Инженер Петра Великого 10 (СИ) - Гросов Виктор

Он обвел взглядом зал.

— … я предлагаю сему высокому собранию принять резолюцию: не признавать за господином Петром Романовым титула «Император» и впредь обращаться к нему, как к «Великому князю Московскому». И приостановить все переговоры до тех пор, пока московитская делегация не примет сии справедливые условия.

Даже так. Нас вычеркивали из «клуба великих держав».

И в тот самый миг, когда все взгляды впились в Петра, ожидая неизбежного взрыва, слово попросил маркиз де Торси.

Теперь и этот добьет нас. Французы все время наблюдали и выбрали сторону. Заинтересовать их мы не смогли. Жаль. Я даже не представлял себе как моя страна будет бороться со всей Европой. Да, у нас было несколько полусоюзников, но это смешные силы на фоне врага.

Француз, медленно, с ленцой поднялся на трибуну. Он окинул зал усталым взглядом аристократа, вынужденного прервать свою дрему из-за слишком шумной собачьей свадьбы.

— Господа, — его голос, в отличие от скрипучего тона англичанина, был бархатным. — Я с большим интересом выслушал речи о древних хартиях. Это было весьма поучительно.

Он сделал паузу.

— Однако, — он чуть склонил голову, и в его глазах блеснула ирония, — мне кажется, мы увлеклись изучением старинных фолиантов и забыли взглянуть в окно. А мир за окнами этого зала, господа, изменился.

Повернувшись в сторону английской делегации, он продолжил:

— Я слышу здесь речи о законности, произносимые устами тех, чьи короли взошли на трон через бунт и казнь помазанника Божьего.

Англичане вздрогнули, словно от удара. В зале ахнули. Намек на казнь Карла I был священным табу в нынешней евродипломатии.

— Я слышу речи о нерушимости границ от представителей держав, которые делят шкуру еще живой Испании.

Испанский посол, старый гранд, покосился на француза. Австриец вжал голову в плечи.

— Похоже, господа, — де Торси возвысил голос, — что законность для многих в этом зале — удобный инструмент, который достают из ножен, когда нужно ударить слабого, и прячут, когда имеют дело с сильным.

Пока де Торси говорил, лицо Харли напоминало высеченную из камня маску, вот только на виске бешено пульсировала жилка. Он понял, что что-то не так.

— Мой государь, Людовик XIV, — де Торси выпрямился, его голос зазвучал властно, — привык смотреть на вещи просто. Он считает, что величие монарха определяется его деяниями. Способностью создавать великие державы, побеждать врагов и двигать историю вперед.

Он медленно повернулся в нашу сторону. Наши взгляды встретились. Я едва заметно наклонил голову.

— И сегодня, — он посмотрел в сторону Петра, — мы видим перед собой именно такого монарха. Правителя, который принял страну, разоренную смутами, а создал Империю, с которой отныне придется считаться всем.

Де Торси вышел и направился в сторону Петра Великого. Он оостановился прямо перед Петром, все это время сидевшим неподвижно.

Моя кровь застыла в жилах. Сейчас.

И тогда, на глазах у ошеломленного зала, маркиз де Торси, первый министр величайшего короля Европы, отвесил русскому царю глубокий, подчеркнуто почтительный поклон.

— Его Величество Король-Солнце, старейший и легитимнейший из монархов христианского мира, — его голос раскатился под готическими сводами, — с радостью приветствует своего брата и равного себе по мощи и славе, Его Императорское Величество, Петра Алексеевича Романова, Императора Всероссийского!

— Ха! Выкуси, — тихо вырвалось у меня в адрес англичан.

Глава 22

Ассамблея, устроенная голландцами на следующий вечер, по их замыслу, должна была «восстановить европейское согласие». Получились поминки по английскому высокомерию. Тяжелый воздух в главном зале ратуши пропитался запахом расплавленного воска и пролитого вина. Музыка гремела нарочито громко, улыбки казались неестественно широкими. Суета пухлых голландских бюргеров, хозяев вечера, не могла скрыть непонимание в их бегающих глазках, хотя они и отчаянно делали вид, будто ничего не произошло.

Зал раскололся надвое. У камина сбилась в мрачную стаю проигравшая сторона: Харли с лицом греческого стоика и Евгений Савойский, цедивший вино с таким видом, будто это яд. Они не разговаривали — шипели, бросая в нашу сторону косые, полные ненависти взгляды.

А в центре зала гремел Пётр.

Огромный, живой, переполненный энергией, он хохотал так, что дрожали хрустальные подвески на люстрах, и хлопал по плечам ошарашенных послов.

— За здоровье моей сестры, королевы Анны! — проревел он, вскидывая кубок. — Чтобы ей икалось всякий раз, как мы с ее министрами о делах говорим!

Английская делегация окаменела. Перехватив мой взгляд, Пётр подмигнул и, широким шагом направившись к маркизу де Торси, сгреб того в медвежьи объятия. Их совместный хохот раскатился по залу, как артиллерийский залп.

Мне, однако, было не до праздного подпирания колонн. Я работал. Скользя между гостями, я наблюдал, как каждый винтик собранного мною механизма вгрызается в их мир.

Мой взгляд первым делом отыскал Анну. Та уже зажала в углу одного из богатейших купцов Гааги, торговца сукном ван Бюрена.

— … и пока вы здесь пьете, господин ван Бюрен, — донесся до меня ее тихий, ледяной голос, — ваши конкуренты из Антверпена уже фрахтуют корабли. Они сообразили, что после демарша османов английское сукно станет золотым. А рынок не терпит пустоты.

— Но это рискованно, сударыня! — вспотел купец. — Связываться с вами сейчас — значит идти против воли Англии!

— Рискованно, господин ван Бюрен, — на губах Анны мелькнула тень улыбки, — это когда ваши склады ломятся от непроданного товара. Я же предлагаю вам контракт. Эксклюзивный контракт на поставку нашего сибирского меха в Европу. Через ваши порты. Подумайте. Пока англичане будут считать убытки, вы сможете считать барыши. Хотя думать надо быстро. Мои люди завтра уезжают в Антверпен.

Оставив растерянного купца переваривать услышанное, она отошла. Я усмехнулся. Моя хищница.

Дальше по курсу был Остерман. Он вел тихую беседу с посланником мелкого гессенского княжества.

— … разумеется, мы понимаем вашу обеспокоенность, — скрипел его бесцветный голос. — Мощь Австрии велика. Однако не задумывались ли вы, барон, что сильный сосед — это и возможность? Для маневра.

— О чем вы, господин советник? — нервно переспросил немец.

— О том, что на востоке появилась новая сила, заинтересованная в стабильности германских земель и способная стать гарантом вашего суверенитета. Мы не просим о союзе. Мы просто напоминаем, что у вас появился выбор. А выбор — это всегда свобода.

Остерман торговал идеей многополярного мира, в котором мелкие княжества перестают быть пешками в игре Вены.

Но главный поединок разыгрался в научном углу. Мой новый «научный атташе», Лейбниц, подвел меня к группе профессоров из Лейденского университета. В центре их круга, размахивая салфеткой, стоял Нартов.

— … именно так, господа! — горячился Андрей, набрасывая на салфетке схему. — Если применить не прямой привод, а систему из двух конических шестерен, мы получаем возможность менять скорость вращения вала, не меняя скорости работы самой машины!

— Но это же чудовищно усложнит конструкцию! — возразил ему седой голландец. — Любая поломка — и вся мануфактура встанет!

— Поломки — дело десятое, — вмешался я, привлекая их внимание. — Главное здесь — гибкость. Ваша мануфактура сегодня производит грубое сукно, а завтра — тончайший батист. И для этого не потребуется перестраивать станок. Достаточно будет повернуть один рычаг.

Они уставились на меня, потом на чертеж, и на их лицах отразилось крушение вековых устоев.

— Но это… это все меняет, — прошептал один из них.

— Добро пожаловать в новый век, господа, — с улыбкой подвел итог Лейбниц. — Он обещает быть интересным.

Лейбниц стал моим глашатаем: он поддерживал меня, переводил грубый язык технологий на их высокий язык философии, облекая мои шестеренки и поршни в изящную формулу «гармонии движения».