Очень осторожно и медленно я поднялся. Подкрался сзади противника и от всей души шандарахнул его по башке ручкой дубинки. Раскрывать не стал, чтобы лязгом не привлекать внимание.
Мужик пошатнулся, и рухнул, как шкаф носом в снег. Радость победы окрылила настолько, что прибавила сил, я подскочил к снегоходу, рывком поднял его. Сбоку что-то лежало, большой холщовый мешок. Я попытался пощупать, что вор сумел прихватить, но обнаружил нечто, похожее на книги. Подтащил неподвижное тело, бросил его на снегоход, сзади в багажник засунул мешок. И закрепил лыжи. Сел за руль, нажал кнопку электрического стартера. Но мотор пару раз чихнул и заводиться отказался. Со злости я стукнул по бензобаку. Но тут справа заметил ручку с тросом, уходящую внутрь корпуса, дёрнул за неё, отпустил, мотор обиженно фыркнул и вдруг заурчал, как довольный тигр. И, разбрасывая снег, снегоход двинулся вперёд. Медленно, но, верно.
Объехал горку, я выехал на лыжню и сумел прибавить скорости. Ворвался на главную улицу села, уже как заправский гонщик. Навстречу бежал Степан. Я остановился, слез с седла. И широким жестом показав на снегоход, сказал:
— Принимай аппарат, дядя.
— Ах, ты мой хороший, — запричитал Степан над снегоходом. — Ах, ты мой дорогой!
Широким шагом к нам подошёл высокий худощавый парень в наброшенной на плечи синей куртки с погонами с тремя маленькими звёздочками.
— Олег Николаевич, благодарю за сотрудничество! — сказал он хриплым тенорком.
Подхватил под мышки вора, который уже пришёл в себя, и попытался вырваться из рук мента, но не тут-то было. Парень врезал ему в челюсть не так уж и сильно, но явно это утихомирило бандюка. Он что-то забормотал, уронил голову. А мент ловким движением защёлкнул наручники.
К нам на подгибающихся ногах подошёл батюшка, который в церкви читал проповедь. Вместо рясы на нем был накинут полушубок, под которым виднелись длинные семейные трусы и майка. На ногах — серые валенки.
— Церковь ограбили, унесли иконы, утварь, мерзавцы… — задыхаясь, пробормотал он.
Я вытащил мешок из багажника снегохода, раскрыл, мельком взглянул и передал попу. Тот дрожащими руками принял мешок. Уложив аккуратно на землю, начал рассматривать содержимое. Вытащил икону в окладе из потемневшего серебра, тяжёлый, видимо, из золота, крест. И без сил опёрся о снегоход, потом с радостной улыбкой, с благодарностью взглянул на меня:
— Храни тебя, Господь, сын мой. Все грехи твои будут прощены. За такой благочестивый поступок.
— Батюшка, вы лучше скажите, как все произошло, — перед глазами вспыхнула сцена, как Звонарёв договаривался о чем-то с немцем, указывая на церковь.
Поп отдышался, запахнулся получше в полушубок и ответил:
— Да уж, и не знаю, что сказать. Услышал я в ночи шум. Вышел, а тут на земле человек лежит. А рядом наш сторож Василий стоит, крестится: «Ангел, ангел с неба слетел»
— Ангел? Это почему? — удивился я.
— А вот почему, — объяснил поп. — Оказывается, Василий наш видел, как этот человек летел. И на землю шмякнулся. Посмотрел я вверх, а там, — он вдруг всхлипнул, задышал тяжело, с трудом продолжил: — Из окна верёвка свисает. Видно, вор забрался наверх, потом спустился в ризницу, а когда вылезал обратно, сорвался.
— Живой он? Этот вор? Как он выглядел? Молодой парень?
— Молодой, худой, чёрные волосы.
— И где он сейчас?
Поп с некоторым удивлением, чуть склонил голову, уставился на меня:
— А почему, сын мой, тебя тревожит это? Ты штоль знаком с ним?
— Возможно, батюшка. Хотя, могу и ошибаться. Где вор этот теперь?
— Наш участковый его к себе увёл.
Он подхватил мешок, прижал к себе, как младенца:
— Да не знаю, как благодарить тебя, сын мой.
Держа на весу мешок, тяжело увязая в снегу валенками, ушёл в сторону церкви.
Я взглянул на Степана, который уже обследовал своего «конька» и собрался увезти.
— Помочь? — поинтересовался я.
— Не, не надо. Справлюсь, — пробормотал мужик.
Подвёл снегоход к своему частоколу, опасливо оглянулся по сторонам, вытащил здоровенный ключ и распахнул ворота, закатил внутрь и также аккуратно закрыл.
И тут я обратил внимание на ещё одного персонажа. К нам подошла Глафира, закутанная в серую шаль, она с такой жалостью смотрела на меня, словно я помирал.
— Господи, Олежек, ну как же тебе опять не повезло, — запричитала она. — Пойдём, пойдём, дорогой, я тебе мазь наложу, компрессы. Я печку истопила получше.
Когда мы вернулись в дом Глафиры, я уже почти ничего не соображал. Погрузился в лёгкую дрёму, сквозь туман, ощущая, как женщина хлопочет вокруг меня, накладывает что-то приятно-тёплое на моё лицо, на тело, заматывает. Совсем обессиленный, расслабленный я добрался с трудом до печки, залез. И перед тем, как провалится в сон, успел пробормотать: «Глафира Петровна, меня в семь разбудите» и мгновенно уснул, словно выключили свет.
Снилась мне какая-то странная фантасмагория. Будто я в костюме жениха, а рядом в шикарном белом платье невесты красивая девушка, и я не могу понять, кто это. Лицо ускользает, черты лица за вуалью искажаются, меняются. То ли это француженка Марина, то ли Ксения, то ли дочка Мельникова, Марина вторая. Улыбается, гладит меня по плечу ручкой в белой перчатке.
Вижу блестящие от радости глаза, алые губки, но не могу сообразить, кто это. От чего становится не по себе. И громкий колокольный перезвон. Как называли малиновый, красивый, мелодичный. И мы вступаем в церковь, в руках у нас длинные свечи. Подходим к алтарю, за который батюшка в белом стихаре, ленты с золотой вышивкой свешиваются по плечам. И я открываю вуаль, чтобы поцеловать новоиспечённую жену. И вдруг вижу с ужасом рожу Звонарёва, который срывает с себя белое платье и вытаскивает длинный стилет. Замах.
Я вздрогнул и проснулся. В избе жарко натоплено, как в бане, и я лежу, обливаясь потом, ощущая себя болонкой, которую кинул в фонтан. Бросил взгляд на часы — полседьмого, ещё можно отдохнуть.
Но аромат свежеиспечённого хлеба не даёт мне дремать. Я вспомнил, что за всей этой беготней, драками, не удалось поужинать.
Спрыгнув с печки, я пошёл в комнатку умыться. С удовольствием плескался холодной водой, вдыхая её сильный колодезный запах.
Когда, наконец, вылез из-под рукомойника, на столе меня ждал роскошный завтрак. Блинчики, варенье в вазочке, кофе растворимый, но все равно приятный. И я набросился на еду, как зверь.
— Вкусно? — улыбнулась Глафира.
— Очень, — я едва смог сказать с набитым ртом. — Просто во рту тает.
— Ну, кушай, кушай, — произнесла она с какой-то печалью, что поначалу удивило меня, но потом я понял, в чем дело.
Горло перехватило, свело спазмом, что придётся уйти. И не факт, что я смогу вернуться в это село. Только, если директор утвердит мой маршрут.
— Глафира Петровна, а вам ещё какие-то пластинки понравились из тех, что вы слушали?
— Да нет, ну только если Челентано, неплохо он так поёт, с душой.
— Тогда эту пластинку я вам тоже оставлю. Хорошо?
— Ох, Олежек, такой ты добрый. Столько ты добрых дел сделал у нас тут.
— Да, ничего я не сделал, что вы?
— И скромный. Наверно, жена твоя нарадоваться не может на такого мужа.
— Ну, да, — я наклонился над тарелкой, щедро поливая очередной пышный блинчик черносмородиновым вареньем.
Знала бы добрейшая Глафира Петровна, что моя жёнушка спит и видит, как отправить меня на тот свет.
После завтрака, я вспомнил, что так и ношу нательный крест, что дала мне Глафира, снял и положил на стол. Но увидев его, Глафира расстроилась:
— Олежек, возьми, носи, когда сможешь. Крест старинный, спасёт тебя любой беды. Возьми, — она протянула цепочку.
И мне пришлось вновь надеть, не обижать же милую женщину, которая так привязалась ко мне. От Глафиры я узнал, где находится отделение милиции и направился туда.
На входе сидел парень с наброшенной на плечи курткой с тремя золотистыми полосами на погонах. Прихлёбывал из алюминиевой кружки чай.
