Меж двух огней (СИ) - "Lt Colonel"

— Не нужно извинений, — покачал головой Бекельмейт, — я верю вам. Однако для очистки совести нужно проработать все варианты, и потому служители из трёх близлежащих монастырей спешат в Эстидак, чтобы прочесать его сверху донизу. Попутно они, конечно же, обыщут окрестности и исследуют тракт вплоть до Новой Литеции, а я пошлю сообщение в столицу, чтобы в ней тоже подготовились. Уверяю вас, мы не допустим, чтобы столь наглые тёмные отродья продолжали топтать земли Аглора. Они ведь могли с лёгкостью обмануть вас и, сделав крюк, направиться сюда.

— Вы собираетесь наводнить город своей армией? — Оливия почувствовала, как земля уходит у неё из-под ног. Бекельмейт обернулся к барону, и тот удивлённо вскинул брови. Похоже, он тоже впервые услышал о затее епископа.

— Не армией, что вы. Однако определённый штат инквизиторов и их подручных вкупе с охраной, чтобы удостовериться в том, чтобы у людей не возникло…

— Клянусь всемилостивой Айемсией и честью дворянки, что не встречала никаких проклятых рыцарей, — выпалила Оливия и добавила, — А теперь отзовите своих ручных псов. Чего Приаму точно не надо, так это вторжения ваших войск и вмешательства церкви в дела баронства.

— С чего бы вам?..

Последнее, что ей нужно, — чтобы инквизиторы нашли Такуми и его госпожу в Эстидаке. Она ведь пообещала, что убережёт их от церкви, пока они в её — в отцовском — городе. И к тому же разрешать священникам хозяйничать у неё, как на своей территории… непростительно! Оливия топнула ногой. Вдохновение нахлынуло на неё, словно сам Векхцвайн стоял позади и подсказывал слова.

— Чтоб я наблюдала, как мой родной город наводняют чужие солдаты? Хотя бы и люди церкви⁈ Никогда! Вы зарвались, ваше преосвященство. Вы покушаетесь на главную опору дворянина, на наследие его предков — на его земли. Вы, не согласовав действия с моим отцом, самовольно решили, что мы потерпим присутствие толпы ваших святых убийц, ваших фанатиков-палачей! Подданные барона — это его и только его собственность, и он волен распоряжаться их судьбами так, как будет угодно ему. Ему, а не кучке церковных воинов, решивших вероломно воспользоваться пережитыми мной ужасами, чтобы вторгнуться в Эстидак и навести в нём свои порядки.

Оливия всхлипнула, устремив умоляющий взгляд на отца и добавив отчаяния в голос. С тех пор как умерла мать, барон, беспомощный в обретённой им самостоятельности, стал часто полагаться на суждения епископа и управляющего. Однако это не означало, что воззвания к его гордости утратили эффективность.

— Ваши выдумки про проклятых рыцарей — не более чем повод для того, чтобы приструнить нас, я вижу это. Но знайте, что король этого так не оставит. И мы воспримем монастырские отряды, как прямую угрозу благополучию…

— Довольно, — вмешался Фредерик и обратился к Бекельмейту, — О какой охране инквизиторов вы упоминали?

— Всего лишь два выделенных отряда церковной стражи из Меденского монастыря, а также три десятка инквизиторов и дознавателей из Новамитридского и несколько, кхм, писцов и законников Божьего слова из…

— Три десятка инквизиторов — такими темпами вы из каждого дома вытащите по семье тёмных магов. А с сотнями ваших бойцов высмотрите ересь даже в моём поместье. Нет, я не позволю этого бесцеремонного захвата!

— Боюсь, вы не понимаете, насколько серьёзны будут последствия. Если ваша дочь говорит правду, то мы столкнёмся с могущественными…

— Если⁈ — взвился Фредерик, треснув по подлокотнику кулаком, — Она поклялась Айемсией и дворянской честью. Наверное, для церковника это пустой звук, но, да будет Сехт мне свидетелем, если мы начнём сомневаться в том, на чём держится мир, то вскоре увидим Аглор в руинах.

— Тёмные маги, открыто творящие богомерзкую волшбу, обрекут королевство на разрушение куда скорее. И это долг церкви — сомневаться в земных делах. Твёрдой веры заслуживают только боги, не люди.

— И как твёрдая вера относится к тому, что проклятые рыцари вольны забирать с кладбищ наших мертвецов, обрекая их души на вечные муки? — усмехнулась Оливия.

— Те самые проклятые рыцари, которых вы зачем-то покрываете?

Жар бросился в лицо Оливии. Непередаваемая смесь возбуждения, злости и страха накрыла её с головой. Но прежде чем она сказала очередную глупость, не подобающую наследнице баронства, инициативу перехватил Зиновьер:

— От наших споров факт того, что кто-то обратился к тьме посреди Приама, не растворится в воздухе. Давайте будем реалистами: лишь святая церковь способна защитить нас от сил зла, насколько это в её возможностях. Но вместе с тем нельзя не признать, что его преосвященство преступил порог дозволенного. Я предлагаю разрешить клерикам исследовать Приам в направлениях, которые они вольны выбирать, однако следует ограничить их число, как и число дознавателей, допущенных в Эстидак.

— Находящихся в городе служителей Триединых должно хватить, нет нужды приглашать кого-либо ещё, — возразила Оливия, — В конце концов, громадный храм у главной площади стоит не просто так. В нём наверняка с лихвой отыщется умельцев.

— Дом богов не предназначен для того, чтобы в нём жили люди, охваченные мирскими заботами. Проповедники — да, но не инквизиторы.

— А никто, кроме вас, не горит желанием разжечь десятки жаровен и открыть ящики с инструментами пыток, чтобы подтолкнуть невинных горожан к выдумкам о том, как они видели проезжавшего мимо проклятого рыцаря или тёмного мага. Хотите найти виновников прорыва — выискивайте тьму на Восточном тракте за Приамом.

— Но…

— Я принял решение, — сказал Фредерик, вставая, — монастырские воины и дознаватели не будут допущены в город. Что касается земель Приама, количество отрядов и их состав для прочёсывания баронства будут согласованы со мною. Я не допущу притеснения своих подданных и напрасных смертей.

Подбородок епископа дёрнулся, точно он с трудом удержался от возражений или, что вероятнее, едкой ремарки. Оливия с лёгкостью представила, что он мог бы сказать: что-то про то, что Фредерик предпочитает притеснять и убивать подданных без помощи церкви, не заботясь о том, как поборы и самоуправство рыцарей-землевладельцев вгоняют их в могилу. Плохо только, что епископ вспоминал про невзгоды простолюдинов тогда, когда ему было это выгодно.

Одна Оливия сознавала, насколько важно поддерживать тех, благодаря кому она жила в роскоши. Как писал великий имперский учёный Беламарикий: «Любовь крестьян есть первейшая задача любого господина. Их преданность легко заслужить и ещё проще обернуть в твёрдую и непоколебимую власть, ибо любая власть произрастает из низшего сословия, как прекрасный цветок, корнями уходящий в землю». Оливию всегда забавляло, что его мысли находят отражение в святых писаниях, в особенности Айемсианского цикла. Когда политическая и религиозная мысли совпадают, не это ли является вернейшим доказательством истинности суждения?

— Я желаю побыть наедине с дочерью. Бекельмейт, ждите меня в гостевой комнате, мы обговорим условия поисков.

С неохотой поклонившись, епископ покинул приёмную. За ним последовал Зиновьер, потом Орак и Вербер, тенями выскользнули служанки. Последними пробряцали охранники барона, по-прежнему напыщенные и нервные. Бесшумно закрылись двери. В комнате остались только Оливия и Фредерик, всё так же стоявший у кресла, точно у него не хватало энергии сдвинуться с места.

Оливия подскочила к отцу и уткнулась в его грудь. Кошачий волос попал ей в ноздрю, она чихнула и смешно шмыгнула носом. После секундного промедления барон заключил её в объятия, крепкие и немного неловкие. Оливия закрыла глаза и позволила себе вернуться в детство — в ту славную пору, когда Фредерик был для неё непререкаемым авторитетом, когда мир вокруг восхищал простотой, а мама ещё была жива.

— Папа…

Она почувствовала тяжёлую ладонь на своей макушке, неуклюжие поглаживания. Дыхание барона, в котором угадывалось вино и жареное мясо, шевелило ей волосы.

— Папа…

Она слушала стук сердца отца и тёрлась щекой о его грудь. Вновь накатили непрошеные рыдания, и больших усилий стоило отогнать их. Она едва не принялась вываливать на него события этого долгого дня — дикую смесь боли, тоски, ощущения утраты и всепоглощающего ужаса перед бандитами и теми, кто убил их. Едва не застонала, когда её оставил кураж, на котором она пререкалась с епископом. Едва не попросила, чтобы отец отнёс её в спальню и держал за руку, пока она засыпает, вздрагивая от любого шороха.