Ассасин 1: миссия в Сараево (СИ) - Тыналин Алим

— А разве бывают другие? — Елена откинулась на спинку стула, изучая его. — Все романы на Балканах трагические, господин Соколов. У нас даже комедии заканчиваются кровью.

Она достала из сумочки тонкую серебряную папиросницу, подарок Стефана на их первую годовщину, и извлекла папиросу. Соколов тут же поднялся, достал спички, зажег.

Его движения были плавными, выверенными. Движения человека, который привык контролировать каждый жест.

— Спасибо. — Она затянулась, выпустила дым тонкой струйкой. — Вы курите?

— Изредка. Предпочитаю сигары.

— Конечно. Русские господа всегда предпочитают сигары. — В ее голосе прозвучала легкая насмешка. — А мы, балканские дикари, довольствуемся папиросами.

— Я не думаю, что вы дикарка, — спокойно ответил он. — Напротив, вы кажетесь мне одной из самых цивилизованных людей в этой кафане.

— О, лесть. — Елена усмехнулась. — Я уже давно не слышала комплиментов. Приятно, что вы помните о хороших манерах.

Она наклонилась вперед, положив локоть на стол и подперев подбородок рукой. Классическая поза, которую она видела в парижских журналах мод.

Поза женщины, которая хочет флиртовать. Поза, которую она ненавидела, но которая работала безотказно с определенным типом мужчин.

— Скажите мне честно, Александр Дмитриевич, можно я буду называть вас просто Александр? Так вот, скажите честно, что русский журналист ищет в такой глуши, как Белград? У вас в Петербурге салоны, театры, балет. А здесь только пыль, ракия и разговоры о войне.

Он не отвел взгляд. Смотрел прямо в глаза, и это было неожиданно.

Большинство мужчин, когда женщина наклонялась так, как Елена, смотрели не в глаза. А этот смотрел.

И в его взгляде не было ни смущения, ни вожделения. Только внимание. Острое, изучающее.

— Можно, и я вас тоже буду звать просто Елена, — ответил он на вопрос об имени. — А что до Белграда… Салоны скучны, когда знаешь, что за красивыми разговорами ничего не стоит. Здесь хотя бы разговоры настоящие. О вещах, которые имеют значение.

— Настоящие? — Елена затянулась снова, выдохнула дым в его сторону. — Или опасные?

— Разве это не одно и то же?

Она засмеялась. Легкий, звонкий смех, который, как она знала, нравился мужчинам. Смех, за которым нет ничего искреннего.

— Философ. Журналист-философ. — Она откинулась назад, изучая его сквозь дымку табачного дыма. — Скажите, Александр, вы пишете только для газет? Или есть что-то еще?

— Что-то еще? — Он поднял бровь. — Что вы имеете в виду?

— Ну, не знаю. — Елена пожала плечами, делая движение нарочито небрежным. — Поэзию, например. Романы. Или отчеты.

Последнее слово она произнесла совсем тихо, почти шепотом, еще больше наклонившись к нему через стол. Близко. Ближе, чем позволяли приличия. Достаточно близко, чтобы он почувствовал запах ее духов, французских, дорогих, последний флакон, который остался от старой жизни.

Он не отстранился. Но что-то мелькнуло в его глазах. Настороженность? Понимание?

— Отчеты, — повторил он ровно. — О чем, например?

— О нас. — Елена не отводила взгляда. — О том, что происходит в Белграде. О том, кто с кем встречается, что говорит, что планирует. Такие отчеты очень ценятся в определенных кругах.

Молчание. Длинное, тягучее, как мед.

В кафане шумно. Хозяин что-то кричал на кухне, старик у печи кашлял, но между ними повисла тишина, плотная и опасная.

— Вы подозреваете меня в шпионаже? — спросил наконец Александр, и голос его был спокоен, почти равнодушен.

— Я не подозреваю, — мягко сказала Елена, отстраняясь и откидываясь на спинку стула. — Я просто пытаюсь понять, кто вы. Потому что, знаете ли, Александр, мы тут все немного параноидальны. Австрийцы засылают шпионов. Русские засылают шпионов. Даже сербы шпионят друг за другом. И когда появляется такой обаятельный журналист, начитанный, образцовый, как с картинки, у нас возникает много вопросов. Много вопросов. А женщины…

Она сделала паузу, затушила папиросу в пепельнице.

— … женщины начинают задумываться.

— И к каким выводам пришли эти женщины? — В его голосе появилась легкая усмешка.

Елена улыбнулась. На этот раз почти искренне.

— К выводу, что вы либо очень хороший журналист, либо очень хороший шпион. Или и то, и другое. — Она наклонила голову набок. — Но это не обязательно плохо. Хорошие шпионы иногда бывают полезнее плохих друзей.

Он рассмеялся. Тихо, коротко.

— Вы необычная женщина, Елена Милич.

— Я вдова, — просто сказала она. — Это делает женщин либо очень обычными, либо очень необычными.

Она не планировала говорить об этом. Но признание вырвалось само, как будто она хотела проверить его реакцию.

Большинство мужчин при слове «вдова» либо начинали выражать соболезнования, либо принимали это как приглашение.

Александр не сделал ни того, ни другого. Просто кивнул.

— Недавно?

— Три года. — Елена достала новую папиросу, на этот раз сама прикурила от свечи на столе. — Мой муж был адвокатом. Занимался защитой политических заключенных. Австрийцам это не понравилось.

— Понимаю. Мне жаль.

— Все говорят, что им жаль. — Она выдохнула дым. — Но никому не настолько жаль, чтобы что-то изменить.

— А что можно изменить?

Елена посмотрела на него внимательно. Сейчас, в мягком свете керосиновой лампы, его лицо казалось почти красивым. Правильные черты, сильный подбородок, эти странные серые глаза, которые видели слишком много.

— Ничего, — наконец ответила она. — Именно поэтому мы все здесь сидим, пьем ракию и говорим о свободе. Потому что ничего нельзя изменить. Пока.

— Пока?

— Пока Россия не решит помочь. Или пока кто-то не сделает что-то настолько глупое, что начнется война. — Она усмехнулась. — Как видите, Александр, у нас только два пути. Ждать спасения или искать смерти. Романтично, не правда ли?

— Трагично, — поправил он.

— Я же говорила. — Елена допила остывший кофе. — На Балканах все трагично.

Она встала, и он тоже поднялся. Галантный. Правильный. Слишком правильный?

— Проводите меня? — спросила она, накидывая шаль на плечи. — Или боитесь, что я поведу вас в австрийскую засаду?

Он улыбнулся.

— Рискну.

Они вышли из кафаны в майскую ночь.

Погода теплая, в воздухе пахло жасмином и речной водой. Над крышами домов висела луна, почти полная, освещала узкие улочки Дорчола призрачным светом.

Елена шла медленно, в полушаге впереди, чувствуя его присутствие рядом. Он не пытался взять ее под руку, не пытался заговорить.

Просто шел рядом, и это было… странно. Большинство мужчин в такой ситуации либо говорили без умолку, либо молчали с очевидным напряжением. Этот молчал спокойно, как человек, привыкший к тишине.

— Вы не спросили, куда мы идем, — заметила она, обернувшись.

— Предполагаю, что к вам домой. Чирич сказал, что нам по пути.

— А если это не так? — Она остановилась, повернулась к нему лицом. — Если я веду вас куда-то еще?

Он остановился тоже, на расстоянии двух шагов от нее. Луна освещала его лицо сбоку, отбрасывая тень на половину лица. Он выглядел как человек, состоящий наполовину из света, наполовину из тьмы.

— Тогда я узнаю что-то новое, — просто ответил он. — Разве не для этого журналисты путешествуют по другим странам?

Елена рассмеялась. На этот раз искренне.

— Вы хорошо играете, Александр Дмитриевич. Очень хорошо. — Она сделала шаг к нему. Еще один. Теперь между ними был один шаг. — Но я тоже умею играть.

Она подняла руку, легко коснулась его груди. Чувствовала под пальцами жилет, под жилетом что-то твердое. Не мышцы. Что-то еще. Металлическое?

— У вас что-то в кармане, — тихо сказала она, не убирая руку. — Часы?

— Часы, — подтвердил он, но не отстранился.

— Покажете?

— Зачем?

— Любопытство. — Елена улыбнулась, глядя ему в глаза. — Я люблю красивые вещи. А часы на цепочке это так романтично.

Секундная пауза. Потом он достал часы. Золотые, швейцарские, на золотой цепочке. Щелкнул крышку. Циферблат светился в лунном свете.