А я, стыд мне и позор, в какой-то момент выронил свой «вальтер». Узнай об этом мой инструктор по боевой подготовке, он бы орал, наверное, с полчаса, но если вырезать из его речи нецензурные ругательства, то можно было понять, что он не сказал мне ничего.
Темучин вырос из травы слева от нас. Я успел отдернуть руку, а хронодиверсант — не успел, и кривой меч монгола ударил прямо по ней в районе запястья.
Не будь на далеком потомке брони, остаток жизни, сколь бы длинным тот бы ни оказался, он бы прожил одноруким. А может, и не прожил бы, кто знает, каких высот достигло протезирование в его времени.
Но удар был силен и броню все-таки рассек. Хронодиверсант остался при руке, отделавшись глубоким порезом. Из раны хлынула кровь.
Я отскочил вбок, выигрывая пространство для маневра, и выхватил «Ка-Бар». Монгол хищно оскалился и пошел на меня.
Такие никогда не успокаиваются.
Такие никогда не переведутся.
Он не мог не видеть, что имеет дело с чем-то, выходящим за пределы его понимания и не вписывающимся в картину мира, но все равно пер вперед.
Его меч был длиннее моего ножа, но это обстоятельство даже не делало наши шансы равными. В ближнем бою он был мне не конкурент. Он бросился на меня, я бросился на него, в последний момент поднырнул под удар его меча и воткнул «Ка-Бар» ему в грудь, пробив нехитрые кожаные доспехи.
Хорошо так воткнул, по самую рукоятку. Даже в моем родном времени с такой раной он был уже не жилец, а здесь, при полном отсутствии медицины…
Но я на всякий случай провернул нож, расширяя рану. Он что-то прокаркал на своем гортанном языке, может быть, спрашивал, кто я такой и откуда тут взялся, может быть, просто проклинал. Через мгновение его речь превратилась в хрип, глаза закатились, а на губах начали надуваться кровавые пузырьки.
Монгольская конница неслась прямо на нас. Я сунул руку в кармашек, отведенный для пульта, и ничуть бы не удивился, если бы пульта там не оказалось. Выронить эту хреновину во время схватки при моем везении было делом совершенно тривиальным, и я уже мысленно начал подсчитывать, сколько всадников я успею утащить за собой на тот свет.
Разумеется, это число уже не имело никакого значения, ведь я убрал их главного, но я все равно собирался драться до последнего чисто из принципа.
Такой уж я человек.
Но пульт оказался на месте, и я, не вытаскивая его из кармашка, нажал на красную кнопку, и за пару мгновений до того, как на меня должна была налететь первая лошадь, которой правил всадник с перекошенным лицом, случился темпоральный переход, и монголы лишились даже возможности отомстить за своего будущего великого предводителя.
Такие дела, монголы, такие дела.
* * *
— Хочу еще раз проговорить с тобой всякие мелочи, Чапай, — сказал Виталик.
— Валяй, — рассеянно сказал я.
До начала операции, звучное название которой мы так и не смогли придумать (да, в общем-то, не очень-то и хотели), оставались считанные часы, и мы все уже приехали в лабораторию и усиленно делали вид, что не нервничаем. У нас с Петрухой получалось неплохо, у остальных — куда хуже.
Я сделал себе растворимого кофе, бухнул туда убойную дозу сахара, уселся в кресло и закинул ноги на стол. Там, куда я отправляюсь, столами не пользуются, так что, быть может, это мой последний раз.
И наш с Виталиком последний разговор один-на-один.
— Аксиоматично, что мы все тут крякнем к хренам, — сказал Виталик.
— Ничего себе, мелочь, — сказал я.
— Но для тебя это, скорее всего, тоже билет в один, сука, конец.
— Угу, — сказал я и зевнул. Во всем этом не было ничего нового, но если он хочет еще раз все повторить, то пусть.
— И мы до сих пор точно не знаем, как все это работает, поэтому ты должен быть готов, что в любой момент что-то может пойти не так. В любой, сука, момент.
— Сделаю все, от меня зависящее, — пообещал я.
— Вот в этом я как раз и не сомневаюсь, — сказал Виталик. — Слушай, весь наш расчет строится на том, что убийство Чингизхана вызовет волну временных изменений, которая уже должна привести нас к желаемому результату. Остальные мишени опциональны, и если у тебя не получится кого-то достать, не бери в голову, не теряй времени и переходи к следующему пункту, ладно?
— Угу.
— Мы ставим на то, что переместившись к новой мишени сразу после первой ликвидации, ты сумеешь опередить волну изменений и придать ей дополнительную амплитуду. Но это, как ты должен понимать, только теория. Вполне может быть и так, что ты не сможешь опередить волну и мир на следующей остановке уже окажется не таким, какой мы знаем.
— Да. Я, между прочим, не спал во время этого обсуждения.
— Просто по тебе сложно сказать, когда ты слушаешь, а когда нет. По крайней мере, пока ты храпеть, сука, не начинаешь, — сказал Виталик.
— Это было всего один раз, — попытался оправдаться я. — Я устал, и, к тому же, это было реально скучно…
— Так вот, если мир окажется не таким, как должен, не делай ничего. Не стоит менять уже измененное.
— Конечно, — сказал я.
— Есть еще вариант, что волна доберется до нас раньше, чем ты и на кнопку успеешь нажать, — сказал Виталик. — И если тебя ей не сметет к хренам, то велика вероятность, что ты застрянешь в том времени, в которой она тебя застанет, навсегда. Потому что конец твоего страховочного, так сказать, сука троса окажется ни к чему не привязан.
— И что, у тебя и на этот случай есть какие-нибудь советы?
— На этот — нет, — вздохнул Виталик. — Тут тебе придется рассчитывать только на себя и действовать по обстоятельствам.
— Если это случится в монгольских степях, то мне и делать ничего не придется, — заметил я.
— Разве ты не попытаешься продать свою жизнь, как можно дороже? — серьезно спросил он.
— На долгосрочную стратегию это в любом случае не тянет, — сказал я.
— Тут согласен, — сказал Виталик. — Но если ты застрянешь в Париже, Мюнхене или где там еще, то возможны варианты.
— Ага, языки только подтянуть…
— Если, конечно, тебя на месте не линчуют к хренам.
— Нельзя исключать и такую вероятность, — снова согласился я.
— Что-то ты сегодня какой-то подозрительно покладистый, — сказал Виталик.
— Есть такое дело.
— Типа, прощаешься, что ли?
Я промолчал.
— В любом случае, постарайся вести тихую и неприметную жизнь, насколько это вообще для тебя возможно, — посоветовал Виталик. — Семья, дети, сад-огород, вот это вот все. Простые, сука, человеческие радости, которые ты вполне заслужил. И, ради всего святого, постарайся не влипать в какую-нибудь очередную историю, чтобы твоя харизма не довела человечество до еще одного цугундера.
— К хренам, — сказал я.
* * *
Что-то явно пошло не так, потому что после перехода я снова оказался в степи, хотя этого вообще не планировалось.
Правда, это была не монгольская степь. Я вообще не уверен, что где-то на планете есть такая степь.
Она была серая и ровная, без холмов и провалов, от горизонта до горизонта. Травы тут не росло, насекомые не летали, отсутствовали даже намеки на какие-то колебания воздуха. Под ногами оказалась сухая растрескавшаяся поверхность, похожая на какую-то разновидность глины. Небеса тоже были серыми, хотя на них не было ни облачка, оттого было сложно определить линию горизонта. Казалось, что земля и небо могут смыкаться в любом произвольном месте.
Тусклое Солнце стояло в зените, но жарко не было. Холодно тоже.
Было просто никак.
Одна радость — монголов с их лошадками сюда тоже не завезли.
Зато серебристый хронодиверсант оказался в нескольких метрах от меня. Он сидел на земле, поджав ноги, и уже перестал истекать кровью.
Может, успел использовать аптечку, или она вообще в его броню встроена.
Я сунул «Ка-Бар» в ножны на поясе. Этот миролюбивый жест должен был продемонстрировать ему мои намерения и всякое такое.
Он дотронулся до шеи, нажал спрятанную там кнопку, а потом двумя руками стянул с себя шлем и оказался молодым парнем с довольно приятным лицом и без знака отличия на лбу.
