Меж двух огней (СИ) - "Lt Colonel"

— Почему бы не прийти в поместье и передать письмо официально?

— Принцесса хотела бы сохранить приватный характер участия в жизни госпожи Беллы. Она прислала меня, чтобы я оказала посильную помощь ей, оставаясь в тени.

— И какую конкретно…

— Это я готова обговаривать только с госпожой Беллой, — перебила его Айра, — причём желательно, чтобы беседа проходила в более интимной обстановке.

Вербер по-новому посмотрел на свою собеседницу. Разумеется, он мог ошибаться…

— Может быть, дело не в помидорах, — сказал он, — Может быть, на руку попало кипящее масло.

— От него я предпочитаю держаться подальше.

Значит, угадал. Селеста прознала о том, что Оливию собираются лишить наследования, и послала отравительницу. Мастеров ядов заживо варили в котле с раскалённым маслом; если палач был ловок, осуждённый перед смертью мог видеть, как отваливается мясо с его костей.

— Пожалуй, что верю. Будь иначе, тебя бы здесь не было.

Служанка принесла новую кружку, и Вербер пригубил пиво, показавшееся ему безвкусным.

Оливии это не понравится. Совсем не понравится. С другой стороны, был ли у неё выбор? Жизнь разменной монеты в дворянских торгах её не устраивала. Почему бы не примкнуть к принцессе, которой она восхищалась? Хотя львиная доля восхищения испарится, как роса в лучах полуденного солнца, как только она выяснит, что именно скрывается за предложением Селесты.

Но дети должны взрослеть. Иногда — через убийство родителей. Такова участь аристократа, который хочет распоряжаться собственной судьбой.

— В этом трактире есть комната для переговоров, — сказал Вербер, — Не будет вреда, если госпожа Оливия придёт сюда, чтобы забрать письмо. На исходе третьего дня, например.

— Вы можете давать такие обещания от лица?..

— Разумеется, нет. Но ты поймёшь, если она решит отказаться.

Айра потёрла переносицу. На мгновение она показалась ему ужасно вымотавшейся.

— В таком случае надеюсь на лучшее.

— Как и все мы, — Вербер отсалютовал ей кружкой, в два глотка осушил её и поднялся. После встречи с проклятыми рыцарями, что спасли его и Оливию, он искренне поверил, что судьбе его больше нечем удивить. Однако у старой карги не перевелись ещё сюрпризы.

Глава 40

Закончив с упражнениями, я уселся на лежанку. От костра тянуло теплом.

Привычно ныла внутренняя поверхность бёдер. Ей вторили икры, стопы — в хор боли невесть каким боком затесались даже пресс и спина. И так же привычно я игнорировал их жалобы, ведь ничем, кроме ставших ритуалом утренней и вечерней разминок, помочь им не мог. Здесь, конечно, приходилось изрядно покривить душой; со мной путешествовал верный способ погасить боль — только попроси, и протянется рука, дарующая облегчение. Но обращаться за помощью к Пандоре не хотелось органически; и снова ложь, ведь это организм требовал её магии, а больше того — её клыков в шее.

Предательство тела переживалось остро. Не раз в голову приходила мысль, что болью я наказываю его, ведь никакого ущерба свободе духа светлая магия не нанесёт. Пусть так. Я научился находить в страдании надежду: прогресс без боли невозможен. И в последние дни прогресс меня буквально затопил.

Началось с побега. В конюшнях вскрылся неприятный факт: ездить верхом меня так и не научили.

— Залезай, — сказала Пандора, — когда пройдём патрули, достану верёвку.

— Зачем верёвку?

— Привязать тебя к лошади, разумеется. Скакать придётся долго и быстро — свалиться успеешь тридцать три раза.

Мне не понравилась математическая точность её прогноза, а ещё больше не понравилось предложение, но суровые времена настаивали на суровых мерах. И так, трясясь от каждого шага новообретённого коня и молясь всем богам, чтобы он не прыгал слишком часто, я покинул лагерь церковников. Остаток ночи запомнился тягучей патокой, заполненной ужасом, ветром в лицо и гривой, что постоянно лезла в рот.

Первый привал прошёл как в лихорадке; не помнил, как слез, не помнил, что ел и ел ли вообще, а очнулся лишь под конец, когда Пандора стала объяснять основы езды. Ей было весело; словно и не убивала бывшего товарища, словно и не сбежала от могущественной организации, которой служила. Нет, с вампирши мрачные обстоятельства скатывались, не впитываясь совершенно. Ни тени сомнений, ни порыва оглянуться, подумать над тем, что свершила, — Пандора двигалась вперёд, увлекая меня за собой.

Когда на второй стоянке Пандора предложила меня излечить, я замотал головой и даже сложил обветрившиеся губы в подобии улыбки — мол, всё здорово, не обращай внимания. От одной мысли, что она снова по-хозяйски покопается в моих шестерёнках, я почувствовал себя грязным. Свежей раной кровоточило воспоминание о том, как меня пьют. Воспалённой кожей ныло противное, мерзкое желание попробовать ещё разок, ещё один только раз. Отражение в кривом зеркале с удавкой зависимости на шее убеждало, что кормление пойдёт на пользу и ей, и мне. И это я, тот я, который в детстве не спал всю ночь, если под вечер упоминали вампиров!

Я учился быстро, и верёвка канула в небытие — от всей души надеялся, что навсегда. Мы проезжали городки и сёла, и каждый взгляд царапал меня, как нож верного Триединым убийцы. Пандора же… вела себя, как полагалось Пандоре. При всяком удобном случае снимала капюшон, демонстрируя жадным взглядам заострённые уши и купаясь в их восхищении, граничащем с преклонением. К ней подходили, просили благословление, и она давала его, ничуть не стесняясь того, что предала учреждение, ответственное за благословления.

Подвижная, активная на грани суетливости, которой никогда не отдавалась, Пандора, если случалось ей идти пешком, заглядывала в окна домов, поднимала крышки пузатых кувшинов, копошилась в бочках и ящиках, пока их хозяева стояли рядом, улыбаясь счастливо и слегка растерянно. Знак её охотничьей природы — два длинных клыка — пробуждал в людях абсурдную приветливость. Не раз ей подносили какую-нибудь безделушку, которую она отдавала мне или первому встречному, поскольку, как объясняла, «радость от того, что даришь и принимаешь подарок, сияет звездой». В такие моменты я почти верил, что она забыла про решение отдаться тьме.

А ещё её любили маленькие дети — тянулись к ней, раскатывались заливистым смехом после игривой реплики, брошенной будто невзначай. Я долго не понимал, в чём причина, пока не успокоил себя временным объяснением: дети чувствительны не к событию, а к его подаче. Подача же Пандоры была безупречна; выверенная мимика, чутко играющие на струнах души интонации — я подбирался всё ближе к феномену вампиров, которым поклонялись люди.

Первые дети богов. Обычно так звали эльфов. Заострённые уши принадлежали им, аристократическая бледность при желании относилась и к тем, и к другим. Когда, в какой миг эльфы и вампиры поменялись местами? Или мнимую рокировку видело только сознание, отравленное земными представлениями?

Часто казалось, что у Пандоры вылетела из головы необходимость скрываться, играть в прятки с могущественным преследователем, избегать расставленных им сетей — и тогда она накидывала капюшон перед въездом в очередной городишко, вела себя с оглядкой и практически не разговаривала. Мы останавливались в случайном трактире, где о постое договаривался я, а Пандора стояла поодаль молчаливым призраком — и столь же молчаливо исчезала. Я пробовал проследить за ней, рассчитывая, что такую персону надолго не сковать осмотрительностью.

Без толку; вампирша исчезала на грязных узких улицах, словно тень в безлунную ночь. Мне оставалось в недоумении рассматривать тупик, в который она занырнула. Пандора возвращалась, всё такая же сосредоточенная или по-обычному беспечная, и на все расспросы отвечала, что ищет чистые пути. Попытки надавить она игнорировала с поистине дворянским пренебрежением.

Как бы то ни было, мы двигались в правильном направлении — на север, к Пфендалльскому герцогству. Оно было частью Аглора, номинально, в действительности подвесив аглорских королей на рыболовном крючке из многочисленных ссуд задолго до появления Мадила. Благодаря удачному географическому положению и природной изворотливости поколений герцогов через пфендаллов проходили торговые связи Восточной и Западной Реманских империй