Знак Огня (СИ) - Сергеев Артем Федорович

Единственно, меня стал больше занимать я сам, и постепенно волосы мои зашевелились, я покачнулся даже, и мне пришлось вцепиться в пульт руками да опустить голову, чтобы не заметили мужики моих горящих от стыда щёк и вытаращенных в обалдении глаз.

Как, что, почему, вопросы захлестнули меня, но ответа на них не было. Просто сейчас я стал самим собой, и до встречи с Алиной я был таким же, а вот всё то, что было между, это ведь был не я, нет.

Это был какой-то дурной сон, липкий, стыдный сон, это была какая-то бездна безволия, и не было это жизнью, я как будто пробарахтался несколько лет в полном дурмане, не соображая ничего, ни того, что делаю, ни того, к чему всё это ведёт.

Краска стыда залила мои щёки, хотя, казалось, что дальше некуда, и я ещё ниже опустил голову, вспоминая, что именно я вытворял да как себя вёл всё это время.

Вот я расплёвываюсь со всеми своими друзьями да холодно отстраняюсь от родственников, вот читаю умную лекцию о том, что нельзя смешивать родственные и денежные отношения вытаращившей в брезгливом изумлении на меня глаза двоюродной сестре, её ведь всего-то три тысячи было нужно, на кредит не хватало, да что ж за скотство-то такое!

И это ведь не мои слова были, нет, в тот раз я повторял за Алиной все её установки, не хуже попугая, но как теперь это объяснить, как извиниться, как вернуть всё назад⁈

И Алина, твою же мать, Алина! Я вспомнил, как ждал её ночами, сидя на кухне, как в окно выглядывал, приехала она или нет, и как бросался открывать дверь, заслышав её шаги в коридоре, как щенок же бросался, только что хвостиком не вилял, пока она не запретила мне это делать.

И как она уезжала в ночь с какими-то мужиками в своём «Лексусе», и как смотрели на меня её подружки, такие же, как она, и что они при этом говорили, и что обсуждали, ведь нельзя говорить такое вслух при живом человеке, совсем нельзя!

И как мы с ней… но на этом воспоминании нервы мои не выдержали и я, развернувшись, так ударил кулаком в стену, чтобы в кровь, чтобы сломать себе что-нибудь, чтобы хоть так погасить волну омерзения к самому себе, но вместо этого кулак мой влетел в кирпичи не хуже кувалды, и раздался глухой удар, и посыпались осколки.

— Дожили, — сказал я выскочившим на грохот мужикам, — стены уже трескаются. Вы вот чего, вы куски на место суньте, грязью какой-нибудь замажьте, чтобы не видно было, чтобы та смена не начала права качать, а я в понедельник на планёрке начальнику АХО скажу, поправят стену.

— Хорошо, — и Лёха, выдернутый сюда Санычем с первой отражательной печи, попытался заглянуть мне за спину, но ничего не нашёл, потом подозрительно огляделся, чтобы понять, чем это я так, но не преуспел, в общем, так он и остался в неведении, — сделаем.

Мне же ловить тут больше было нечего, а нужно мне было пройтись с инспекцией по цеху, потом в кабинет, на документы, но работа меня больше не занимала, и впервые мне очень захотелось домой, причём так сильно, что я поморщился, бросив взгляд на горелые, но всё ещё идущие часы — времени было только девять.

И раздирало мне душу желание прямо сейчас отправиться в родную квартиру, чтобы получить ответы на все вопросы, чтобы намотать Алинкины волосы на кулак, вот как я Зинке сегодня обещал, так и намотать, а потом уже как попрёт, не боясь последствий, пусть сегодня боится кто-то другой, но остановило меня понимание того, что нет её дома, ночью же припрётся, или вообще под утро, вот тогда я её и встречу.

И ещё, колыхнуло мою душу чьё-то могучее присутствие, охота — дело серьёзное, азарта и злобы в нём быть не должно, запомни. Радоваться можно потом, уже сидя рядом с тёплой тушей и переводя дыхание, вот как начнёшь парящую кровь лакать, вот тогда и начинай улыбаться, вот тогда можно.

— Да пошёл ты! — вслух сказал я, обалдев ещё сильнее, хотя, казалось, было уже некуда.

Мужики обернулись на меня непонимающе, но я махнул им рукой в нетерпении, задрали уже, сколько можно, сказано — заняться уборкой, вот и занимайтесь, и пошёл в свой кабинетик, нужно было всё же перевести дух да успокоиться, да попытаться понять хоть что-то.

И пошёл я не прямо по пыльному, засыпанному мелким шлаком проходу, вот, будет чем Ратманову заняться отныне и до веку, по крайней мере, в мою смену, а пошёл я по длинному пути, через продолы, заставленные наполненными раскалённым шлаком шлаковницами, и прошёлся я рядом с отражательными печами, впритирочку, прямо между ними и завалочными машинами, хотя так делать не следовало.

Кинул камень в кабину Диме, он как раз через открытую шторку ворочал огромной, длинной, многотонной кочергой в основной ванне, выгребая шлак, и Дима дёрнулся тревожно, завертел головой, но, завидев меня, отъехал назад, вытащил кочергу и опустил её раскалённый докрасна конец на бетонный пол, уставившись на меня в недоумении.

А я подошёл к открытой шторке и стал с умным видом осматривать трубы с водой, систему охлаждения, что спасала собой от деформации и прогара металлические части печи.

Одет я был в защитное полностью, на голове у меня была шляпа с щитком, так что вот так стоять было можно, только недолго. Спецодежда не спасала от мощнейшего инфракрасного излучения, и первыми страдали выступающие части тела, плохо омываемые кровью. Пальцы там, уши, нос, и ещё то самое, самое дорогое для всех мужиков.

Сейчас, например, и я это знал точно, Саня там, в яме на второй печи, одной рукой руководил сливом: убирал сплёсы, регулировал поток металла, переставлял угольники, а второй крепко держал себя за промежность, потому что иначе никак.

Но я стоял сейчас перед открытой шторкой, расправив плечи и подняв голову, и было мне хорошо и тепло, злой рёв вентиляторов форсунки звучал для меня самой лучшей музыкой, а раскалённый полукруглый свод, отражающий жар длинного факела вниз, в зеркало расплава, за что печка и получила такое название, был для меня чем-то вроде ласкового солнышка.

И ещё, я как будто потихоньку что-то пил оттуда, какую-то силу, нет, не так — Силу, и я был уже полон ею до краёв, но мог принять ещё, много принять, не знаю сколько, но много, и тут меня осторожно постучали по плечу, сбивая с толку.

— Данила Николаич! — рядом со мной стоял Дима, молодой мужик из этой бригады, чуть младше Славы, — случилось что?

— Нет, — покачал я головой, — показалось, что вода течёт из трубы.

— А-а, — ответил он, приглядываясь, — не, нормально всё. Хотя, вроде бы, жар поменьше стал да свод чуть подостыл, что ли? Как такое может быть? Или мне кажется?

— Крестись, если кажется, — хмыкнул я, — и не сиди всё время в машине, осматривай печь регулярно, понял меня? Просто там у тебя в кабине смотровая сетка уже грязная, пялишься сквозь неё, не видишь ничего, вот тебе и кажется.

Поверх лобового стекла в завалочной машине была установлена мелкая проволочная сеть, один в один как от комаров на обычных окнах, из металла только, и именно она была лучшей защитой от огненных брызг, но и грязнилась она быстро, единственный недостаток.

— Ну да, — согласился он, прищурившись и вглядываясь в печь, — показалось. А сетку почистить надо, действительно.

— Вот и почисть, — одобрил я, — пожалуйста. Следующая смена тебе спасибо скажет. И как, успеешь до их прихода загрузиться?

— Ну, если отвлекать ну будут, — улыбнулся мне он, — то успею. А что там, на роторной, было? И зачем Саныч наконец-то Ратману рожу набил?

— Вот у него и спросишь, — сказал я, — и это, Дима, не болтайте только, тебе понятно хоть, почему?

— Понятно, — вздохнул тот, — без премии можем все остаться.

— Вот именно, — кивнул я, — мне-то ладно, Ратманову с Васькой тоже, поделом даже, но вы пострадать можете только за чей-то длинный язык и больше ни за что.

— Учтём, — с сомнением почесался Дима, — без премии ведь совсем скушно будет, да и жена не поймёт. Так что не было ничего, не было, не было. Тьфу, тьфу, тьфу.

— Правильный подход, — согласился я, — ладно, не буду тебя отвлекать, успевай давай, только сетку почисть.