— Ты зачем ее в себя впустил? — спросила Настя строго.
Кушак слабо дернул плечами.
— Дык, не спрашивала она, — отозвался он. — Так сразу без предупреждения в голову и влезла.
Настя вдруг коротко шлепнула его пальцами по щеке и заглянула в самую глубину глаз, даже на цыпочки привстала.
— Эй! — позвала она. — Ты там? Ты зачем в жениха моего закралась⁈
— Не твое дело! — ответил Кушак неожиданно тонким звонким голоском. Он не был совсем уж женским — все-таки голосовые связки богатыря имели для этого какие-то чисто физические ограничения, но было совершенно понятно, что фразу это сейчас произнес не он.
— Кого выбрала, в того и вошла, — продолжил Кушак все тем же голосом Марьицы-покойницы.
И немного подумав, добавил слегка капризным тоном:
— И не твое это дело, девка из чужого мира!
У Настя брови полезли на лоб, да так там и остались. Какое-то время она просто качала головой, не находя слов, а потом шумно выдохнула и махнула рукой.
— Вот стерва, — сказала она.
И поднесла свой маленький кулачок Кушаку к носу.
— Не вздумай с ней там любезничать, понял?
— Понял, — тут же кивнул Кушак.
— И когда до ветра пойдешь, то вниз не смотри, понял?
— Понял, — Кушак снова кивнул. — Не буду.
А потом вдруг противно захихикал. Он ничего не сказал, но при этом глянул на Настю столь ехидно, что стало совершенно ясно: Марьица при жизни своей не очень-то жаловала деревенских девок. И они, видимо, платили ей тем же самым.
Но делать было нечего — что случилось, то случилось. И если Марьица выбрала временным носителем своей души Кушака, то ему и следовало отправляться вместе с нами в Зеркальный храм.
Так и воевода рассудил, задумчиво почесывая шевелюру.
— Ну-у, коль уж так вышло… — сказал он, поглядывая на Кушака. — Коль уж Марьица-негодница сама тебя выбрала, то так тому и быть. Дорога тебе сейчас одна — на скалу Арабойра, к жрецам Зеркального храма. Тем более, что вовкулака Соломянского мы-таки угомонили, а уж в Лисьем Носе мы с Беляком пока как-нибудь и без тебя управимся… Вот только в дорогу собраться тебе нужно, да еды с собой прихватить. Ведь до Бусого Озера еще добраться нужно.
Пихнув Беляка локтем, я спросил у него шепотом, что это за Бусое Озеро такое, и почему нам нужно к нему идти. Пока Беляк раздумывал над ответом, воевода, услышавший меня, сам пояснил:
— Минуя Бусое Озеро в Зеркальный храм не добраться. Закрыты туда все проходы, кроме одного-единственного, и лежит он через большое озеро, которое мы называем Бусым. За его серый цвет, от погоды не зависящий. Страшно вам будет у озера того, но другого пути у вас нет.
Я повернул голову к Тихомиру, и он сразу же мне кивнул, подтверждая слова Добруни. И я тогда пожал плечами: что ж, озеро так озеро. Даже если оно бусое, то бишь серое. Уж не знаю, что там за проход такой имеется, но должно быть люди как-то им пользуются, раз он там есть.
А чем мы хуже других?
Вернув на место крышку гроба, мы вновь засыпали могилу землей. Кушаку в этот раз лопаты не дали, и он все это время стоял в сторонке рядом с Настей и с кислой миной наблюдал, как уменьшается куча земля рядом с могилой. В глазах его была видна тоска. Должно быть Марьице нелегко было видеть собственные похороны, проходящие к тому же во второй раз.
Прихлопав лопатой могильный холмик, Беляк водрузил на прежнее место крест, и мы постояли недолго в молчании, отдавая дань памяти умершей. По лицу Кушака катились крупные слезы, а плечи его мелко вздрагивали. Настя сначала ласково погладила его по могучей груди, потом, видимо, сообразила, что это и не его слезы вовсе, а Марьицы, и с силой саданула ему кулаком в бок.
— Чего ты? — всхлипнув, сказал Кушак. — Жалко ведь девку.
— Эта девка стала шмыгой и пожирала людей в Соломянке, — напомнила ему Настя. — И ты нарочно пришел, чтобы убить ее. Или забыл уже⁈
Кушак кулаком утер следы на щеках.
— Помню я… Но все равно жалко! Не виновата ж она…
Уже и не понятно было, кому принадлежали эти слова — то ли Кушаку, то ли самой Марьице.
— Всё, по коням! — прервал их воевода. — Пора в путь, подзадержались мы здеся малость.
И первым направился к месту, где мы оставили своих лошадей. Но сразу возвращаться в Лисий Нос не стали, сначала свернули в Соломянку. У дома старосты, на крыше которого торчал мужичок с топором и латал проломленную шмыгой крышу, мы остановились, а Беляк громко и протяжно свистнул, созывая народ.
Вскоре на свист потянулись местные жители. Кое-кого я узнал — видел в амбаре в Лисьем Носу. Но большинство же были мне незнакомы.
Дождавшись, когда они обступят нас толпой со всех сторон, воевода громогласно объявил, что отныне с вовкулаком в Соломянке покончено. Ни на седмицу и никогда более не явится он сюда и никого не потревожит.
— А где же труп его? — поинтересовался Игнат — тот самый мужик, которого мы повстречали вчера по дороге.
Он стоял подле воеводы вместе с братом своим Малютой и смотрел на Добруню с большой надеждой.
— А вот труп его, к сожалению, предоставить не могу, — сокрушенно сказал воевода. — Потому как драка была жаркая, и вовкулака пришлось изрубить в куски и сжечь в огне.
Я неприметно усмехнулся. И не подозревал даже, что воевода окажется таким знатным сочинителем.
Малюта с растерянным видом огляделся.
— А где ж тот костер? — поинтересовался он. — Не видать кострища-то…
— Пришлось нам гнать вовкулака до самого леса, — не моргнув глазом, соврал Добруня Васильевич. — Там же его и зарубили. И спалили нечисть поганую. А головешки в землю закопали.
— Это ты ловко проделал, воевода-батюшка! — крикнула какая-то особо бойкая баба. — Честь и хвала тебе, Добруня Васильевич!
— Честь и хвала! — вторили ей остальные жители Соломянки. — Честь и хвала! Честь и хвала!
Не кричал только кузнец Сваржич, что стоял немного в отдалении и наблюдал за нами с опаской. Когда крики смолкли, мы тронули лошадей, и народ сразу же расступился в почтительности. Только Сваржич не тронулся с места.
Воевода подвел к нему лошадь, остановился и слегка свесился над ним с седла.
— У нас все получилось, кузнец, — сказал он негромко. — Немного не так, как мы рассчитывали, но все же получилось.
Сухое неподвижное лицо Сваржича дрогнуло, куцая борода затряслась. Видно было, что чувства переполняют его, но он не мог никак проявить их здесь, при всем честном народе.
— Спаси бог тебя, Добруня Василич! — с жаром прошептал он, схватив воеводу за сапог. — Спаси бог!
— Да ты не меня благодари, — сумрачно ответил ему воевода. — Я-то в Лисьем Носе останусь дела привычные вершить. А им еще до самого Зеркального храма путь держать… — И воевода мотнул головой через плечо назад, на нас.
Сваржич закивал с пониманием и подошел к Насте. Очень нежно, совсем по-отечески, погладил ее по ноге. Неприметно смахнул с щеки слезу.
— Все хорошо, голубушка моя, — сказал он. — Очень скоро ты упокоишься с миром.
Настя в испуге отпрянула, чуть не выпав из седла.
— Мужик, ты чего? — сказала она с опаской. — Я пока на тот свет не собираюсь! А Марьица твоя вон его выбрала… — она кивнула на Кушака. — На жениха моего, значит, глаз положила, стерва.
Сваржич отступил на пару шагов и вопросительно уставился на Кушака. Тот сразу же замахал перед собой руками.
— Нет-нет-нет! К черту твои телячьи нежности! Когда ворочусь живым из Зеркального храма, тогда и передам тебе привет от дочери твоей непутевой. А покуда молчит она здесь, — он пальцем постучал себе по лбу, — то и пусть молчит, а то сладу с ней нет никакого!
На том мы и распрощались с Соломянкой. А уже вскоре воротились в Лисий Нос.
Пускаться в новый путь очертя голову воевода нас отсоветовал.
— До Бусого озера путь неблизкий, — сказал он, с сомнением нас всех осматривая. — Конному весь день ехать нужно, чтобы туда добраться. Если завтра на рассвете выйдете, то к закату уже до места и доберетесь. А если лошадей особо жалеть не станете, то и пораньше. Так что сегодня отдыхайте, отъедайтесь и отсыпайтесь, а завтра чуть свет в путь-дорогу отправитесь.
