— Он еще вернется? — спросила Настя.
Без всякого страха спросила, скорее деловито. Вид у нее при этом был тот еще — растрепанная, взъерошенная, с перепачканным лицом и до крови прокушенной губой.
— Когда-нибудь обязательно вернется, — сказал Добруня. — Если не на следующую седмицу, так попозже. Не добили мы его, и в этом вся печаль. Придется мне с помощничками сызнова Соломянку навещать, и опять тут засады устраивать. Потому как не будет местным мужичкам да бабам спокойной жизни, покудова жива эта нечисть.
— Радуйся, Настасьюшка, что печень у тебя на месте, — подбодрил девушку подошедший Беляк. — Уж очень вовкулак желал девичьей печенкой полакомиться, вон как тебя к себе прижимал, отпускать не хотел! Приглянулась ты ему.
Он засмеялся, но его пихнул в спину подошедший Кушак. Беляк сразу захлебнулся собственным смехом.
— Такая краса любому зараз приглянется, — заметил Кушак. — Вот и мне приглянулась.
— Да ну? — язвительно сказала Настя. — А не ты ли говорил, что тоща я для тебя?
— Что тоща — говорил, — не стал спорить Кушак. — Но еще говорил, что на лицо ты уж больно хороша, и что налюбоваться тобой никак не можно…
Настя прищурилась на него подозрительно.
— Что-то я не припомню, чтобы ты говорил такого.
— Если и вслух не сказал, то только по скромности своей, — заверил ее Кушак. — Но думал об этом совершенно точно. Вот тебе крест, Настасьюшка…
И он яростно перекрестился. А Настя усмехнулась. Я же пихнул ее локтем и прошипел на ухо:
— Анастасия Алексеевна, ты бы поменьше морочила головы богатырям местным. А лучше бы вспомнила, что тебя дома ждут.
Настя пренебрежительно махнула на меня рукой.
— Сумароков, я тебя умоляю! Никто меня нигде не ждет… Да и нет у меня никакого дома теперь. Умерла я там, понял? Убили меня! Ножом зарезал душегуб проклятый. Так что свободная я теперь, как птица. Где захочу, там и будет у меня новый дом, ясно тебе⁈
Я торопливо поднял руки, показывая, что не собираюсь ее ни к чему принуждать. Как говорится, хозяин — барин. В том смысле, что жизнью своей она будет распоряжаться так, как сама того пожелает.
Тем не менее, я взглянул на нее как-то по-новому. А она не так-то проста, эта Настя! Я даже зауважал ее. Не то, чтобы раньше я ее совсем не уважал, но просто относился как к ребенку, который сам о себе не в состоянии позаботиться и нуждается в постоянном внимании. Ан нет — все у нее в порядке с самостоятельностью. Думаю, останься она здесь одна, без моего присмотра, так и не пропадет вовсе, отыщет способ выжить и даже утвердиться в этом мире. А может, и в любом из миров…
— Пора возвращаться в Лисий Нос, — с хмурым видом прервал наше беседу воевода. — Не торчать же нам в Соломянке до самого утра.
Глава 17
Маленькое путешествие в Лисий Нос и кое-кто из местных жителей
Сразу открывать ворота хлева, в котором были заперты наши лошади, мы не решились. Защитный знак в виде трех лежащих на боку крестов, нарисованный углем на воротах, почему-то начал светиться. Не ярко, а едва заметно, так, что при дневном свете или даже в сумерках вряд ли это можно было заметить. Однако сейчас, в темноте, свечение видели все, и остановились перед воротами в нерешительности.
Кто его знает, как сработает этот защитный знак? А вдруг как упадет замертво тот, кто попытается нарушить запрет и откроет ворота? Или же поразит его гром какой? Ну, или же просто паралич хватит? Вовкулак и тот не смог пробиться внутрь, а он малый крепкий, против такого и гром мог оказаться бессильным!
Но все вопросы снял, разумеется, Тихомир. Он бесцеремонно растолкал нас, остановился перед воротами и натуральным образом плюнул на ворота. Ей-богу! Сначала с силой сморкнулся в себя, а потом смачно так харкнул прямо на нарисованный защитный знак, отчего тот зашипел, испустил пар и растаял прямо у нас на глазах.
— И это все? — удивился Кушак.
— Волшебно! — согласилась Настя. — Могли бы меня попросить, я бы тоже так сделала.
Лошади были напуганы. Они жались к дальней стене хлева и боялись выходить наружу. Их можно было понять: наверняка они ощущали присутствие нечисти гораздо лучше людей и буквально лишились сил от страха. Лишь почуяв близость хозяев, лошади витязей почувствовали себя спокойнее. Да и наши тоже, глядя на них, успокоились.
Ждать в Соломянке нам больше было нечего, и мы тронулись в путь до Лисьего Носа. Белый серп нарождающейся луны висел, цепляясь за край черного облака, и он провожал нас на протяжении всего пути. Едва мы выбрались за околицу, как мир снова наполнился звуками, которых так не хватало в Соломянке. Там на все звуки словно был поставлен запретный знак, вроде того, что Тихомир нарисовал на воротах хлева.
Ничто извне, казалось, не проникало в Соломянку, но как только мы покинули некий невидимый глазу предел — запрет рухнул, и стало ясно, что даже ночью мир полон звуков и движения. Кричали какие-то птицы, журчала вода неподалеку, в ней плескалась ночная рыба. Шелестела листва на легком ветру, поскрипывали стволы, щелкали сучья — всевозможных звуков было полным-полно!
А вот вой вовкулака уже слышен не был. Первое время еще встречались на дороге его гигантские следы, но очень скоро и они куда-то пропали — должно быть свернул оборотень в лес, или еще куда. И притаился сейчас где-нибудь во тьме, раны свои зализывает и решает, как же жить он будет до следующей седмицы, коли печенки человеческой так и не попробовал…
Интересно, а печень зверя лесного удовлетворит вовкулака? Или же ему обязательно человеческую подавай? А еще лучше — девичью?
Плохо дело, если ничем другим он питаться не способен. Это означает, что мы лишили оборотня его пищи, а голодный оборотень ни за что не оставит Соломянку в покое, покуда не насытится. А может и в Лисий Нос пожалует, если о Соломянке у него остались не самые приятные воспоминания.
Много нехороших дел может натворить голодный оборотень. Он и в сытом-то виде не самый желательный сосед, а уж если проголодается… М-да… Пожалуй, у жителей Соломянки есть повод задуматься о какой-то защите от вовкулака. Может быть, им все же стоит поскрести по сусекам, да нанять добротного охотника за нечистью? Ведь скупой платит дважды, как говорится. Если так и дальше пойдет, то народу в Соломянке будет становиться все меньше и меньше, а значит взнос с каждого двора для охотника за нечистью будет все больше и больше.
— А может и не сожрать он меня хотел вовсе… — сказала вдруг Настя.
А голосе ее слышалась некая задумчивость. Казалось, что она уже давно размышляет на этот счет, и сейчас просто решила поделиться своими соображениями.
— Что значит: не сожрать⁈ — не понял Кушак. — Это оборотень! Нечисть поганая! Умял бы он тебя за милую душу, и не побрезговал… А для чего еще ты ему нужна была? Или, ты думаешь, что ожениться он на тебе возжелал? Да ты бы померла враз!
— Не говори ерунды! — вскипела Настя. — Тоже мне придумал: ожениться! Слово-то какое! Между прочим, мне показалось, что и не самец это был вовсе. Не волком он обернулся, а волчицей! Вы просто не видели его глаза!
— Да видели мы его глаза! — возмущенно ответил ей Беляк. — Горят, словно угли в костре. Где ты таких волчиц встречала?
— Вы просто ничего не понимаете! — прокричала Настя. — Я сердцем почуяла, что есть в этом оборотне что-то женское! Не так как-то он меня прижимал, не по-мужски…
— Ну, конечно, не по-мужски, — тут же согласился с ней воевода. — Он же зверь дикий. В лес бы тебя уволок, брюхо когтем распорол и печенку бы вытащил. А может и так ее сожрал бы, не вытаскивая… Почем мне знать, как они ее употреблять любят?
Я был согласен с воеводой. Но и Настино наблюдение показалось мне любопытным. Не стала бы она пустословить и сочинять почем зря. Не в этих обстоятельствах, во всяком случае. Какой ей резон придумывать историю о женской сути вовкулака?
Но точку в этом вопросе поставил опять-таки Тихомир. Он внимательно выслушал доводы каждого и сообщил с невозмутимым видом знатока:
