Знак Огня (СИ) - Сергеев Артем Федорович

Я ошарашенно потряс головой и, поддавшись чужому убеждению, прибавил ходу, туда, где бежали мне навстречу ничего не подозревающие псы. И они меня заметили, и тоже поддали шагу, чтобы затем, метрах в десяти, резко раздаться в стороны и, отвлекая меня суматошным лаем и притворными бросками спереди, напасть сзади.

Руководила всем та сучка, я уже видел её глаза, и я бежал к ней так, как никогда не бегал, против своей воли издавая на бегу низкий, на грани слышимости рык, от которого она припала на брюхо в животном ужасе и полной прострации, да и остальная стая мгновенно порскнула во все стороны, со всех ног, и злобный лай множества собачьих глоток сменился на заливистый, перепуганный визг.

В два длинных прыжка я подскочил к сомлевшей от первобытного ужаса собаке и, не думая ни о чём, ударил её по шее лапой, то есть, тьфу ты, рванул на себя её плоть растопыренными пальцами, рванул так, как будто у меня там были когти, дурак такой, а когда опомнился и выпрямился, чтобы от души, как по футбольному мячу, с небольшого разбега, зарядить ей носком ботинка по рёбрам, чтобы всё там переломать с гарантией, то увидел что делать это лучше не надо, что всё уже кончено, что если ударю, то в крови же весь вымажусь.

Башка собаки болталась только на позвоночнике, а вот вся плоть с её шеи была снесена и вырвана, и кровь ударила фонтаном, и запахло почему-то палёным, сильно запахло.

Я спокойно отступил в сторону, потому что охота — дело серьёзное, это я уже слышал и огляделся, потому что на охоте бдительности терять нельзя.

Собака сдохла мгновенно и даже, наверное, не столько от повреждений, сколько от ужаса, жизни в ней больше не чувствовалось, и наступила тишина, лишь обезумевший визг стаи доносился с разных сторон, но и он уменьшался с каждой секундой, псы неслись, не разбирая дороги и не жалея ног, и я почему-то понял, что больше их тут не увижу.

Подожди, возмутилось во мне тигриное начало, когда я отвернулся и вновь выбрался на асфальтовую дорожку, ты куда? А мясо?

— Да пошёл ты! — вслух сказал я, потому что меня передёрнуло и мое спокойствие куда-то делось, как только я представил себе, что будет, если я дам ему волю. Не дай бог, увидит кто, в дурку же запрут, без вариантов, а по району тут же слух пронесётся что Даня-то наш, беда-то какая, маньяком заделался, собак жрёт, прямо так, ртом и на четвереньках.

Не слушая больше ничего, я нашёл глубокую лужицу с отстоявшейся, прозрачной сверху водой и стал умываться прямо в ней, а что делать, не вылизываться же, тут меня снова передёрнуло, и я навсегда запретил себе это делать, только вода, только руки, или салфетки с мылом, по возможности.

— Вот теперь норма, — сказал я себе чуть позже, всеми своими обострившимися чувствами ощущая, что крови на мне больше нет и жалея, что назло Алине не принял душ, потому что был от меня небольшой запах пота, был, а от охотника не должно пахнуть ничем, — вот теперь можно и домой. Вот теперь можно и поговорить.

Глава 4

Я шёл по ночным улицам частного сектора и ночь обнимала меня, и это была уже не та ночь, что раньше, всё теперь у нас с ней было совсем по-другому.

Исчез непроглядный мрак, стали не нужны фонари и даже Луна стала не нужна с её холодным, отстранённым светом, сегодня мне хватало и звёзд, и от этого исчезла небольшая неуверенность в себе, я всё видел, как в осенних сумерках да при сухом воздухе, мало того, на меня навалились запахи и звуки, и были они столь сильны и, самое главное, столь понятны, что я стал ощущать всё мельтешение жизни вокруг себя.

И шёл я совершенно беззвучно, никогда раньше так не ходил, я сейчас автоматически ставил ногу только туда, где ничего не хлюпнет и не стукнет, не подаст предательского звука, да и шёл я по-другому, вроде бы и медленно, с ленцой, но на самом деле получалось быстро, километров пять-шесть в час.

Таким манером у меня получилось добраться до родимых сталинок немного раньше, минут на пять раньше, и вот я всё же прибавил шагу, выйдя с протоптанной, кривой тропинки на прямую, ровную дорогу, ведущую прямо к дому, вот уже стали видны наши окна, темно в них было, и вот показался двор, не было в нём белого «Лексуса», но тут меня окликнули и я вздрогнул, потому что не почувствовал я, при всех своих новых возможностях не почувствовал ничего, в общем, пропустил я засаду, стыд и позор.

— Даня! — с облегчением услышал я негромкий старческий голос и тут же поморщился в досаде, надо же, совсем забыл про бабу Машу, а ведь обещал, — я тут, на лавочке! Иди сюда, касатик!

И я, усмехнувшись на касатика, в несколько быстрых, беззвучных шагов, прямо сквозь пропустившие меня без шума кусты, одним мощным рывком предстал перед бабой Машей. Зачем я это сделал, не знаю, никогда я так раньше с ней не шутил.

— Охти ж мне, господи! — всплеснула руками она и, отпрянув от меня, чуть не завалилась назад, — Даня, ты ли это? Да что ж это деется-то?

— Я, баб Маша, я, кто же ещё, — и мне пришлось быстро присесть рядом с ней на лавочку, чтобы придержать её за плечи, — и это, как говорили в ваше время — русски девушка, оставь бояться, японски сордат испорнен добра!

— Именно так они и говорили, нехристи, — баба Маша на удивление быстро пришла в себя, — чтоб им ни дна, ни покрышки. Рычали всё в словах, нет у них буквы «Л», а уж пакостные до чего были! Мы их тогда макаками называли по их заслугам, чтобы ты знал.

— Это где же вы их застали, — у меня от удивления даже собственные проблемы отошли на второй план, — или вы там были, на том берегу, в этой, как её, Маньчжоу-Го?

— Нет, здесь, — и она пристукнула крепким кулаком мне по коленке, — здесь застала! И контрразведку их застала, и как они людей под лёд совали да в прудах топили, тоже застала!

— Это ж сколько вам лет? — и я обалдел ещё больше, — сто двадцать, что ли?

— А сколько ни есть, — и она снова пристукнула кулаком, — все мои! И вот ведь какой народ сволочной, японцы эти, даже тут меня с панталыку сбили! Это ведь я должна была начать тебя расспрашивать!

— Да чёрт с ними, — искренне сказал я, — с японцами этими, а вам и правда сто двадцать лет? Как такое может быть?

— Может, Даня, — помолчав, ответила мне баба Маша, на что-то решившись, — и скоро, даст бог, поймёшь, каким именно образом. И не сто двадцать, а больше, хоть и ненамного, в два раза всего примерно, вот тебе и вся моя правда.

— Дела, — и я ошарашенно пожал плечами и замолк, не зная, что делать и спрашивать дальше.

— Вот и правильно, вот и помолчи, — одобрила она моё замешательство, — дай я сама посмотрю, мне так понятней будет. Вот как днём посмотрела, так и сейчас давай. А то ведь изменился ты сильно, а не должен был. За день-то всего!

И я дал, чего ж не дать, раз просят, тем более что баба Маша, как видно, что-то знала и понимала во всей этой, как выразился Васька, мистике, хотя в то, что ей больше двухсот лет, не верилось совсем. Даже после всех сегодняшних чудес не верилось. Вот, кстати, хорошее слово мистике на замену, это же вроде Славка так выразился, спасибо ему.

Так что я спокойно развернулся на лавочке, чтобы глаза в глаза, чтобы не отводить их, и сразу же почувствовал, что всё идёт совсем не так, как днём. Если днём я провалился в чужой взгляд весь, целиком, как доверчивый ребёнок, если днём я ощущал её взор как что-то огромное, мудрое и с готовностью открывал ей всю свою душу нараспашку, то сейчас всё вышло у нас по-другому.

Я сидел и со спокойным вниманием, отстранённо, немного со стороны наблюдал за тем, как баба Маша пытается проникнуть мне в голову чем-то холодным и не очень-то приятным, чем-то, напоминающем медицинский блестящий инструмент, и как со скрипом, с большой натугой у неё это выходит, но выходит только потому, что я позволяю ей это делать.

И я впустил её к себе, но недалеко, всего лишь, как говорится, на полшишечки, чтобы не испугать ненароком, а уже потом, когда она немного освоится и успокоится, когда я покажу ей своё дружелюбие и доверие, причём именно к ней доверие, да когда пойму сам, что мне от этих её взоров вреда не будет или что я сумею в случае чего их отбить, вот тогда я ей и приоткроюсь полностью, в надежде на то, что получу правдивые ответы на свои вопросы.