Однако тревожное предчувствие, не покидающее с самого начала, только росло. Оно жило у меня под кожей и, как прожорливый хищный зверь, поглощало всю радость.
Так во время первых сцен фильма ужасов, когда ничего страшного еще не происходит, герой только въезжает в старый особняк, распаковывает вещи, а по спине зрителя уже бегут мурашки.
Говорила я раньше, что Анька была ужасно внимательной и хорошо понимала людей?
Оказалось, она подмечала всё: то, как я смотрю на Пашу, а затем отвожу глаза и мучительно краснею. То, как он мнется, когда обращается ко мне, и с трудом находит слова.
– Ты его любишь? – спросила сестра по дороге домой, доверительно заглянув мне в глаза. – Скажи, любишь его или нет?
Я промолчала. Будто внутри зажегся красный сигнал светофора – остановись! Аньку мои сомнения, казалось, изумили до глубины души.
– Я же твоя сестра! Самый близкий на земле человек!
Аня нежно взяла меня за руку. Ее ладонь была теплой и такой родной – как у мамы.
– Вместе мы что-нибудь придумаем. Я помогу, обещаю.
Я кивнула, слезы стыда и облегчения покатились из глаз. Эту любовь я носила годами, баюкала ее как больного ребенка, не решаясь рассказать о тайном чувстве никому, даже маме. А Анька легонько гладила меня по спине.
– Ну что же ты плачешь, дуреха? Я с ним поговорю, слышишь? Он тебя тоже любит, надо лишь сделать шаг навстречу, и вы непременно будете вместе!
Тогда я была даже рада, что ей доверилась, нерассказанная тайна жгла гортань. На секунду показалось, умница-сестренка все устроит.
Весь следующий день я была как на иголках. Анька же оставалась собой – веселой, собранной и спокойной. Она сказала, поговорит с Пашей в парке, подберет нужные слова, которые уже много лет не могла подыскать я (в этом Аня действительно была мастерица), чтобы не смутить его и заставить признаться в чувствах.
Меня она просила подойти к трем часам. Я пыталась читать, рисовать (тогда ходила в ИЗО-студию), но кисти валились из рук, а слова не хотели складываться в предложения. Я не смогла ждать трех, в два тридцать уже была у скамейки, где мы должны были встретиться.
То, что случилось дальше, было ужасно, но вы должны понять и меня. Увиденное меня уничтожило. Анька целовалась с Пашкой взахлеб, смакуя каждый момент, упиваясь его внезапно вспыхнувшей страстью.
Не могу допустить, чтобы ей, девятнадцатилетней королеве, действительно нравился робкий долговязый подросток.
Не знаю я, зачем ей это было нужно. Доказать свое, и без того очевидное, превосходство?
Анна одарила меня взглядом победительницы. Засмеялась:
– Смотри, подошла дуреха! Дуреха!
Паша что-то кричал, клялся, что я все «не так поняла», а Аня всего лишь хотела научить его целоваться, чтобы он не ударил передо мной лицом в грязь. Не хотел, чтобы все зашло так далеко!
Но я убежала, закрылась в комнате, отказываясь выходить, даже когда родители пригрозили, что накажут меня за «плохое поведение», как в раннем детстве. И тогда я от всей души прокляла родную сестру.
– Пусть она будет тупой и толстой, слышите? Тупой и толстой! – повторяла я весь вечер и весь день, всю неделю, сглатывая соленые слезы.
Я твердила это до тех пор, пока Анька не убралась из нашего дома в блестящую расфуфыренную столицу.
– И что же? Анька стала такой? – спросила ведьма.
Клиентка интенсивно закивала:
– В том-то и дело, что стала!
Ведьма взглянула на фотографию Аньки. Из гимназии ее исключили на следующий же год, несмотря на связи отца. Взрослые не стали говорить об этом второй девочке, чтобы не делать из сестры негативный пример.
Вес Аня начала набирать уже в девятнадцать лет, просто клиентка, опьяненная эффектом ореола, этого не заметила. Правду сказать? Не поверит. Будет бегать по экстрасенсам, магам, ведунам, шарлатанам…
Ведьма идет на кухню, заваривает чай с кусочком лимона, корицей и летними ягодами. Что-то шепчет над кружкой. Приносит женщине.
– Вот средство против проклятий.
– Это же просто чай!
– Такая маскировка, милочка, – ухмыляется ведьма. – Это настоящее зелье! Главное, кто готовит да с каким посылом. Если бы тут плавал чей-то глаз и хвост летучей мыши, на вас это произвело бы более сильное впечатление?
Клиентка смеется, с опаской подносит чашку к губам. Делает первый глоток, чувствует, как в груди разливается блаженное тепло. От чувства вины и старых обид – в самый раз. Денег Алика не взяла.
– Люблю я снимать проклятья! По душе мне такая работенка, – улыбнулась ведьмочка во весь рот. – Дальше ее вес уже на ее совести!
– А сестренке что передать? – спрашивает клиентка у самых дверей.
– Поменьше мучного, девочка, – хитро улыбнулась ведьма Алика. – Поменьше мучного!
Пять лет назад
Алика
«Сколько себя помню, меня всегда удивляли человеческие предрассудки. Почему поверить в злых духов, порчи и проклятья легче, чем в естественный ход событий?»
Я вздыхаю, откладываю телефон с заметками в сторону. Наверное, это не то, над чем должна задумываться пятнадцатилетняя девочка. Но мне больше нечем заняться. Та, что столь сильно добивалась встречи со мной, опаздывает.
Я сижу в пустом кабинете, листаю учебники по психотерапии, записываю мысли в заметке на телефоне. Каждый день с часу до трех кабинет пустует. Считается, что учительница истории и по совместительству классная руководительница проводит здесь факультатив.
Вначале так все и было. Но очень скоро наши занятия стали проходить примерно так: классная с явным наслаждением скидывала туфли с миниатюрных ножек, откидывалась на спинку стула и жалобно спрашивала:
– Может быть, вы сами что-нибудь почитаете?
Никто не осуждал молодую учительницу. Ей и так приходилось несладко: Вероника Геннадьевна недавно закончила университет, пришла к нам вся восторженная, готовая нести «свет знаний», но реальная работа в школе явно отличалась от ее фантазий. Здесь была и травля изгоев, которую она не могла остановить, и сложные подростки, готовые спорить с каждым словом девушки, и хулиганы.
На лице учительницы застыло выражение недоумения, словно Вероника Геннадьевна до сих пор не совсем поняла, где она очутилась, а золотистые кудряшки вокруг лица придавали сходство с беспомощным ангелком.
Школа не место для таких хрупких созданий.
Вскоре Вероника Геннадьевна вовсе перестала приходить на внеклассные занятия. Официально считалось, что факультатив все еще проводится, и дверь остается открытой.
Желающих посетить пустой кабинет было немного. Поэтому лучшего места для моих целей было не найти.
Поглядываю на часы. Девушка, которая подложила в пенал записку, умоляя о встрече, явно не торопится. Она писала, что ни за что не потревожила бы меня, не случись что-то из ряда вон выходящее! Записка написана печатными буквами, чтобы в случае «утечки информации» никто не мог разгадать почерк.
Начинает глодать любопытство. Чувствую себя Шерлоком Холмсом, к которому обратились с очередным делом. За дверью слышатся шаги. Походка легкая, женская. Я напрягаюсь. Вдруг Вероника Геннадьевна решила вспомнить о своих обязанностях?
На пороге появляется староста Женька. Первая мысль: «Заложит учителям». Но, кажется, можно расслабиться, она пришла сюда явно не для того, чтобы устроить облаву. Щеки девочки пылают трогательным румянцем, от этого одноклассница кажется смущенной, будто девочка из аниме. Она нервно теребит в руках ластик и отводит глаза.
Я не привыкла видеть Женю такой. Обычно она собранная, спокойная, готова в любой момент ответить преподавателю. Сейчас Женька оглядывается, будто готовясь сорваться и убежать, но затем пересиливает себя и входит в кабинет.
Итак, что за секреты могут быть у нашей умницы и отличницы? Да еще те, что требуют вмешательства сверхъестественных сил?
– Мне говорили… ты ведьма, – запинаясь, выдает одноклассница.
Еле сдерживаю смешок. Удивляет одно: почему у вроде бы неглупых людей мое заявление не вызывает никаких сомнений?
