Упомянутый Горохов хотя и был пьян, но живо сообразил, что с голыми руками на кинжал бросаться не следует и выхватил шпагу. Второй гвардеец тут же смекнул, что дело складывается не в его пользу, перебросил кинжал в левую руку, а правой тоже обнажил свою шпагу.
Судя по их горящим взорам поединок предстоял нешуточный, до смерти. Следовало утихомирить этих буянов, пока они друг друга не поубивали тут, и Гогенфельзен поторопился встать между ними, вытянув руки в стороны.
— Тпру-у-у! Вы чего, братцы, белены объелись⁈ — заорал он. — Под арестом давно не сидели? Горохов! Быстров! Быстро шпаги в ножны спрятали, пока я вас обоих не порешил!
Драчуны тяжело дышали и буравили друг друга разъяренными взглядами, но бросаться в драку не торопились. Гогенфельзен имел в полку репутацию завзятого бузотера, и связываться с ним лишний раз не желал никто, даже в состоянии изрядного подпития.
Уж не знаю, чем бы все это закончилось, но тут двери казармы вдруг распахнулись, и на широкое дощатое крыльцо вышел, гулко ступая, Гришка Орлов.
Глава 9
«Трипта ла буарда грен рас»
Смотрелся Григорий Григорьевич молодцом! Пышную белую сорочку он заправил под пояс черных штанов, которые в свою очередь были заправлены в сверкающие на солнце высокие сапоги. На груди сорочка была расстегнута, обнажив волосатую грудь, широкие рукава закатаны по локоть.
За пояс у него был заткнут пистолет, а на голове красовалась красная повязка, поддерживающая длинные волосы. Очень напоминал Гришка какого-то сказочного разбойника, только что ограбившего очередную карету, соблазнившего очередную принцессу и теперь пребывающего в благодушном настроении.
— Вы чего тут разорались? — сходу спросил он, уперевшись в мощные перила крыльца. — Если вам подраться приспичило, то идите вон за рощу, там и пускайте друг другу кровушку.
— Я эту гниду прямо здесь прикончу! — рыкнул Горохов. — Тут делов-то — плюнуть и растереть!
Второй гвардеец, названный Быстровым, подобного выпада в свою сторону не стерпел и бросился на Горохова, размахивая шпагой. Гогенфельзен успел схватить его за руку и оттолкнул в сторону. Я сам при этом удерживал Горохова, который тоже то и дело пытался сорваться с места и наброситься на своего оппонента.
И тогда Гришка одним ловким прыжком — что кот, ей-богу! — перемахнул через перила и вразвалку, но довольно быстро подошел к нам.
— Гриша, он трус! — рычал Быстров, бешено тараща глаза. — Он из полка уезжать собрался! Да еще меня же блевотиной кошачьей назвал!
Уж не знаю, на что он еще собирался пожаловаться Орлову, но тот дослушивать не стал. Коротко размахнувшись, врезал Быстрову в ухо своим кулачищем, и тот замертво рухнул на землю.
— А дай-ка я ему добавлю! — заорал Горохов, вырвался из моей хватки и кинулся к своему противнику.
Но по пути наткнулся на Гришкин кулак и тоже без чувств завалился в траву рядом с Быстровым.
— Угомонились, драчуны? — спросил Орлов, поправляя сбившиеся рукава. — В следующий раз просто головы поотрываю, и вся недолга… — Тут он оторвал довольный взгляд от рукавов своей сорочки и заметил наконец меня. Глаза его удивленно расширились. — Сумароков, ты ли это⁈ Получил, значит, мое послание… Не думал я, что ты так скоро пожалуешь. А ты рискнуть, значит, решил. И правильно сделал, потому как дела у нас с тобой как нельзя лучше складываются. Преображенцы хоть сейчас готовы присягнуть императрице, и есть все основания думать, что Семеновский и Измайловский полки нас поддержат в полном составе.
— За малым исключением, — подал голос Гогенфельзен.
Гришка бросил на него быстрый взгляд и нехорошо прищурился.
— Да, Мишенька, за малым исключением, — согласился он и сплюнул в траву. — Уезжал бы ты отсюда куда подальше, коль с нами тебе не по пути.
— Да я уже передумал, — с таким же нехорошим прищуром отозвался Гогенфельзен.
— А почто так? — удивился Орлов.
— Расхотелось мне, Гришенька, — он широко и нарочито равнодушно зевнул.
— Вот как? — Гришка почесал затылок. — Что ж, рад слышать такое. Тогда добро пожаловать домой, Михаил Семенович!
С этими словами он в пояс поклонился Гогенфельзену. Тот громко хмыкнул. И пока этот любезный разговор не закончился новой дракой, я шагнул вперед, положил Гришке руку на плечо и сказал проникновенно:
— Отойдем в сторонку, Григорий Григорьевич. Мне с тобой потолковать надобно.
Пожав плечами, Гришка дал отвести себя к кустам, там снова сплюнул сквозь зубы и поинтересовался:
— Чего там у тебя стряслось, Алексей Федорович? Важное чего или как? А то у меня тут забот полон рот. Помощника моего лучшего, который в курсе всех наших дел был, Ваську Чижова, кобыла оглоушила. Думали, конец ему пришел. Так нет же — оживила его Катерина твоя вместе с моей Анастасией Алексеевной!
Я не упустил из внимания это маленькое уточнение: «моей Анастасией». Видать всерьез она ему приглянулась, коль даже в деловом разговоре не забыл это упомянуть. Уж не знаю, чего такого особого он в ней нашел. На мой взгляд — девица как девица, ничего особенного. Рослая, правда, почти как Катерина, но на лицо не так уж и хороша. Уточню сразу: ничего неприятного в лице ее, конечно, нет, но до Катерины ей далеко. Моя Катерина — она такая… такая…
А может это ящерка у Насти под ключицей свое дело сделала? Да-да, наверняка это она Гришке разум затмила!
— А дела такие, Григорий Григорьевич, что нам с тобой пора трубить отбой, — сказал я очень уверенным тоном, чтобы Гришка не усомнился ни на миг в серьезности этих слов.
Он так и вскинулся, брови его на лоб поползли.
— Ты в своем ли уме, Сумароков⁈ Какое еще отбой? О чем ты вообще? Да ты знаешь каких усилий мне с братьями стоило весь полк на наше сторону переманить? Ты знаешь сколько офицеров ушло из полка, чтобы новой присяги не давать? Да на нас уже наверняка в Тайной канцелярии толстое дело завели, и виселицу уже стоить начали!
— Вот потому и пора остановиться, Григорий, пока ты дел не наворотил, после которых возврата не будет.
— Но как же императрица⁈ — вскричал Гришка.
— А нет больше императрицы, Гриша… Мертва она. Голова ее в моем саду захоронена, и матушка теперь на том месте часовню поставить собирается. А тело ее в гробу красном в кабинете у светлейшего покоится… Ничего больше нет — ни государыни, ни наследника. Некому нам присягу приносить. Теперь только ждать, покуда Поместный Собор нового императора не изберет. Вот ему гвардия и будет присягать.
Гришка замер, и так и стоял в полной неподвижности, таращась на меня с глупым видом. Должно быть он никак не мог взять в толк, как же такое могло случиться. И тогда я поведал ему все, что произошло накануне на поляне в моем саду. Только не стал рассказывать о беспомощности, которая охватила меня в ту самую минуту, когда демон схватил государыню. Не хотел я об этом вспоминать, и не желал, чтобы об этом знал еще кто-нибудь. Потому что я до сих пор полагал, что окажись я в тот момент чуть расторопнее, окажись чуть сообразительнее, чуть быстрее и чуть смелее — жива была бы государыня.
Вот только теперь я совсем не уверен, что с нашей затеи вышел бы какой-то прок. Светлейший все знал, и все предвидел. Он смотрел на наши интриги, как старая няня смотрит на шалости детишек — строго, но с пониманием, и даже с некоторым умилением: пусть, мол, побалуются ребятушки, пусть потешатся немного. А потом няня крепко-крепко схватит детишек за уши и поволочет в дом, отмывать от грязи и одевать в новые одежки. А кому и розгами прилетит…
После моего рассказа на Гришку было страшно смотреть. Он сник весь, как-то обвис, даже лицо как будто стекло книзу, отчего щеки у него повисли как у бульдога. А глаза стали очень грустными. На мгновение мне показалось, что Гришка вот-вот расплачется.
— Как же так? — тяжело выдавил он из себя. — Как же так, Алешка? Чего делать-то теперь? Мы же с тобой такого накрутили. Нам этого могут и не простить. Да еще Семеновский с Измайловским скоро свои ответы дадут…
