Меж двух огней (СИ) - "Lt Colonel"

— Ложись.

Мансарда постоялого двора не отличалась изысками. На видавшем виды столе располагались остатки трапезы. Меж ним и мутным окном, чей подоконник служил кладбищем многочисленным трупикам мух, умастилась кровать — неказистое ложе с маленькой грязной простынёй и тюфяком, из которого торчала солома. В углу пристроилась клетка с зайцем, над которой на проржавевших крючьях висела одежда. Я потоптался на месте, прикидывая, лечь на спину или живот, — так и так выходило, что будет больно.

— Сломаны? — Вероника ткнула в рёбра, и моя страдальческая рожа ответила ей за меня, — Ложись на спину. Если можешь ходить, с ней всё в порядке… более или менее, — добавила она после паузы. Воодушевления это не принесло.

Я улёгся, подавив желания поёрзать, поскольку кроме соломы в тюфяк кто-то засунул каменные горошины. Вероника забралась на кровать за мной, и та протестующе и со злобным намёком скрипнула, грозясь переломиться. Комнату явно проектировали на одного.

Нависнув над моим телом, девушка сказала:

— Шевельнёшься — придушу.

Я испуганно замер, и между пальцами Вероники родились сгустки нитей грязно-жемчужного цвета. Один взгляд на них вызвал серию приступов тошноты, и если бы в желудке хоть что-то оставалось, то я бы заблевал и себя, и девушку. Сгустки не выглядели мерзкими — пойманные клочки густого тумана. И всё же они рождали нутряное ощущение неправильности, точно одно их существование противоречило реальности, противоречило основам сущего и лично моего бытия. Вероника нахмурилась, и я закрыл глаза, сосредоточившись на пульсации крови в висках. Эта магия… не была сродни магии тьмы, что я увидел в первые минуты жизни на Мельте. Магия тьмы пугала. Она отрицала законы мироздания. Эта же перламутровая муть вызывала омерзение столь явное, что от неё хотелось выдрать глаза, испачканные её образом на сетчатке.

Я задрожал, почувствовав дыхание Вероники на лице. А затем на голову опустилось липкое, противное, как копошащийся рой червей. Клейкая дрянь не ограничилась кожей, забралась в глубь черепа, раскинулась в нём, отчего тело пробило крупной дрожью. Я с трудом подавлял желание вскочить и убежать. Меня словно расщепляли частица за частицей, откалывали кусочек и приделывали обратно — криво и косо, как в паззле, в кусочках которого маленький ребёнок сам проделывал выемки и выступы.

— Готово, — послышалось совсем рядом, и я открыл глаза. Голова перестала болеть, но во рту стоял отвратительный привкус, будто туда заползло израненное животное да там и издохло с неделю назад.

— Теперь рёбра и рука.

— А спина? — прохрипел я. Никогда в жизни лечение не изматывало с такой силой.

— Похоже, она не сильно повреждена, так что… её исцеление будет зависеть от того, что ты расскажешь.

Всемилостивые боги, осознал я, спине суждено страдать ещё минимум неделю.

Тягучее, как только что приготовленная патока мидзуамэ (спасибо, что не мидзуагэ!), время, пока Вероника корпела над моими ранами, я провёл, рассматривая потолок и всеми силами стараясь не думать о том, как скручивает в бессильном отвращении желудок. Под кожей медленно перемещались кости, с гадким скрипом вставая на места. Когда они принялись срастаться, я подумал, что не сдержу вопль. Боли не было, однако осознание, что нечто внутри тебя действует согласно своей воле, действует активно и бесцеремонно, наводило жуть. Наконец Вероника смахнула испарину со лба и, бесцеремонно спихнув мои ноги в сторону, села рядом. Я ощутил слабый укол в спине, но за исключением единичной вспышки боли тело чувствовало себя превосходно. Разве что… рот наполнил гнилой привкус.

Я приподнялся и уселся около с Вероникой.

— Рассказывай, — выдохнула она. Румянец, вернувшийся после отдыха, вновь пропал, и выглядела девушка так, будто болела малокровием. Я замялся, не зная, с чего начать.

— Ты выбирался за пределы трактира?

— Д-да.

Признание далось нелегко.

— Идиот, — Вероника спрятала лицо в ладонях и пробормотала, — Вот что… начинай с самого начала. С момента, как я ушла наверх. И не упускай ни единой подробности.

Пересилив страх грядущего наказания, я рассказал, как незаметно для себя напился и как в трактир вошла Саюрей. Воспоминания о собственном легкомыслии вгоняли в краску.

— Она заинтересовалась тобой? — Вероника отняла руки от лица и уставилась на меня, — Как она выглядела?

Я постарался в красках описать её, опять задумавшись, что же такая красавица, как она, нашла во мне. Когда я закончил, Вероника сделала знак молчать и с усилием приоткрыла окно. Комнату наполнил гул ветра. Погода стремительно портилась. Девушка вернулась на кровать и приникла ко мне.

— Дальше говори шёпотом.

— Что? Зачем?

Она обвела глазами комнатушку.

— У стен тоже могут быть уши.

— Разве нет никакой магии против подслушивания? Пузырь тишины или ложный диалог?

Взгляд, которым меня одарили, по силе равнялся ушату помоев.

— Кретин, не рассуждай о магии, в которой ни триединого выродка не понимаешь. Впрочем, — яду в её голосе позавидовала бы гадюка, — если ты знаешь способ сотворить… пузырь тишины… сейчас самое время.

Она с преувеличенным вниманием посмотрела на мои руки, и я спрятал их за спину.

— Сдаюсь, — прошептал я, и допрос продолжился.

На моменте, где я вернулся из туалета, Вероника снова остановила меня.

— Она пила из принесённой кружки?

— Нет, сказала, что заказала для меня…

— Ты видел, чтобы она что-то с ней делала?

Я сдвинул брови в усердной попытки припомнить подробности.

— Да нет, когда я вошёл, трактирщик как раз принёс пиво… кажется, она постучала по ободку кружки или вроде того…

— И ты выпил это⁈

Я заморгал.

— Почему не должен был…

— Придурок! Кусок конского навоза! — яростно возопила Вероника, и это вкупе с её стараниями сохранить шёпот, выглядело почти комично. Почти — поскольку начали появляться опасения, что меня прирежут на той же кровати, где только что лечили.

— Неужели в комок мышиного помёта, что ты зовёшь головой, не заползла хоть тень сомнения, хоть призрак мысли⁈ Она могла подмешать что угодно, отравить тебя или сделать болванчиком, который по всём подчиняется ей! С какой радости ты решил, что роскошно одетая красивая девушка хоть на миг взглянет на тебя?.. — Вероника осеклась, — Если только… если только это не очередная проверка. Прощупывание почвы, определение того, насколько ты знаком с логикой жизни Аглора… и изведанных земель в принципе. Ты хоть подумал, какова вероятность, что одинокая дворянка (а она, судя по всему, была дворянкой или притворялась ею) сделает пару шагов и трущобах и не окажется ограбленной, изнасилованной и убитой? Из чего следует: либо рядом прятался внушительный эскорт… либо эскорт ей не требовался вовсе. И я очень надеюсь на то, что дойти до этих же выводов тебе помешали пиво и зелье, а не природная тупость.

Вероника выдохнула и взяла себя в руки. Позабытый всеми заяц дал о себе знать, заметавшись в клетке, насколько позволяла её теснота. Должно быть, его испугали интонации девушки. Я его понимал.

— Как бы то ни было, ты чудовищно оторван от реальности, Такуми. И чудовищно везуч, если после встречи с этой Саюрей остался в живых и при всех конечностях.

День клонился к закату. Солнце едва находило путь в комнату сквозь узкую полоску откинутой створки (пробить толстый слой грязи на слюде ему не удавалось) и сгущавшиеся облака. Полумрак невыгодно оттенял черты лица Вероники, прибавляя ей десяток лет. Она вдруг показалась смертельно одинокой — одинокой, уставшей и беззащитной. Красные глаза её словно выцвели, тлея умирающими угольками. Она склонила голову к плечу и вдруг напомнила этим Атсуко. Атсуко всегда тёрлась головой о плечо, когда пребывала в задумчивости, походя в такие моменты на крупную изящную кошку. Разве что у Атсуко волосы были куда длиннее, чем у Вероники. Я помотал головой, чтобы прогнать навязчивое видение.

— Что дальше?

— Она попросила меня проводить её до выхода из трущоб. Сказала, что боится идти одна. Если честно, — я замялся, — уже тогда я думал о том, что она ведёт себя странно и следует под благовидным предлогом свалить в свою комнату… Однако я выпил из той кружки, и… на меня нахлынуло желание защитить её.