Убил по дороге двух демонов Запределья? Черт возьми, не я это начал! Между прочим, я и сам при этом пострадал. Теперь у меня на левом плече какой-то зеленый «эполет» время от времени появляется по неизвестной причине, словно метка от демона Шакуса. А лицо мое до сих пор иногда щипать начинает после слюны Румпельштильцхена. Как бы следов навсегда не осталось от этой слюны. Не хотелось бы ходить обезображенным. Кто же тогда за меня замуж-то выйдет, за рябого? Дочка Дубасова?
Тут наконец Кристоф решился задать свой вопрос:
— Что делать будем, Алексей Федорович? — спросил он осторожно. — Как нам быть-то теперь?
— Как быть? — задумчиво повторил я, сдерживая рвущуюся Снежку. — А вот как быть вам, мсье… Поезжайте-ка вы домой! И в ближайшие дни в город и носа не показывайте. Старший Дубасов прав: скоро здесь могут начаться беспорядки, и будет нехорошо, если вы окажетесь в них втянутым.
— Но мсье… — растерянно начал Кристоф. — А как же быть с Фике⁈ Что я скажу родителям⁈
— А вот это, друг мой, уже ваша забота!.. Господи, да соврите что-нибудь! Что спасли ее из лап дракона в высоком замке, куда забрались по ее длинным волосам! Или с трудом отбили от шайки разбойников… Вы же прочли кучу французских романов — ни мне вас учить!
— Да, но… — видно было, что мальчишка совсем не приучен лгать родителям. — Дело в том, что они тоже читали эти романы и знакомы со всеми сюжетами.
— Значит, придумайте свой собственный! — рявкнул я на него. — Только не забывайте одну важную вещь, мсье: в тот самый момент, как вы воткнули свою шпагу в грудь барона Марбаха, вы взяли на себя ответственность за жизнь этой ангельтинки! Я уверен, что вы поступили совершенно правильно, и подтвердить это могли бы предыдущие шесть жен князя Ульриха, если бы остались живы. Но вы забыли одно: я не читаю французских романов и не занимаюсь спасением принцесс! Отныне это ваша задача, Кристоф!
Не знаю почему, но моя речь его вдохновила. Лицо его приобрело такое выражение, словно он принял для себя какое-то крайне важное решение. Мы распрощались. Чтобы придать своему неофиту побольше уверенности, я крепко хлопнул его по плечу. Бережно придерживая одной рукой принцессу, он не имел возможности ответить мне тем же, и потому просто покивал со смутной улыбкой.
И мы разъехались в разные стороны. Он направился к своему дому, а я к дому куратора Амосова. Внезапно навалилась страшная усталость. И голод. Последний раз мы ели несколько часов назад — пообедали куропаткой, убитой Завадским. С той поры и маковой росинки у меня во рту не было, и если в суете дел я немного об этом позабыл, то организм мой все прекрасно помнил. И решил дать знать об этом громким утробным урчанием. Совсем некстати вспомнились пироги на столе в беседке у Дубасовых. Уж не знаю, чем они были начинены, но дух от них шел потрясающий…
При мысли об этом, в животе заурчало еще громче, и я решил думать о чем-нибудь отвлеченном. Вспомнился вдруг наш путь через замороченный лес по ту сторону Серебрянки, и мой бестелесный морок, с которым я имел беседу. Интересно, почему он так и не показал мне своего лица? Морок мог бы явить мне кого угодно! Покойного батюшку, или генерал-полицмейстера Шепелева, или… Катерину!
Вспомнив о Катерине, я даже лошадь придержал. Может, сперва стоит заехать домой? Увидеть ее, сообщить, что со мной все в порядке? Вот он я, живой, вернулся из краев сагарских! Не сожрали меня упыри, не выпили моей кровушки без остатка. И не порубили меня на куски, как беднягу Глаппа. Лишь зеленый «эполет» на плечо заработал, да морду теперь щиплет от слюны демонской…
Почему-то я был уверен, что она обрадуется, увидев меня. Вскричит: «Алешка! Алешка вернулся!», и возьмет меня за руки. А я нежно так прижму ее к себе, поцелую в пухлые губы и отвечу: «Да, я вернулся». А она не оттолкнет меня даже, а наоборот — прижмется ко мне сильнее своей наливной грудью…
При мысли об этом, я едва не застонал. Как там она без меня? Не обидел ли кто ее? Не сказал ли худое слово вслед? А ежели сказал, так я разом решу этот вопрос, чтобы другим неповадно было!
Подумав такое, я крепко стиснул эфес шпаги. И поймал вдруг себя на мысли, что если бы в этот момент мне указали на случайного прохожего и сказали бы: «Он обидел Катерину, убей его!», я бы не задумываясь сделал это. Проткнул бы прямо на месте. Богом клянусь, так бы оно и было. А потом я стоял бы над умирающим телом с окровавленной шпагой в руке и не знал бы, что теперь делать…
Это надо же, как события, случившиеся в Сагаре, повлияли на мой рассудок! Еще три дня назад я и представить себе не мог, что такое вообще возможно. А теперь мне это кажется единственно нормальным поступком.
Такое и с батюшкой моим бывало, когда он с очередной войны возвращался. Сперва-то ничего — радости полный дом и трофеев всяческих. А вот вечером порой страшно становилось, когда батюшка лишнюю чарку выпьет и начнет о сражениях разных рассказывать. Да не о тех красивых сражениях, когда стройные ряды солдат идут друг на друга под грохот барабанов, над головами развеваются стяги, а пушечная батарея лупит во врага визжащей шрапнелью.
Нет — он вспоминал другие моменты, в которых уже не было никакой красоты. А была только грязь, кровь, вспоротые животы да шевелящиеся внутренности, из которых вываливается прямо на сапоги человеческое дерьмо.
А глаза у батюшки при этом становились огромные, белые и совершенно безумные. Он тряс меня за плечи и шипел по-змеиному: «Лошади моей, Алешка, ядром пушечным голову оторвало прямо на скаку! Только что была голова, а тут вдруг — бах! Нет головы! Только кровь фонтанами во все стороны брызжет. А я кувырком через эти фонтаны на землю полетел. Турок на меня навалился, орет, что свинья на бойне, и кинжалом мне в горло ткнуть хочет. А я держу его за руку и тоже ору, что свинья. И вот орем мы оба, что свиньи, и давим, давим каждый в свою сторону… А потом я понял, что турок-то сверху, и он меня рано или поздно передавит… И зубами в горло ему вцепился! Прямо в кадык, вот сюда! И вырвал ему кусок глотки! Ты знаешь, Алешка, как кадык хрустит, когда его зубами вырываешь⁈»
Страшно мне было в такие моменты. Очень страшно. И не потому что я не знал, как хрустит кадык, а потому что я не хотел этого знать. Но еще страшнее было оттого, что я понимал: в эту минуту батюшка снова готов убивать. Он будет орать и рвать кадыки зубами, и ему будет казаться, что именно так и нужно поступать, что по-другому никак. Потому что, чтобы выжить самому — нужно убить другого…
Но как потом избавиться от этой мысли? Такие картины надолго остаются в памяти, и ты темной ночью нет-нет да представишь себе хруст турецкого кадыка, который рвет зубами твой батюшка…
Вспоминая эти страшные вещи, я добрался до дома Амосова. У ворот стоял наемный экипаж, извозчик мирно дремал на козлах, дожидаясь пассажира. Подъехав к крыльцу, я спрыгнул с седла и передал поводья подоспевшему слуге. А на крыльце меня встретил дворецкий Кирьян, сразу двери распахнул.
— Барин заждался тебя совсем, Алешка! Ты где пропадал столько времени?
— Не твое дело.
— Беда у нас тут, Алешка. Слышал уже поди?
— Да слышал я!
Кирьян немедленно проводил меня в гостиную, где я увидел кроме самого Петра Андреевича еще двух господ. Один из них был мне знаком. Это был князь Гантимуров Павел Семенович, мы с ним виделись, когда Амосов взял меня себе на обучение. Происходила та встреча под грохот извергающегося вулкана в неизвестном мне месте. Но после того мы больше и не встречались никогда. Но был он столь же статен, подтянут, и лишь в курчавых бакенбардах немного прибавилось седины.
А вот второго господина я видело впервые. Черты лица выдавали в нем варяжскую кровь, и каким-то внутренним чутьем я сразу понял: иностранец. Белый парик на его угловатой голове был безупречен, локон к локону, и все они одного размера. Сидит в кресле непринужденно так, вольготно. Совсем как… иностранец!
Увидев меня, Амосов так и подскочил с кресла, кинулся навстречу. Хлопнул по плечам своими лапищам, да так, что раны мои снова зазудели. Я даже поморщился.
