КОМ 7 (СИ) - Войлошникова Ольга

Пара секунд… глаза прояснились, и старший фон Ярроу сел прямее:

— Внучку? Вы сказали «внучку»? Она здесь⁈

— Нет, отец. Но я привёз вам фотографии, — Хаген вынул из походной сумки небольшой, но очень нарядный альбом. Да чего я стесняюсь — самый дорогой альбом из всех, которые были представлены в Иркутской фотографической лавке! Обшитый итальянским шёлковым бархатом, с серебряными позолоченными уголками и страницами из вощёного картона цвета благородной слоновой кости. Специально для этого альбома было сделано около двух дюжин фотографий — несколько семейных в той же лавке (фотограф обозвал сие действо модным словом «фотосессия», потом Хагена за рычагами в кабине «Пантеры» (для чего немолодому фотографу пришлось заволакиваться вместе со всем своим инструментарием на изрядную высоту), был отснят и новый дом, и молодой садик со всякими вишнями-крыжовниками, и даже панорамное фото большого земельного надела, который Хаген приобрёл на наградные с Дальневосточной кампании.

Но дедуля фон Ярроу не в силах был листать. Руки его всё ещё дрожали. Словно боясь, что сын сейчас исчезнет, он ухватил Хагена за плечо, и тому пришлось также сесть на ступеньки, придерживая альбом, открытый на первой странице.

Отец переводил взгляд с лица сына на фотографию: на небольшом диванчике сидела Марта, на ручках у неё — Вильгельмина, разряженная как куколка, а сам Хаген стоял позади, положив руку Марте на плечо. Учитывая, что наряжали Марту для этого портрета всем нашим женским батальоном, выглядела она тут как королевна.

— Это твоя семья? — спросил отец, вытирая слёзы.

— Да, — едва успел ответить Хаген, как с верха лестницы послышалось:

— Генрих, что здесь происходит? — матушка Хагена говорила по-немецки, но мне достало опыта общения с дойчами, чтобы её понять.

— Вильгельмина, поди сюда скорее! — закричал папаша фон Ярроу, делая слабые попытки встать. — Наш сын жив!

Вопреки моим опасениям, маман Хагена (которая, надо сказать, выглядела и держалась как истинная баронесса) не стала падать в обморок. Напротив, возопив «О майн Готт!» она понеслась вниз по лестнице с такой прытью, что я начал опасаться за её каблуки. Более того, со всех сторон, словно ждали командного вопля, начали выскакивать ещё братья, (кажется?) сёстры, (возможно?) золовки и предположительно тёти, дяди и племянники — и все немедленно хотели заключить обретённого Хагена в восторженные объятья. Теперь они голосили по-немецки так, что я решительно перестал что-либо понимать.

Мало-помалу все успокоились, висящие на Хагене мать и сёстры немножко отлипли и заставили Хагена (я так предполагаю) дать краткий отчёт о своих приключениях, в процессе которого вся младшая мужская половина родственников с завистью поглядывала на наши с ним иконостасы. Да и вообще. Судя по всему, наше появление напрочь разбудило это сонное болото.

Пока шёл рассказ, я осматривался (насколько позволяла вежливость). Дом у семьи фон Ярроу был узкий, как это принято в Европах — тесно тут, дома стараются на улицу хоть бочком, хоть одним глазком высунуться. В глубину-то места, побольше. Но, как на мой вкус, дома из-за этого приобретают вид амбаров, что ли. В общем, чего-то я не впечатлился баронским домом…

— А теперь, мои дорогие, — перешёл Хаген на русский, — когда вы знаете всю историю, я прошу вас проявить уважение к моему сюзерену, его светлости герцогу Топплерскому, и говорить с нами по-русски.

Надо полагать, не все были рады такому предложению, кое-то начал даже бухтеть, но тут Хаген добавил:

— Между прочим, второй вассал Ильи Алексеевича, принц Фридрих Вильгельм Август Прусский, также говорит с ним исключительно по-русски.

— Да что там мелочиться, — мне уж надоело молча стоять болванчиком, и я решил вставить свои пять копеек, — когда кайзер ваш, Вильгельм Десятый, со мной беседовал, он тоже не брезговал говорить по-русски. Хорошо говорит, между прочим, практически без акцента.

Это заявление было встречено дружным выпучиванием глаз, но больше никто против русской речи не возражал.

Родственники Хагена потихоньку отходили от шока и время от времени кто-то из них вдруг порывался предпринимать положенные действия. Например, проводить нас в комнаты для гостей, чтобы мы отдохнули с дороги. От этой затеи мы сразу отказались — толку нам отдыхать, мы и так почти пятнадцать часов дрыхли? Последовало ещё несколько столь же суетных предложений, пока все наконец не сошлись на том, что просто спокойно попить утреннего кофе с булочками будет довольно неплохой идеей, а уж торжественный обед в честь прибытия сына — чуть позже, в более разумное время.

— Не переживайте так, маман, — попытался прекратить материны подскоки Хаген, — у нас ещё полно времени. Мы останемся до полудня воскресенья.

— Как⁈ Так мало⁈ — отчаянно воскликнула баронесса Вильгельмина.

— Видите ли, ваш сын сейчас служит заместителем начальника военного училища, — пояснил я. — Пост этот он занял недавно. Сам племянник русского императора, Иван Кириллович, удостоил Хагена своим доверием. Было бы неразумно халатно относиться к своим обязанностям.

О, это немцы отлично понимали! Орднунг унд дисциплин! Я-я!

— Но если вы не стеснены иными обязательствами, мы могли бы пригласить вас в гости, — в приступе внезапного гостеприимства заявил я и осёкся. — Наверное, не всех сразу, учитывая… Но по очереди могли бы?

— Так! — госпожа Вильгельмина решительно встала. — Прошу всех в столовую! Нам всем нужна хорошая порция кофе!

СО ВСЕМ КРАСНОРЕЧИЕМ

Ну, кофе был во всяком случае неплох. И даже со сливками. И булки пышненькие такие, с корицей. Мы с Хагеном оказались на некотором расстоянии друг от друга, и разговор за столом непроизвольно разбился на два круга, в центре одного был Хаген, другого — я.

Меня очень много и хаотично расспрашивали, перескакивая с одного на другое. Любопытствовали подробностями. А может, хотели найти нестыковки в рассказах? Ну, тут есть главный принцип: не ври — вот и не заврёшься.

Про что только немцы не допытывались — и про Фридриха, и про беседу с папой евоным. Я отвечал сдержанно. Мало ли, ляпнешь лишнее про императора, а потом явятся к тебе люди без искры в глазах. Потихоньку перевёл разговор на Хагена — какой он, дескать, молодец. И пилот преотличный, и товарищ боевой надёжный, и дочурку-то в честь матушки назвал, и дом у него — полная чаша…

— Неужели у брата такой большой кусок земли? — выспрашивал младший Хагенов братец (если я не путаю, их же тут просто огромадное количество оказалось, как только все уместились…).

— Да по нашим меркам не такой уж и большой, — пожал плечами я. — Он пока пятьдесят гектар взял. Чисто под выпасы. Насколько я понимаю, он в ферму вложиться хочет. Бычков выращивать.

Я уж не стал говорить, что меня они тоже подбивают. Они — это Хаген с батей. Присмотрели себе каких-то замудрённых коров, купили даже уже первую партию, развести хотят. Шибко мясистые бычки у них, говорят, получаются на вольном выпасе. Я сразу сказал, что денег дам, а батя уж пусть сам там рулит как хочет, а мне некогда. Он и рад! Хаген сейчас тоже в училище по уши занят, зато у него Марта деловая да хозяйственная. Соображает, как всё это на больших фермах устроено, задания работникам раздать да проконтролировать — запросто. Вот и пусть.

Но немцев я в такие подробности посвящать не стал. Надо будет Хагену — сам и скажет.

Напились мы кофею, и этот младший… как его… а, Фриц! Запомни, Илья — Фриц!.. Ну вот, младший повёл меня дом показывать. Портреты фамильные по стенам, вазы старинные…

— Слушай, братец, а чего ты так на Хагеново поместье удивился? — спросил я его между делом. — Слишком мало или что? У вас, к примеру, сколь земельки-то в роду?

Фриц споткнулся.

— Ваша светлость, у нас… хм!.. — он помялся: — Почти у всех дворян нет своей земли, мы же не юнкеры*, у нас нет имения. Только особняк.

*Это вроде помещиков, причём

довольно крупных землевладельцев.