Меж двух огней (СИ) - "Lt Colonel"

Нет, прочь эти мысли! Генриха не в чем упрекнуть, кроме того, как быстро он приблизился ко мне, едва речь зашла о том, чтобы применить магию восстановления. Наверное, будь я силён, то отмахнулся бы от тревоги. Однако пережитое потихоньку, капля за каплей, пропитывало сердце паранойей. И вряд ли она в этом случае обоснована. Когда на нас наткнулся патруль, то его глава поприветствовал Генриха как старого знакомого, а тот степенно кивнул. Если уж средневековые горожане не против видеть в своих рядах кровопийцу, то, видимо, он и впрямь безобиден.

— На моей родине нет… таких, как вы. О них слагают мифы и легенды, однако читать сказки и видеть вживую — две совершенно разные вещи.

— Нет перворождённого? — Генрих остановился и изобразил на лице вежливое удивление, слегка подпорченное тем, что он упорно отводил глаза. Сказать по правде, и я не испытывал особого стремления играть с ним в гляделки. Однако крылось в глубине его зрачков какое-то смутное выражение, одновременно отвращающее и манящее, которое не получалось выразить словами. Всякий раз, как я видел этот блеск, по коже шёл мороз, — И какими же красками рисуют меня поверья твоего народа?

Определённо не следовало смотреть Генриху в глаза. Если судить по его поведению в целом, он не вызывал поводов для страха. Движения вампира магическим образом располагали к нему, и ассоциаций с кёнси и его западными собратьями он не вызывал, если не считать лёгкой бледности. Но нечто внутри меня, некий атавистический инстинкт, похороненный тысячелетиями цивилизации и безраздельного властвования над пищевой цепочкой Земли, заставлял нутро леденеть от первобытного ужаса. Хотя, казалось бы, уж у моего организма поводов беспокоиться должно найтись куда меньше, чем у местных. Он-то оказался на Мельте случайно и не был продуктом поколений, переживших смертельное соседство.

— Как и все небылицы, истории про вас полны противоречий. Чем больше я путешествую, тем чаще вижу, что сказки расходятся с реальностью. Ваше присутствие здесь и ваша профессия — лучшее тому подтверждение.

— Не нахожу ничего удивительного в том, что дитя света выбирает путь родителей и покровительствует тем, кто поклоняется им. Только дремучий лесной дикарь, невежественный в своём примитивном понимании гармонии, не более чем минутная отрада имеющего силу, считает иначе.

Смысл последнего предложения целиком прошёл мимо меня. Я растерянно кашлянул и промычал невнятное согласие, хоть и подозревал, что в словах вампира пряталась насмешка. Мне и без того добавили порядочно тем для обдумывания. Однако они могли подождать. А вот для Вероники, вероятнее всего, одной ногой запрыгнувшей в могилу, любое промедление обернётся смертью.

Под ботинком хрустнул камешек; Генрих двинулся дальше.

В последний раз окинув Вербера критическим взором, Оливия недовольно пожевала нижнюю губу.

— Эта жалкая ссадина никого не обдурит, — прошептала она.

Вербер потрогал ранку на виске, подсохшую и потому переставшую кровоточить. Жалкие капли, которые из неё удалось выдавить, он уже размазал, и всё равно она выглядела ничуть не более страшно, чем разбитая коленка Оливии после догонялок в саду с братьями. Ох, и натерпелась тогда гувернантка, не уследившая за ней! А саму Оливию как следует отчитал отец: нечего, мол, потакать малышне в их глупостях. Так отчитал, что она пронесла это мелочную сцену сквозь годы.

Вербер пожал плечами:

— Порой люди умирают от сущих пустяков.

По сравнению с её телохранителем военного опыта у Оливии не было. Не считать же за него прочтённые против воли отца полководческие труды, разбиравшие знаменитые имперские кампании? Так что оставалось положиться на Вербера.

Шедший впереди слуга с лампой то и дело оборачивался, точно проверял, не провалились ли его подопечные сквозь землю. Оливия думала, что знакомые стены родового поместья помогут ей расслабиться, отгонят кошмар пережитых событий. Но вместо этого стало только хуже. Всё вокруг напоминало ей о Донне.

Привратник, встретивший их, был возлюбленным служанки и тщетно рыскал глазами в поисках девушки, коридоры полнились её грубоватым смехом, а вот столик, который она как-то сшибла в спешке, когда Оливия решила устроить состязания на самую быструю горничную. И через Донну мысли её возвращались к порочной круговерти событий, пережитых в злополучной карете, — те унизительные минуты перед потерей сознания и спасением.

Оливия чувствовала, как горит её тело в тех местах, где его щупали, тискали, сжимали крючковатыми пальцами выродки, покусившиеся на её честь. Чувствовала, как от бессилия, стыда и гнева её накрывает жаркая волна, как лопатки сводит от ужаса, а рот беспомощно открывается и закрывается, как у выброшенной на берег рыбы. Слышала, как рвётся ткань платья, как во сне рассматривала ухмылявшихся висельников, которые подтаскивали её к себе, словно деревенскую девку. Она ощущала невероятное унижение, ибо ей не удавалось загнать эти образы в дальний уголок сознания, и небывалое облегчение при мысли, что сохранила жизнь.

— Зачем нам подставляться ради парочки проклятых рыцарей? — Голос Вербера прорвался через взвесь образов. Оливия вздрогнула, высвобождаясь из трясины воспоминаний. Нельзя позволить им взять верх и вновь засосать её.

— Потому что мы чтим кодекс чести. Я дала слово мальчишке и намерена соблюсти его.

— Дать слово прислужникам тьмы — всё равно что пообещать что-то куче отбросов или взять на себя обет ради содержимого ночного горшка. Сдайте их церкви, госпожа, и мы заснём сегодня спокойно.

Оливия подозревала, что сегодня заснуть ей точно не получится.

— Церкви? О, нет, эти прохвосты моей милости заслужили даже меньше, чем подданные Мадила. Те, по крайней мере, не нашептывают годами отцу всякий вздор. Пусть клерики теряются в догадках и ищут невесть что. Щелчок по носу собьёт с них спесь.

— Их дознаватели всегда добираются до сути. И когда они раскопают нашу ложь…

— То предъявят нам обвинения в ереси? Посмеют замахнуться на дочь преданного последователя Триединых, облечённого властью? Не думаю. Стоит им заикнуться о том, чтобы из-за мелкой ошибки, которую легко списать на потрясение или совпадение, потащили на костёр благородного человека, и аристократия встанет на дыбы.

— Я бы не назвал нашу байку мелкой ошибкой. Взять хотя бы то, что мы прибрали своих людей. Правдоподобия эта деталь не добавляет, — проворчал Вербер. Оливия коснулась его локтя и слегка сжала его.

— Я на своей земле, — То есть, конечно, она находилась в вотчине отца, но это ничего не меняло, — И здесь я имею право позабавиться с индюками в рясах. Предки будут следить за мной из света; я не нарушу данное слово ради того, чтобы моих спасителей заковали в цепи хмыри, которые только и ждут, чтобы сцапать кусок родовых владений ради нового монастыря. Возможно, их поймают за пределами Эстидака. Но они защищены Соглашением, и едва ли их ждёт что-то большее, чем плеть, за такой пустяк, как убийство кучки мерзавцев тьмой. А пока они под моим крылом, я выкажу им знаменитое гостеприимство ван Дошенвальдов ин д’Курлианов. Моих гостей священники не получат.

— А если они поверят в то, что это не выкормыши Мадила, а дикие тёмные?

Они добрались до приёмной Фредерика, где барон встречался с официальными посланцами и разрешал споры, возникающие между горожанами или крестьянами. Оливия отпустила Вербера и поправила платье.

— Даже я не считаю клериков такими кретинами. И не советую тебе. Они кто угодно, но не глупцы.

Обыкновенно приёмная по вечерам пустовала: барон заканчивал разбирать отобранные его управляющим прошения к полудню, а немногочисленные гости, которые приезжали к ним, были близкими друзьями или родственниками, не требовавшими формального приёма. Королевские же гонцы в Приам наведывались редко, особенно после того, как Леона Первого свалила болезнь. Однако сейчас комната была битком набита.

К стенам жались служанки, поглядывая на стоявшие по соседству канделябры. Глава городской стражи Орак беседовал о чём-то с правой рукой отца, управляющим Зиновьером ин Фьерри, усердно жестикулируя, а епископ Приамский Бекельмейт склонился к уху Фредерика и что-то нашептывал. Барон сидел на единственном кресле, подперев щёку ладонью и навалившись на позолоченный подлокотник. Плоский скошенный нос, низкий морщинистый лоб, подпираемый кустистыми седыми бровями и незаметно переходивший в бугристую лысину, — правитель Приама напоминал старого мясника, что скорбно наблюдает за нерадивыми подручными. Кучка охранников бряцала доспехами и держала руки на эфесах мечей, очевидно, заражённая всеобщей нервозностью.