Крым наш! (СИ) - Старый Денис

Не бог весть какая поддержка. Даже из штуцеров попасть с такого расстояния прицельно настолько сложно, что это дело погрешности от нуля. А вот не прицельно, залпом — то вполне даже. Пуля долетит. А когда будет еще и конусная пуля с расширяющейся юбкой… Юбкой…

Вспомнилась моя семейная жизнь. Но как вспомнилась, так и забудется. Не ответила ни на одно письмо! Вот же сучка. Приеду, кровать поломаю, а не выпущу…

Вообще без дела сидеть я не мог, вот и мысли лишние появляются. Я видел, как и башкиры били копытами, желая проявить себя. Однако на фоне того нашего сражения, что уже переходит в стадию легенд и преданий, остальной русской армии нужно было проявлять себя. Ведь выходило, будто бы воюет только мой отряд. Хотя немало мелких отрядов крымцев были разгромлены другими.

И тут стоящий рядом со мной Алкалин сказал что-то невнятное. Для меня это был какой-то «абырвалг», то есть набор звуков. Но по выражению лица старшины я понял, что с его уст слетают какие-то проклятия.

В бой пошла калмыцкая конница. Калмыков в русской армии было несравненно больше, чем башкир — шесть тысяч всадников. Я не питал никаких негативных чувств по отношению к калмыкам. А вот между башкирами и этим народом была неприязнь, и в данном случае — жгучая ревность.

Между тем калмыцкая конница набирала разбег. Впереди были воины с пиками. Мне было непонятно, зачем именно сейчас отправлять конницу, когда можно ещё ударить ближней картечью. Наверное, для генерал-лейтенанта Леонтьева уже то, что пушки были выдвинуты на первый ряд, — великое новшество. Остальное перекраивать у него уже запала не хватило.

Рисковать артиллерией командующий не хотел. Хотя как по мне, так и никаких рисков не было. Удар ближней картечью практически смёл бы остатки крымской конницы. А если ещё после выдвинуть вперёд линию пехоты, то они бы завершили разгром. Но что ж, генералу должно быть виднее.

И так было ясно, что победа за нами.

Таранным ударом калмыки прошили всё крымско-татарское войско и по дуге ушли дальше. Сразу же в бой были отправлены казачьи соединения. Тут бы ещё и башкирам дать порезвиться! Но нет, разгром завершали именно конные казаки, а также два полка уланов.

Крымцы побежали за ров Перекопа. Победа наша, но немало врага ушло. А ведь можно было выкосить еще треть, не меньше. Где потом выискать столько много татарских воинов в одном месте? Разобьются на мелкие отряды — и продолжат кусать нас.

Через два часа я уже был на военном совете. Еще бой не закончился, но уже приказы прибыть на военный совет последовали.

— Это великая виктория! — говорил один полковник генерал-лейтенанту. — Вы будете прославлены в веках! Вторая Полтава.

Что, мля? Полтава? Я куда попал? Военный совет в другом помещении, а тут у нас — конкурс на облизывание командира? Ну правда. Уж так льстили, настолько преувеличивали, что было противно.

— Ваш военный гений превосходит великих полководцев древности! — произносил генерал-майор Фермор.

Ой, подхалим. Он поддался общей тенденции восхвалять генерал-лейтенанта. Никакой критики, никакого разбора сражения: что было сделано правильно, а что можно было сделать ещё лучше. Леонтьев же с довольной миной, румянясь, просто принимал восторженные отзывы о себе.

Я сидел немного в стороне и то и дело ловил на себе взгляды генерал-лейтенанта. Наверное, я здесь не для того, чтобы решать, что делать дальше, да как брать Перекоп. Меня позвали с одной целью, чтобы я услышал, какой же всё-таки хороший, гениальный военачальник руководит сейчас русской армией.

Я молчал, ещё больше уверившись в том, что русскую армию ждёт серьёзнейший провал военной кампании в Крыму, если с кое-кого не снять «корону». Говорю я, естественно, образно и про Леонтьева, а нисколько не про вопросы российского престолонаследия. Но битва, в которой участвовал мой отряд, имела даже большее значение, чем сегодняшняя.

Ох и оды! Ты возьми Перекоп сперва!

— Что вы думаете, секунд-майор? — после того, как генерал-лейтенант искупался в лести, он, наконец, обратил пристальное внимание на меня.

Я резко поднялся, являя идеальную офицерскую выправку. Если тебя смущают обстоятельства — действуй по уставу! А меня обстоятельства очень смущали. Так что я молчал перед лицом начальствующим и тянулся.

— Ну так же, господин Норов, как вы оцениваете баталию? — спросил меня генерал-лейтенант Леонтьев, крутя головой по сторонам, словно ещё искал поддержки у тех, кто только что его восхвалял. Как будто я мог в первый раз не услышать его вопрос.

Был шанс, но Леонтьев идет на обострение, как я погляжу. Что ж, начнём.

— Время выхода в поход было выбрано стратегически верно. Неприятель не смог использовать тактику выжженной земли, и наши войска не остались без воды. Да и траву в степи было сложно сжечь из-за дождей. Потому мы не терпим недостатка фуража… Острого недостатка, до мора лошадей. Однако нельзя не учитывать, что основное войско крымского хана сейчас на подходе к Перекопу. Он будет поддержан турками. Потому нам нужно спешить взять первым же штурмом Перекоп и занять позицию на этой крепости, чтобы не пропустить хана на полуостров, — почти на одном дыхании выпалил я.

Злость, ненависть — вот что зажглось в глазах командующего. И всё потому, что я ничего не сказал про его гений, практически своими словами чуть ли не обнулил победу. Но восхвалять то, что стало результатом действий других людей, в том числе и моих, я не хотел. Не было бы этого безрассудного со стороны крымско-татарского войска сражения, если бы ему не предшествовали другие события.

— И вы считаете, что победа над татарской конницей недостойная? — с вызовом, как будто бы сейчас бросит мне перчатку, спросил генерал-лейтенант.

— Ваше превосходительство, я такого не говорил и никогда, видит бог, не скажу. Победа славная. К моему великому сожалению, она далеко не всё решает. Татары пошли на столь безрассудный бой лишь только для того, чтобы сдержать нас, дать время для своего хана, чтобы он подвёл остальные войска. А также — время для турок, чтобы они сконцентрировали корпус в районе Очакова и ударили по нам с запада, — выдавал я прописные истины, раз уж он так настаивал, чтобы я высказался. — Больше половины татарского войска ушло за ров. И теперь они будут насыщать оборону всего Перекопа.

Но это для меня всё было понятно. А вот командующий даже не хотел меня слушать. Он ранее дважды отказал мне в аудиенции, будто бы являлся каким-то императором. Я так и не смог донести нужные сведения до генерал-лейтенанта Леонтьева — всё то, что знал от пленных и разведки. Может быть, он и знает о том, что под Очаковым уже сконцентрировано не менее двух дивизий турок.

Если только мы не возьмём быстро Перекоп, это очень осложнит позиции русской армии. Может произойти и такое сражение, после которого нам за лучшее будет уходить из-за потерь и раненых, так как с турками вряд ли будет сильно легко. Или мы и вовсе проиграем.

Но не об этом думал Леонтьев.

— Выйдите вон, секунд-майор! И больше не показывайтесь у меня на глазах! — сказал генерал-лейтенант, а я залихватски притопнул каблуками, улыбнулся и строевым шагом направился на выход из шатра.

Это даже хорошо. Все сомнения ушли прочь. Если не начнётся решительный штурм Перекопа, то жить Леонтьеву осталось ещё меньше.

* * *

Стрельна

13 апреля 1734 года

— Ваше Высочество, цесаревна, — статный мужчина взял ручку Елизаветы Петровны и, не моргая, прожигал дочь Петра Великого прямым взглядом в глаза, а потом нежно поцеловал.

— Христос Воскресе! — поправила вошедшего цесаревна.

— Воистину Воскресе! — ответил гость, несколько растерявшись.

Последовал троекратный поцелуй, как и положено. Но такой, когда Елизавета не дала даже свою щеку, а только имитировала, чуть приблизившись и тут же отстранясь.

— Чем вызван ваш визит, Артемий Петрович? — поспешив, практически силой вырвав свою руку из мужского захвата, спросила Елизавета.