— Останавливаться на этом мосту никому не советую, — глухо сказал Тихомир. — Металл хотя и не раскален до красна, но все равно горячий. Если подковы у лошади нагреются, то она может и понести. Если кого-то скинет в реку, то оттуда ему уже не выбраться… Вы все еще не чуете, как пахнет эта речка?
Я снова принюхался. От воды тянуло слабым духом чего-то сладковатого. Неприятный такой запах, и очень знакомый. А потом я вдруг понял, что так пахнет труп, пролежавший не меньше суток.
Над нагретым мостом висело густое марево.
— Пора, — скомандовал Тихомир и тронул свою лошадь с места.
Подковы звонко зацокали по металлу. Полотно моста отдалось протяжным гулом, марево над ним заколыхалось. Темное облако гнуса над рекой задвигалось, задергалось, придвинулось к мосту.
Почуяв неладное, лошадь ускорила ход и уже скоро было на середине моста, в самой высокой его части. Тогда следом двинулись и мы трое, все ускоряясь с каждым шагом. От металла веяло жаром, Кушак вспотел моментально, да и я чувствовал себя, как карась на сковородке. На середине моста лошади заржали и пустились вскачь одна за другой, так что вторую его половину мы преодолели в считанные мгновения.
Выскочив на траву, лошади сразу притихли, остановились. Тихомир терпеливо дожидался нас, позволив своему скакуну мирно пастись на берегу. Странно, но здесь никакого трупного духа уже не ощущалось. Да и цвет воды отсюда не казался красным. Скорее зеленоватым.
Глянув на Тихомира, я с удивлением понял, что тот улыбается, широко и открыто. Его ярко выраженная призрачность стала почти незаметной, сейчас он казался самым обычным всадником, и только слабое голубое свечение у него над головой еще выдавало его потустороннюю сущность.
— Зеркальный храм почувствовал мою близость, — весело заметил Тихомир, заметив мой вопросительный взгляд. — Он дает мне силу. Я чувствую, как она питает меня! Чем ближе я к храму, тем больше мне открывается секретов Вселенной. Я не изучаю ее, я просто начинаю знать все и обо всем. И обо всех… Но нам нужно поторопиться. К закату мы будем уже у Бусого озера, а там и до Зеркального храма рукой подать.
Склон на этом берегу был более крутой, и чтобы подняться по нему, нам пришлось спешиться и вести лошадей в поводу зигзагами — сначала влево-вверх с полсотни шагов, потом вправо-вверх столько же. И так несколько раз.
Поднявшись на самый верх, мы остановились передохнуть. Я ненароком глянул на тот берег, и странное чувство кольнуло меня в сердце. Что-то похожее на тоску. Словно я навсегда покидал этот суетный мир, и в эту минуту прощался с ним.
Над лесом с той стороны реки кружили тучи черных птиц. Рваные темные облака цеплялись за самые верхушки гигантских елей, а в их глубине порой проскакивали желтые вспышки молний. Но гром до нашего берега не доносился.
Все это было весьма странно, ведь всего не больше трети часа тому назад, когда мы все находились по ту сторону моста, ничего подобного там не наблюдалось.
Неужели погода могла испортиться настолько стремительно? Значит, и здесь нас вскорости может накрыть дождем?
Я уже было открыл рот и повернулся к стоящему чуть позади Кушаку, чтобы сообщить: «Гроза приближается, надо бы поторопиться», но так и замер.
Кушак стоял неподвижно, бледный, как снег. В вытаращенных глазах его отражались вспышки далеких молний. Чуть перекошенный рот свой он то приоткрывал, желая что-то сказать, то вновь закрывал, так и не произнеся ни звука.
Но потом все же смог с огромным трудом выдавить едва слышное:
— Господи помилуй… Я все вспомнил… господи помилуй…
— Ну вот! — весело сообщил Тихомир. — Наконец-то ты все вспомнил! Ты сильно не волнуй душу свою, Кушак. Сейчас придет к тебе понимание, а за ним и успокоение. Каждому свой черед… Свой черед…
— О чем они говорит? — насупившись, спросила у меня Настя. — Сумароков, ты что-нибудь понимаешь? Я — нет!
А вот я, кажется, уже начинал понимать. Я смотрел на Кушака и все еще видел перед собой все того же витязя, с которым плечом к плечу мы сражались со шмыгой в ночной Соломянке, но замечал я теперь и кое-что другое. Черную тоску в самой глубине его глаз. Осознание неизбежного. И еще — прощание его души с этим миром, ведь она-то все чувствовала и все понимала с самого начала.
— Первая стрела угодила тебе вот сюда… — сказал подошедший Тихомир и ткнул пальцем Кушаку в грудь. — Она пробила кольчугу, но не смогла войти глубоко. Однако боль была невыносимой, и ты с рычанием барахтался на деревянном настиле на городской стене, откуда следил за приближающимися беценеками…
— Я помню! — воскликнул Кушак. — Да-да, я все вспомнил! Я смог вырвать из себя стрелу, не обломав наконечника, а потом вскочил и кинул вниз со стены большой камень прямо на голову какому-то беценеку… Я слышал звук, с которым камень проломил ему черепушку, даже видел, как его мозги выплеснулись на траву. Я довольно захохотал, но затем что-то чиркнуло в воздухе и сильно ударило меня по горлу. Это была стрела беценекская. Сразу же стало трудно дышать. Я пытался втянуть в себя воздух, но никак не мог сделать этого. Потом я захрипел и… и…
— И умер, — закончил за него Тихомир. — Ты просто не знал, что это случилось. Человек никогда не знает, что он умер. Потому что, покуда он жив, в нем еще теплится надежда, что он проживет еще какое-то время, а когда он умер, то уже не способен что-либо осознавать… Ты упал на деревянный настил и уставился в синее небо. И так и не узнал уже никогда, что беценеки захватили Лисий Нос и сожгли его дотла. Но сначала они вырезали всех его жителей, даже девок в рабство не забрали, потому как им еще много предстояло воевать, и не было у них возможности таскать за собой такую обузу… Воеводу пятеро заколоть пытались, так он троих порешил, четвертого руки лишил, но пятый пронзил его мечом прямо в сердце. А жену его Расаву занасильничали трое беценекских солдат, а потом пригвоздили ее к земле пикой. Впрочем, к тому моменту она уже была мертвой…
Тихомир замолчал и медленно обвел холодным взглядом всех нас по очереди. Настя взирала на него с плохо прикрытым ужасом.
— Значит… — прошептала она. — Значит, я была права? Мы перешли Калинов мост и оказались в царстве мертвых?
Тихомир слабо усмехнулся.
— Кое в чем вы, конечно, правы, княжна. Каленый мост еще называют Калиновым, а Смордянку нашу в каких-то землях кличут Смородиной. И то и другое верно. Вот только, перейдя через мост, мы оказались вовсе не царстве мертвых, которое еще Навью называть принято. Все совсем наоборот. Будучи в Нави, мы перешли Каленый мост в обратном направлении, и теперь мы в царстве живых, Явью именуемом.
Настя смотрел на Тихомира с отупелым выражением лица, и даже рот у нее перекосился, а в глазах проскакивали искры. Вполне возможно, мой собственный вид сейчас был ничуть не лучше, а в мозгу с монотонной пульсацией отдавалась одна-единственная мысль: «Мы были в царстве мертвых… мы были в царстве мертвых…»
А когда же я смог отогнать ее прочь, то перед глазами у меня пронеслись лица всех тех людей, которых мы встречали по ту сторону Смордянки. Игнат с братом его Малютой, жены их, воевода Добруня Васильевич с супружницей своей Расавой, работники в доме его, витязь Беляк, кузнец Сваржич. А еще все те люди, которых я видел в амбаре. И жители Лисьего Носа. Страж ворот Симеон, который не признал своего воеводу и не хотел впускать нас в город…
Все они были мертвы. И хуже того — они не знали, что уже мертвы, и продолжали привычное существование, все глубже погружаясь в загробное сказочное бытие. Чем оно заканчивалось? В какие новые глубины погружались их души с каждым днем посмертного бытия в мире, именуемом Навью?
Вряд ли кто-то мог дать мне ответ на этот вопрос. Даже если кому-то и удавалось покинуть царство мертвых и пересечь Каленый мост через реку Смордянку в обратном направлении, то вряд ли бы он смог объяснить это. Скорее всего он стоял бы, как сейчас Кушак, с ошалелым видом, и очень медленно осознавал все произошедшее с ним, пытаясь вспомнить момент своей смерти.
