Ирландия. Тёмные века 1 (СИ) - Сокол Артем

— Что это? — спросил он, указывая на схему.

— Наш путь к богатству, — ответил я, не отрываясь от работы. — Повозка, которая будет хранить тепло. Мы сможем продавать хлеб не только здесь, но и в других деревнях. Свежий, горячий, прямо из печи.

Конхобар медленно кивнул, хотя в его глазах читалось сомнение.

— Кто будет делать такую повозку?

— Плотник из деревни. Тот, что строил телеги для сбора урожая.

— А если он откажется?

Я ухмыльнулся.

— Он не откажется. У нас есть хлеб, а у него — голодные дети.

На следующий день я отправился в деревню, взяв с собой две буханки — одну для плотника, другую для его семьи. Мастер Эрк, коренастый мужчина с руками, покрытыми рубцами от топора, встретил меня на пороге своей мастерской. Запах смолы и свежей стружки витал в воздухе.

— Зачем пожаловал, монах? — буркнул он, но его взгляд сразу упал на свёрток в моих руках.

— Хочу заказ, — сказал я, разворачивая ткань и показывая хлеб. — А это — аванс.

Эрк взял буханку, понюхал, отломил кусок и засунул в рот. Жевал медленно, словно оценивая не только вкус, но и мои намерения.

— Какой заказ? — спросил он наконец.

Я развернул схему.

— Повозка. Но не простая. — Я ткнул пальцем в чертёж. — Двойные стенки, пространство между ними заполнить соломой. Дно и крышка — тоже двойные. И дверца, которая плотно закрывается.

Эрк склонился над схемой, его брови поползли вверх.

— Для чего такая?

— Чтобы хлеб не остывал.

Он хмыкнул.

— Хитро. Но сложно. Дерева уйдет вдвое больше.

— А платить я буду хлебом. Каждую неделю. Столько, сколько нужно тебе и твоей семье.

Глаза плотника заблестели. Голодные времена делали людей сговорчивыми.

— Ладно. Но мне нужен помощник.

— Возьми своего сына. И ещё — сделай внутри полки для поддонов. Чтобы хлеб можно было ставить прямо из печи.

Эрк кивнул.

— Через неделю будет готова.

Повозка получилась даже лучше, чем я ожидал. Эрк выстрогал её из сосны, а щели промазал смолой, чтобы тепло не уходило. Внутри были установлены деревянные кронштейны для поддонов. Когда я впервые загрузил в повозку горячие буханки и закрыл дверцу, то через два часа они были всё ещё тёплыми, словно только что из печи.

Теперь оставалось самое главное — рассказать о новом товаре. И здесь мне помогли деревенские мальчишки. Голодные, шустрые, вездесущие — они были идеальными глашатаями.

Я собрал их у монастырской лавки, держа в руках свежую буханку.

— Кто хочет хлеба? — спросил я.

Рук поднялось штук десять. Глаза горели, как у волчат.

— Бегите по деревне и кричите: «В монастырской лавке продают свежий хлеб! Горячий, как солнце!» Кто громче крикнет — получит четверть буханки.

Мальчишки переглянулись, потом рванули вперёд, как стая гончих. Их крики разнеслись по всей деревне, разнося весть быстрее, чем любой гонец.

— «В лавке монахов хлеб! Горячий!» — орал рыжий парнишка, прыгая по лужам.

— «Свежий, как утро!» — подхватывал другой, размахивая руками.

К вечеру о хлебе знала каждая семья. А на следующий день у монастырской лавки выстроилась очередь.

Первой покупательницей стала жена старосты — важная женщина с тяжёлыми серебряными серёжками.

— Правда, что хлеб горячий? — спросила она, приподнимая нос.

— Убедитесь сами, — ответил я, открывая повозку.

Пар и запах свежей выпечки хлынули наружу. Женщина ахнула, протянула руку и тут же отдёрнула пальцы — буханки были действительно горячими.

— Две, — сказала она, доставая из складок платья медную монету.

Я завернул хлеб в чистую ткань и передал ей.

— Приходите завтра. Будет ещё свежее.

Её примеру последовали остальные. К полудню повозка опустела.

Три дня такой торговли — и в округе не осталось никого, кто не знал бы о монастырском хлебе. Мальчишки продолжали бегать по деревне, рекламируя товар, а я тем временем усовершенствовал систему.

Ночью мы пекли хлеб, на рассвете грузили его в повозку и отправляли в ближайшую крупную деревню — Арду. Дорога занимала два часа, но благодаря теплоизоляции хлеб прибывал почти таким же горячим, как при выпечке.

Первое время люди не верили своим глазам.

— Как это возможно? — спрашивали они, разворачивая ткань и видя пар, поднимающийся от буханок.

— Чудо, — отвечал я, ухмыляясь.

Но чудо было рукотворным. Трудом, расчётом и жаждой выжить в этом жестоком мире. Аббат, наблюдавший за всем со стороны, однажды подошёл ко мне после вечерней молитвы.

— Ты сделал великое дело, Бран, — сказал он тихо. — Монастырь Глендалох теперь не просто существует — он процветает.

Я кивнул. В голове уже роились новые планы. Ветряная мельница для помола зерна. Дороги, чтобы расширить торговлю. Возможно, даже своя монета, так как в деревнях было очень плохо с наличностью и процветал бартер. Но всё это — потом. А пока я смотрел, как мальчишки бегут по улице, крича о свежем хлебе, и чувствовал, что впервые за долгое время я не просто выживаю — я живу. И это было куда важнее любых денег.

За следующий месяц мы продавали с повозки хлеб ещё в десяти окрестных деревнях, постепенно вышли на запланированный объём в две с половиной тысячи буханок в сутки, при том, что сам монастырь потреблял не больше ста. Для этого потребовалось больше повозок, так что у деревенского плотника была возможность отличного заработка. Причём каждую следующую повозку он делал всё лучше и лучше, разговаривая с теми, кто ими пользовался, выясняя чего им не хватает.

***

Мы с Конхобаром сидели на грубо сколоченной скамье у печи, которая уже успела покрыться слоем сажи и копоти. Вокруг суетились послушники, перетаскивая мешки с мукой, а в воздухе стоял густой запах горячего теста и дыма. Перед нами лежал кусок чёрной доски с набросками — моими каракулями, изображающими схему будущей пекарни.

— Сомневаюсь я, что это будет нормально работать, — Конхобар склонился над чертежом, его густые брови сдвинулись в недоверчивой гримасе. — Люди привыкли делать всё сами: месить, формовать, сажать в печь. А тут…

— А тут каждый будет делать только одно, — перебил я, тыкая пальцем в схему. — Вот смотри: один только замешивает тесто. Второй — раскатывает. Третий — режет на куски. Четвёртый — укладывает на поддоны. Пятый — ставит в печь.

— И что это даст?

— Скорость. Чистоту. И меньше ошибок.

Конхобар нахмурился. Он был человеком старой закалки, привыкшим к тому, что пекарь — это мастер, который контролирует всё от начала до конца. Моя идея разделения труда казалась ему странной, почти кощунственной.

— А если кто-то заболеет? Или устанет?

— Тогда его заменит другой. Главное — чтобы каждый знал только свою часть.

Он задумался, почесал бороду, потом неохотно кивнул.

— Ладно. Попробуем. Но если через три дня ничего не выйдет — вернёмся к старому.

— Договорились.

На следующий день мы собрали всех работников и объяснили новую систему. Послушники переглядывались, некоторые хихикали — им казалось, что это какая-то игра. Но когда началась работа, игра быстро превратилась в хаос.

Тот, кто месил тесто, делал это слишком медленно. Тот, кто резал, не успевал за раскатчиком. А укладчики поддонов путались, ставя их то криво, то вверх дном. В итоге половина хлеба подгорела, потому что печник не успел вовремя вынуть его из печи. Вечером Конхобар сидел с каменным лицом, а я скрипел зубами, разглядывая гору испорченного хлеба.

— Ну что, Бран? — спросил он с едва скрываемым торжеством. — Возвращаемся к старому?

— Нет, — я резко встал. — Мы просто неправильно распределили людей. Завтра попробуем иначе.

На этот раз я поставил самых сильных на замес теста, самых ловких — на раскатку, а самых внимательных — на укладку. Также я добавил ещё одного человека — «контролёра», который следил, чтобы тесто не залёживалось и вовремя попадало в печь.

Работа пошла быстрее, но теперь возникла другая проблема: между этапами образовывались заторы. Те, кто резал тесто, не успевали передавать его укладчикам, а те, в свою очередь, толпились перед печью, мешая печнику.