Встретил там Грома, которыЙ посмотрел на меня с интересом:
– Ты его застрелил что ли?
– Ну да, – кивнул я. – А что мне с ним ещё делать было?
– Не знаю, – пожал он плечами. – Думал, задушишь, чтобы патроны не тратить. Зарежешь. Знаешь, китайская казнь, тысяча порезов, или как она там называется. Ногами забьешь.
– Ты из меня совсем уж монстра не делай, бля, – только и оставалось попросить мне его. – Ты же сам согласен, что‑то, что в Белогорске произошло, было необходимо сделать. Сам в этом участвовал. Ты же со мной по пленным стрелял.
– Да у меня и в мыслях не было, – махнул он рукой. – Они по заслугам получили. Но ведь это из‑за этого уебка твоя девушка погибла.
Я снова прислушался к себе. Нет, ничего. Вообще ничего, не слышу, не чувствую и не думаю. Было и было. Та часть жизни уже закончена, а теперь меня ждет новая. На новой, так сказать, локации. Новые горизонты…
Да, не радует оно меня. Если честно, то я бы предпочел, чтобы хоть кто‑то из пацанов со мной поехал.
– Тебе самому‑то нормально работу на середине оставлять? – спросил я. – Понимаешь же, что их структура – это колосс на глиняных ногах. Надавим как следует, и все, пизда им. Вместе справились бы. Я на внедрении, вы бы в окрестностях прикрыли.
– Не, Край, все, – он покачал головой. – После такого они не доберутся до нас. А у нас и техники полно, и оружия, отобьемся в случае чего. А мы отвоевались. Уж извини.
Я понимал его. Причина была в потерях. У него двое легли, в том числе и Бехр, а он был близким человеком, да еще и Руся ранен по‑прежнему. С ним все хорошо, конечно, будет, он уже на костыле ходит вполне себе.
Вот он – предел моральной устойчивости, уровень потерь, после которого подразделение биться уже неспособно.
Но самое‑то смешное, что даже импортные отказываются со мной ехать. Они всего одного человека потеряли, Бастиана, но все равно. Хотят, говорят, спокойной жизни. И с Громом они спелись уже, он пообещал их представить, и убедить в том, что все нормально будет.
– Ладно, – сказал я. – Ты со своим‑то что?
Второго пленного тоже решено было убить. Мне ничего не стоило бы сделать это самому, даже с учетом того, что я вроде как обещал его отпустить. Но Гром решил сделать это сам. Может быть, хочет что‑то типа финального выстрела в войне с «Воронами» сделать или еще чего подобного.
С моей точки зрения, решение отступить было глупым. Неужели они на перспективу смотреть не могут?
Ну вот предположим, что шторм не уймется, и никакого десанта, чтобы нас спасти, не будет. И жить нам тут… Ну до скончания времен, насколько нашего века хватит. Что тогда?
У кого перспектив развиться в полноценное общество больше? У «росгвардейцев», которые заняли небольшой лагерь, да еще и вблизи от замертвяченного города, где может что угодно случиться? Например, толпа мертвецов наружу пойдет. Нет, они отобьются, сейчас уж с «Градами», тем более, но…
Не суть. Дело в том, что «Вороны» даже будучи изрядно потрепанными, крыли людей Сафина как козырной туз шестерку. Просто потому что у них больше людей. И больше возможностей воспроизводиться – есть те же деревни. Не удивлюсь, если в конечном итоге они станут детей оттуда набирать в какие‑нибудь военные лагеря, где будут делать из них преданных бойцов.
Вон, Турция, янычары. Через море всего, пусть оно теперь и непреодолимое. Но исторический опыт позаимствовать можно.
Короче, с Мансуром нужно было разобраться. И даже не обязательно уничтожать всех «Воронов», мне не нужно убить их всех до единого, чтобы никого не осталось. Это и невозможно. Моя цель – сделать так, чтобы они превратились в разрозненные шайки, которые быстро перегрызутся между собой из‑за оставшихся ресурсов организации.
А на это шансы есть. Убей Мансура. Убей того, кто придет за ним. Вырежи еще несколько лидеров. И что тогда?
Тогда останутся местечковые авторитеты, которые смогут взять с собой максимум десяток бойцов. Постепенно они объединятся в более крупные шайки, но вместо того чтобы тиранить местных, им придется драться за то, что осталось.
А ведь и ресурсы я тоже могу попортить.
У меня есть опыт разведывательной деятельности…
– Да ножом по горлу и все, – прервал поток моих мыслей капитан. – Так и лежит там. Хоронить, так понимаю, ты их не собираешься?
– Оттащим куда‑нибудь в лес, – ответил я. – Там бросим.
– Да уж, – ответил он. – Мне знаешь, что мозги ебет сильнее всего?
– Что? – спросил я.
– То что Бехра похоронить не удалось, – ответил он. – Вот уж пиздец. А у него семья осталась. Как я им в глаза теперь посмотрю?
– Это всегда тяжело, – ответил я. – Выжившему в глаза смотреть родственникам тех, кто погиб.
– Тебе‑то откуда знать? – спросил он. – У вас же все проще было. Похоронка приходит и зачисление средств, гробовые, все дела. Это у нас…
– А тебе раньше, типа, людей терять приходилось? – спросил я.
Он промолчал.
– Вот и не пизди, – только и оставалось сказать мне.
Своих мы уже похоронили на том же кладбище, которое разрослось тем временем до полноценного погоста, тут уж ничего не скажешь. Но приезжать сюда ухаживать за могилами никто не будет, так что рано или поздно оно затеряется в лесу.
Мы тем временем добрались до лагерной кухни, Гром потянул дверь, пропуская меня внутрь. Я вошел и увидел наше невеликое воинство со скорбными лицами. Стол был накрыт, но скромно, хотя выпивки опять же была куча. Все молчали.
Я подошел к одному из столов, открыл бутылку водки, плеснул в самую обычную чашку, примерно до половины и выцедил мелкими глотками. Во рту горечь, глотку обожгло, в животе будто бомба взорвалась, да еще и слезы вышибло из глаз. Но я налил еще.
– Что, пацаны, – проговорил я, поднимая кружку и принюхиваясь к запаху спиртяги. – Речей от меня ждете? А вот увы, не будет никаких речей. Пиздец тут, все.
Опрокинул кружку в себя. Что это на меня нашло вдруг – водку стаканами хлещу? Черт его знает, но мне почему‑то очень хотелось напиться. А потом поебаться. Интересно, Бренна не откажет, если я ее попрошу?
Я повернул голову и увидел Сашу, которая стояла скрестив руки на груди и смотрела на меня, не отрываясь. И мне на секунду стало стыдно. Чертовски стыдно. Что ж я творю‑то, блин?
Может быть, подойти к ней, поговорить попробовать? Хотя толку‑то с того теперь. Да и на самом деле, померла – значит померла. Обсуждать тут практически нечего.
Ладно. Новая работа и новая жизнь.
– Значит ты, Край, говорить не хочешь? – повернулся ко мне Гром.
– Не хочу, – буркнул я, но в голосе послышалось смущение.
Громкие лозунги уже не сработают. Мое невеликое воинство развалилось, на этом все и закончилось.
В голову пришло какое‑то дурацкое сравнение. Наверное феодалы в прошлом что‑то подобное испытывали, когда шли на восстание против сюзерена, а когда терпели поражение и их войска разбегались.
Бред какой‑то, короче говоря. Ладно, все могло хуже быть, гораздо хуже. Хотя бы эти выжили.
– Тогда я скажу, – вперед вышел Гром. – Все, пацаны. Мы свою работу сделали. Те, кто погиб… Должен сказать, они погибли не зря. Зато нас теперь гарантированно не достанут, ничего нам эти уебки сделать не смогут. Так что будем жить. Устроимся у нас на базе.
Он махнул головой, и проговорил:
– Если вас на базе не примут, то найдем другое место для жизни. У Севастополя брошенных деревень достаточно, обустроимся там. Я с вами останусь, плевать на приказы. Так что все. Война окончена. Теперь домой.
– Полковник Васин приехал на фронт со своей молодой женой… – издевательски протянул я.
Гром посмотрел на меня таким взглядом, что было ясно – еще слово, и он пойдет мне морду бить. Я только отсалютовал ему своей чашкой и опрокинул в себя остатки водки. Вытер губы тыльной стороной ладони, налил в чашку еще и двинулся к импортным, которые стояли чуть в стороне и смотрели вокруг. Они особо не слушали, все равно ведь говорили на русском, а они на нем ни бельмеса.
