В это самое мгновение где-то в отдалении раскатисто громыхнуло, и Орлов весь напрягся. И сразу из обвисшего жалкого бульдога превратился в крепкого поджарого охотничьего пса, готового броситься вперед в любое мгновение.
Я тоже встрепенулся. Мотая головой, осмотрел синее небо, на котором кое-где висели одинокие облака.
— Что это? — спросил я. — Неужто гром? Среди ясного неба?
Гришка сделал в сторону пару шагов и осмотрел горизонт, приставив ладонь к бровям.
— Нет, Алексей Федорович, это не гром, — пробормотал он. — Не похоже это на гром…
То, что это не было похоже на гром, я и сам понимал.
И тут снова громыхнуло! Да славно так, что воздух всколыхнулся, а затем тут же раздался пронзительный свист, и небольшая бревенчатая банька шагах в тридцати от нас вдруг подпрыгнула. По сторонам полетели щепки, двухскатная крыша покосилась и съехала на один бок. Воронье с карканьем разлетелось по сторонам.
— Это пушка! — воскликнул я. — Что у тебя тут за чертовщина творится, Гриша⁈ Кто по нам стреляет⁈
А Орлов неожиданно рассмеялся, неприятно оскалившись. Было видно, что ему совсем не весело, а этот смех был нужен только для того, чтобы скрыть свой страх. А может и не страх вовсе, а что-то другое — мне сложно было поверить в то, чтобы Григорий Орлов чего-то боялся.
— Восьмифунтовая прилетела, — с видом знатока сообщил он. — Предупреждают нас, значица…
— Кто предупреждает⁈ — я никак не мог взять в толк, что здесь происходит. — О чем⁈
— Не понимаешь, что ли⁈ — со смехом отозвался Орлов. — Это Семеновский с Измайловским свой ответ дали. И похоже, наше предложение им не понравилось.
Опять раздался грохот, на этот раз трижды к ряду. Над головами засвистело, деревья поблизости вздрогнули, полетели сучья и листья. Вверх взметнулись комья земли, и хотя очередное ядро ударило довольно далеко от нас, на голову мне все-таки посыпалось.
С всех сторон теперь слышались крики, среди кустов мелькали мундиры, сверкали на солнце штыки. Но было совершенно ясно, что пока это просто паника. Никто толком не понимал, кто и зачем нас обстреливает, все просто выбегали из казарм, не желая оказаться засыпанным, если ядра разрушат здание.
Горохов с Быстровым уже пришли себя, и теперь стояли рядом с Мишкой Гогенфельзеном, испуганно пялясь в небеса. У самого Мишки глаза были в пол-лица, а челюсть отвисла.
— Пустышками лупят, — деловито пояснил Орлов после очередного залпа. — Припугнуть нас хотят. Если бы поубивать хотели, то чем посерьезней пальнули бы…
И вдруг заорал как бешеный:
— Горохов, лезь на дерево, расскажешь, откудова они бьют по нам! Быстров, Гогенфельзен — живо к пушкам! Покажем этим ребятушкам, что мы тоже не лыком шиты!
Гвардейцы без промедление кинулись выполнять приказ Орлова. А я схватил его за плечо.
— Чего тебе еще⁈ — рыкнул он.
— Где Катерина? — я силой его встряхнул. — Катерина где, я спрашиваю⁈
Орлов мотнул головой в сторону казармы.
— Там она, вместе с Чижовым и Настей… Да не беспокойся ты так, Алексей Федорович, они там в безопасности!
И только он это сказал, как очередное ядро угодило точно в крыльцо казармы, проломив навес. Доски пола взвизгнули, куски от них полетели прямо на нас. Закрывая лица руками, мы с Орловым подставили им свои спины. Что-то било и колотило меня по лопаткам, а в оконцовке увесисто ударило по затылку.
А потом я услышал крик позади:
— Алешка, что ты тут делаешь⁈
И стремительно обернулся. В дверном проеме казармы стояла Катерина, обхватив за пояс окровавленного гвардейца, который едва держался на ногах. Вся голова его была сплошь замотана бинтами, уже порядком пропитавшимися кровью. Остались лишь отверстия для рта, носа и глаз, и выглядело это очень страшно. Шея у него тоже была перевязана, и сквозь ткань торчало гусиное горло. Платье Катерины тоже было перепачкано кровью. Да и на лице были видны кровавые брызги.
— Алешка, помоги! Там стекла повылетали, всё в осколках! — закричала она.
В тот же миг Горохов, уже вскарабкавшийся на дерево, проорал оттуда зычно:
— Вон они, Григорий Григорьевич! Я их вижу, вон они! С лесной дороги зашли! Сейчас снова стрелять будут!
Орлов сломя голову бросился к пушке, возле которой уже возились Гогенфельзен с Быстровым.
Снова грянул залп, затем другой, третий. Куда ушли два первых ядра я не заметил, но третье прилетело точнехонько по крыше казармы, в дверях которой стояла Катерина с искалеченным Чижовым. Из выбитых окно хлынули тугие струи пыли. Здание вздрогнуло, из-под крыши посыпалась труха. Крыльцо подпрыгнуло, навес лопнул напополам и обрушился вниз, едва не зацепив Катерину с Чижовым.
Я кинулся к ним и хотел было помочь Катерине вывести Чижова из-под нависших над ними досок, но Катерина меня остановила.
— Я сама справлюсь! — закричала она, помогая Чижову сойти с крыльца. — Там внутри Наська! Помоги ей!
Молча кивнув, я ринулся в казарму. Но на самом пороге даже присел от неожиданности, когда совсем рядом выстрелила пушка.
— Перелет! — заголосил с березы Горохов. — Чуть ближе, Григорий Григорьевич! Саженей на двадцать в аккурат будет! А то книппелем заряди, чтобы им боле по своим бомбить неповадно было! У нас книппели с последних учений оставались!
— Дело говоришь, Горохов! — прокричал ему в ответ Гришка. — Сейчас мы их расчешем!
Книппель — это два ядра, соединенные между собой цепью. Обычно их используют в морских сражениях, чтобы сподручнее было повреждать снасти на вражеских кораблях. Простые ядра пролетают сквозь ванты, а в парусах оставляют лишь небольшие дырки, книппель же летит вращаясь, как праща и крушит все на своем пути. Ванты с парусами сносит напрочь, мачты ломает. Человека же, а то и нескольких, может запросто перерубить пополам.
Но и в полевой артиллерии книппели тоже порой используют. Весьма действенно лупить ими по большому скоплению солдат. Работает даже лучше картечи. Во всяком случае, паники наводит куда больше. Когда вокруг тебя летают куски мяса и оторванные части тела, то поневоле начнешь прятаться для пущей сохранности.
Гогенфельзен с Быстровым принялись заталкивать в пушечный ствол книппель, а я заскочил в казарму, закрывая рот ладошкой от клубящейся повсюду пыли. И сразу увидел Настю.
Она лежала на полу в крайне неудобной позе — на животе, выкрутив раскинутые в стороны руки ладонями вверх. Юбки ее задрались, а худенькие ножки вывернулись так неестественно, что в первое мгновение я подумал: «Всё, конец Анастасии свет-Алексеевне. Переломало голубушку…»
Эта мысль усугублялась тем, что сверху на Насте лежали обломки досок, сломанная скамья и половина стола. Впрочем, когда я подошел, она подняла на меня свое перепачканное пылью лицо, сплюнула налипшую на губы щепку и просипела:
— Алеша, вытащи меня отсюда… Мне в спину что-то уперлось… Больно так!
И ножками своими худыми сучит при этом, как будто бежать пытается, но у нее это не получается. Я сбросил с нее обломки мебели, подхватил за талию и легко поставил на ноги.
— Все хорошо? Цела? Ничего не сломано?
Ее слегка отдающие рыжиной волосы торчали в разные стороны, как солома. Настя сдула со лба завитую прядь и торопливо себя ощупала: плечи, запястья, ребра, ноги.
— Кажется, цела, — сообщила она.
— Тогда бежим отсюда, пока на нас крыша не обрушилась.
Снаружи снова громыхнула пушка — похоже, это Орлов со своими гвардейцами шарахнул все-таки книппелем по атакующим. От выстрела Настя вздрогнула, пригнулась. Сверху на нас посыпалась труха, и что-то пронзительно и на удивление протяжно заскрипело.
В отдалении послышались два залпа, один за другим. А затем совсем рядом с нами — такое чувство, что прямо за выбитым окном казармы — что-то оглушительно взорвалось, и кто-то истошно закричал.
Он кричал, и кричал, и кричал, а наверху продолжало скрипеть, и постепенно скрип этот превращался в визг. Тогда я схватил Настю за руку и потянул к выходу.
— Куда ты меня так тащишь⁈ — шипела она. — Я не успеваю! Я сейчас упаду!
