– Водитель неопознанного тигра! Сбавить скорость! Остановиться! Всем выйти с поднятыми руками!
– Остановись, но не выходи… – прохрипел я. – Покажи жетон…Лика затормозила, но на этот раз не резко, так что меня даже не качнуло, так и остался лежать на сиденьи, уставившись в потолок. Услышал, как открылась дверь. Лика не почувствовала, выскочила наружу.
– У нас раненый! – она кричала так, что даже голос срывался. – Очень тяжело! Он офицер! Вот жетон!
Прошла одна секунда. Две. Три. Я услышал шаги, приподнял голову и увидел как к машине подходит вооруженный «двенадцатым» мужчина в мультикаме. Лицо его мне показалось неуловимо знакомым. Он посмотрел на меня, развернулся и заорал:
– Тут раненый! Санитаров тащите! Сообщите в госпиталь, пусть операционную готовят!
Я снова попытался что‑то сказать, но из горла вырвался только влажный хрип. Перед глазами всё поплыло, как будто смазал мою роговицу жиром. Все‑таки довезла. Все‑таки успели. И тут живые люди! Значит, и мы сколько‑то еще проживем.
– Край! – послышался голос Лики. – Край, очнись! Да не спи ты! Смотри!
Я снова открыл глаза и уставился вперед. Машина стояла на мосту, вот он: два параллельных пути, один – железнодорожный, а второй – автомобильный. Широкий. Он ведет из Крыма на большую землю, туда…
Только вот не было ничего. Ни блокпоста, ни флагов, вообще ничего. Потом что мост метрах в ста обрушился вниз. И вокруг, на сколько хватало зрения, бушевал шторм. Тот самый, который мы видели каждый раз, когда приближались к побережью. Даже Тузлы не видно, что уж говорить про противоположный берег.
– Что… Что за… – прохрипел я.
– Край… – выдохнула Лика. – Тут ничего нет…
Её голос звучал не как у женщины, а как у человека, из которого только что вырвали сердце. Очень медленно, жестоко.
Я попытался приподняться, но тело не слушалось. Мышцы ватные, живот стянут тупой, холодной болью. Как будто внутри меня забралась какая‑то тварь и там сдохла. Дышал я уже с трудом.
– Как ничего? – спросил я. – Как, блядь, ничего?
Наташа всхлипнула. Я увидел, как она закрывает лицо руками. Я не мог её обнять, не мог утешить. Ни её, ни Лику. Никого.
– Это конец? – спросила Лика. – Мы… Это всё?
Я смотрел в потолок. И не знал, что ответить.
Нет больше команды. Ни решений, ни приказов. Нет дороги. Вообще ничего не осталось. Есть только оставшиеся минуты. Я думал, что веду их к спасению, а привек к обрыву. К краю.
Хорошая ирония, да? Край. Имя‑напоминание. Я и есть этот обрыв. Я и есть конец. Сколько раз они говорили мне, чтобы я не тащил их туда. Чтобы мы остались в Дачном, чтобы продолжили выживать. Чтобы бросил эту глупую надежду.
Лика перелезла на заднее сиденье, отодвинув Наташу, прижалась ко мне, положила руку на живот, около раны. Я почувствовал, какие холодные у нее пальцы.
– Прости, – прошептал я.
– Нет, – покачала она головой. – Не прощаю. Потому что ты ещё жив. Потому что ты нас довёл. Потому что я всё равно тебя люблю. Даже если… Даже если…
Наташа подовинулась ближе, и её маленькая ладонь легла мне на лоб. Без слов. Она не спрашивала, что делать. Она просто была рядом. Лика и Наташа. Все, кто остался.
Я закрыл глаза и уткнулся головой в волосы Лики. Всё, что я мог сделать – это запомнить. Как пахнут её волосы, как её голос дрожит от отчаяния. И то, как на соседнем сиденьи тяжело дышит девочка, которую я должен был спасти. И не смог.
И в этом моменте – всё. Вся моя жизнь. Все мои войны. Все мои грехи.
Это больше ничего не значит. Путь, наверное, вообще ничего не значит. Только концовка. Край.
И если это конец… Пожалуй, что так и есть. Надежды во мне не осталось.
Я вдохнул, выдохнул. Вдохнул, выдохнул. Только это и остается делать, пока еще могу.
Набережные Челны, 2025 г.
Лето, пляж, зомби 4
Глава 1
Началось все с того, что я снова почувствовал свое тело. И оно болело. Только не там, где была рана, не в области живота. Все тело болело, мышцы ныли, будто затекли от неподвижности. Знакомое ощущение, честно говоря, примерно так же я очнулся в госпитале две с половиной недели назад.
Тогда я попытался открыть глаза, с трудом разлепил слипшиеся веки, и увидел над головой потолок из ровных, подогнанных друг к другу досок. Так.
Если это рай, то болеть ничего не должно, потому что там по определению так. Но стоит признать, со всем, что я успел наделать за свою короткую жизнь, в рай меня не отправили бы вообще никак. Если это ад, то меня должны засунуть в кипящий котел. Или приковать к какой‑нибудь скале, чтобы прилетающий каждый день орел клевал мою печень. Или вморозить по пояс в ледяное озеро. Короче, я много разных пыток придумать мог, но ни потолок из досок, ни запах старого дерева, ни легкая боль в мышцах под это не подходила.
Тогда я, сжав зубы, попытался приподняться на локтях, и как‑то мне это удалось. Голову в вертикальном положении удержать было труднее всего, она мне показалась безумно тяжелой, но я все‑таки смог. Осмотрелся.
Что ж, больше всего это напоминало обычную комнату в деревенском доме, которую кто‑то попытался превратить в больничную палату. По крайней мере, на вешалке, которая, похоже, заменяла стойку, висел пустой пакет из‑под капельницы. От него шла трубка, и входила она… В катетер на моей руке.
Опять двадцать пять, снова что ли? Ну, если я вдруг умудрился угодить во временную петлю, то она точно началась не так, как в прошлый раз. Это очевидно не военный госпиталь, это что‑то другое.
Приподнявшись, я смог сесть и свесить ноги. Отметил, что я в одних трусах, и тело как будто не мое. Потому что я отчетливо вспомнил, что смог набрать форму, занимаясь физкультурой и обильно питаясь. А теперь же мышцы опять сдулись, на коже была куча растяжек. Я чуть опустил взгляд, и заметил на животе шрам, который шел от самого мечевидного отростка до пупка. И еще один – там, куда попала пуля.
Живой что ли получается? А как это так? Я же, очевидно, должен сотни сложить. Винтовочная пуля в живот, которая еще и фрагментировалась о пластину – после такого не живут. По крайней мере без срочного хирургического вмешательства.
А где мне его могли обеспечить? Мы оказались на обрыве моста, выхода на большую землю там не было. Что вообще за херня творится?
Я выдернул из катетера трубку капельницы, поднес предплечье к носу и принюхался. Ничем таким не пахнет, не загнил. А тут не стерильная палата. Значит, за ним кто‑то ухаживал, промывал. И антибиотики мне должны были колоть исправно.
Ничего не понятно.
Я заметил на столике бутылку воды, самой обычной – «Святой источник». Поллитровку. Жажда напомнила о себе с новой силой, и вытянув руку, я взялся за бутылку, которая показалась мне чертовски тяжелой. Свернул крышку, задрал голову, сделал несколько глотков. Вода пролилась по пищеводу, и живот тут же отозвался урчанием. Черт, сколько я не ел‑то?
А если я жив, то сколько времени прошло? Рана на животе зажила уродливым шрамом, но он еще бугрился во все стороны. А по краям видно симметричные одинаковые дырочки от швов.
Я вылил немного воды в ладонь и плеснул себе в лицо. Потом еще и еще, пока не промыл слипшиеся глаза. Ладно, вроде нормально. Жить будем. Отпил еще, а потом попытался подняться.
Мне это удалось, держась за стену я вполне себе мог стоять на ногах. Тогда я сделал шаг. И еще шаг. Что ж, кажется, не все так плохо, ноги меня держат, пусть и для этого приходится прикладывать усилия. Сделав еще пару шагов, я дотянулся до двери, повернул ручку и толкнул ее от себя. И оказался в коридоре. Обычный дом, стены покрыты такими же плашками дерева, на полу – ковролин, не шумит практически. А я босой, так что и шума естественно никакого не произвожу.
