одна пластинка. Только дорогая очень.
Она ушла в подсобку и вернулась с двойным альбомом, на обложке я увидел рыжеволосую певицу и надпись «Зеркало души».
— А вы знаете, кто это? — поинтересовался я.
— Не знаю. Какая-то лохудра рыжая, — продавщица бросила равнодушный взгляд, покачала отрицательно головой, перевернула альбом и прочла по слогам: «Ал-ла Пу-га-че-ва».
Мне хотелось расхохотаться и сказать этой милой женщине, что не пройдёт и пары лет, как эта «рыжая лохудра» станет мегазвездой советской эстрады. И народ будет сочинять анекдоты типа этого: «Леонид Ильич Брежнев — мелкий партийный деятель во времена Аллы Пугачёвой».
— Лучше пластинку Анны Герман возьмите.
— Нет, спасибо, я возьму эту, — сказал я, старательно пряча улыбку.
— Что-то ещё?
— Да, посмотрю у вас ещё книги.
Продавщица кивнула и унесла пачку выбранных мною пластинок. А я подошёл к стеллажу, где были выставлены разномастные книжки. Не надеялся найти что-то стоящее. И поначалу увидел только бумажный трэш, изданный в союзных республиках о пастухах, доярках и прочую фигню. Но мне повезло ещё раз. Я сумел откопать в куче этого дерьма пару бриллиантов. Вначале заметил маленький тонкий томик, на обложке серебрилась надпись, имитирующая автограф: «Ив. Бунин» и я с радостью ухватил книгу, осознав, что это стихи одного из моих любимых писателей. Прекрасное издание, на мелованной бумаге. Почему-то в моём настоящем все издательства напрочь забыли, что Бунин кроме прекрасной прозы писал изумительные по красоте стихи. Я открыл наугад томик и прочёл:
Ночь была бы темна,
Но все море насыщено тонкою
Пылью света, и звезды над морем горят
В полусвете все видно: и рифы, и взморье зеркальное
И обрывы прибрежных холмов…
Какие яркие пронзительные образы.
А на нижней полке я нашёл толстенный путеводитель «Москва и Подмосковье. Памятники искусства Советского Союза», совместное издание «Искусство» Москвы вместе с «Эдицион» Лейпцига, в суперобложке, с прекрасными фотографиями, черно-белыми, но от этого они не становились хуже. Памятники архитектуры, старинные церкви, внутреннее убранство. Подумал, что мне это понадобится для планирования походов с ребятами.
Принёс и выложил на прилавок. Продавщица равнодушно оглядела книги, как-то странно хмыкнула, видно, не понимая, зачем мне всё это понадобилось.
— Может ещё что-то хотите? У нас белые нейлоновые рубашки есть, — эту фразу она произнесла с гордостью
— Не хочу. Не ношу нейлон.
— Почему? — разочарованно протянула женщина. — Это ж так модно. У нас и размер ваш есть.
— Не люблю искусственные ткани, они током бьют, — улыбнулся я. — Ещё мне три банки шпрот и две с кальмарами.
— Кальмарами? — продавщица на миг подняла брови, потом поинтересовалась: — А вы как их будете кушать?
— В салате, — ответил я. — Варёные яйца, тёртый сыр, майонез. Очень вкусно.
— Понятно. Надо запомнить.
И тут я понял, что всю кучу этих вещей мне в руках не унести.
— А у вас есть какие-нибудь сумки, спортивные? Или рюкзаки?
— Конечно, есть. Я вам принесу.
Она резво выскочила из-за прилавка, и принесла сине-белую спортивную сумку с символикой московской Олимпиады. Аккуратно уложила туда мои сокровища, придвинула большие канцелярские счёты, пощёлкала костяшками.
— Сорок восемь рублей, пятьдесят копеек, — объявила цену.
И я чуть опять не сглупил, пытаясь найти у себя в кошельке карточку. Но хорошо, что не забыл взять выигранные мною на гонках купюры. Среди них я отыскал два четвертака, выложил на прилавок. И уже хотел сказать: «Сдачи не надо», но продавщица, резво потыкала по кнопкам кассы, нажала рычаг, с лязгом выехала кассовое отделение, куда она аккуратно засунула две мои бумажки и выложила сдачу.
Расплатившись, провожаемый благодарным взглядом продавщицы, я вышел на улицу. Решил вернуться в дом Глафиры, не тащить тяжёлую сумку в кинотеатр.
Перед домом увидел в снегу цепочку следов армейских ботинок, которые шли к крыльцу, обратно те же следы впечатывались глубже, видно, посетитель нёс что-то тяжёлое. Это насторожило меня, я ускорил шаг. В прыжке оказался на крыльце, постучал громко в дверь.
Но Глафира открыла, приветливо улыбнулась:
— Олежек, сходил в кино?
— Нет ещё, Глафира Петровна, решил в магазин зайти, купить кое-что.
Я поставил сумку на стол, где лежала пачка тонкой желтоватой писчей бумаги, бланки, раскрытая канцелярская книга. Взял со стола листок, где чётким, аккуратным почерком было написано:
«Я, Глафира Петровна Зотова, 1924 года рождения, проживаю в селе Загорянское…»
— Участковый приходил? — поинтересовался я, опустив листок на стол.
Она усмехнулась:
— От тебя ничего не скроешь. Приходил, — она вздохнула. — Спрашивал, кто это у меня без прописки живёт.
— Ну, и сколько вы ему сунули?
— Да, ничего я ему не совала. Вот, написала объяснительную. Что ты мой племянник, приехал погостить.
— Но я же меньше трех суток живу. Кто накапал?
— Какая разница? — она усмехнулась, по её глазам я понял, что Глафира знает, кто доносчик.
— Глафира Петровна, я же вам могу отдать эти деньги. Скажите только сколько.
— Да банку солёных огурцов и помидоров я ему дала. Он и рад-радёшенек.
Судя по глубокому следу армейских ботинок, Глафира не солгала. И это меня успокоило.
— Пятилитровую?
— Олег, тебе надо было в милицию идти, — она покачала головой. — Следователем работать, а не школьным учителем.
— Глафира Петровна, я вечером уеду, не буду вас беспокоить.
— Олежек, да живи, сколько хочешь.
— Не могу я. Мне завтра надо больничный закрыть и в школу. Тогда утром уеду.
— Ну, хорошо-хорошо.
— Можно мне у вас в холодильнике консервы положить?
— Конечно. Вон в углу стоит.
Я вытащил все купленное из сумки, выложил на столе. Консервы сгрёб в охапку и отнёс к маленькому пожелтевшему от времени «Саратову» с длинной металлической ручкой. Такой же у моей бабки был. Внутри лежал маленький кусочек сыра, завёрнутый в серую обёрточную бумагу. Разномастные банки с припасами: огурцы, помидоры, варенье.
— Ой, Олежек! Ты и пластинку Анечки купил?
Я едва не выронил банку с шпротами. Что за «Анечка»? Я ничего такого не покупал. Но когда вернулся к столу, понял, что хитрая продавщица, пока я искал книги, все-таки сунула мне диск Анны Герман.
— А вам нравится, Глафира Петровна?
— Да, я очень люблю Анечку. Такой голос у неё чудесный, так она душевно поёт.
— Ну, значит, я не ошибся с подарком, — быстро нашёлся я.
— Ой, ну что ты Олег, — Глафира даже ударилась в краску, но пластинку не выпустила из рук. — Можно мне послушать?
— Глафира Петровна, оставьте себе. Это за ваши труды.
Смущённо улыбнувшись, женщина подхватила диск и удалилась куда-то в конец комнаты, где я углядел большой деревянный ящик, закрытый белоснежной ажурной салфеткой. Когда Глафира сняла её, я понял, что это радиола «Ригонда» с проигрывателем. Подняла крышку и, бережно вытащив грампластинку, женщина поставила на круг, включила и аккуратно опустила тонарм. И я вновь услышал эту заунывную мелодию, которую ненавидел:
