Знак Огня (СИ) - Сергеев Артем Федорович

Вот только вместо ног были у него колонны на пружинах, сродни железнодорожным, и были там колёса на рельсах, и по этим рельсам ездил этот слон туда-сюда, запихивая свой хобот в печку.

И сыпали на спину этому слону крановщики из коробов прессованные пакеты алюминиевого лома, похожие на те, что из легковых машин делают на чермете мощным прессом, по несколько тонн за раз, и проваливались эти пакеты внутрь, туда, где начинался загрузочный хобот, то есть жёлоб, и был этот жёлоб примерно метрового диаметра.

И нужно было нажать отдельную, далеко стоящую внизу кнопку, и поднималась тогда вверх форсунка, открывая печной вход, и заезжал тогда стол загрузочным жёлобом прямо в печь, и включался мощный электромотор, создающий сильную вибрацию, и валились эти пакеты прямо туда, в огонь, один за другим.

Но иногда застревали они, цепляясь друг за друга, если были плохо пропрессованы, если торчали из них всякие крючья, и нужно было отпустить кнопку, и тогда отъезжал стол назад, и закрывалась форсунка, и можно было подняться туда по лестнице, наверх, и разбить затор специальным дрыном.

А можно было и заклинить кнопку, чтобы не бегать туда-сюда, высоковато же, да и лестница неудобная, и уже оттуда этим дрыном помогать загрузке, можно было, сам один раз так делал, можно, но не собственной же ногой!

И тут я понял что Васька, оставшись один, решил загрузить остатки, но у него не получилось, и что тогда он чем-то заклинил кнопку, и поднялся наверх, и пихнул сцепившиеся пакеты сапогом, и вот один выскользнул, а второй рухнул вниз, и схватил Ваську за штанину, и потащил его за собой, вниз по жёлобу, это я понял сразу же, вот только не понял я, почему Васька всё ещё орёт, а не жарится в печке.

Оглянувшись на звонкий, заливистый мат, слава богу, это уже мчался на выручку Василич, крановщик, и мчался он как молодой, долго потом кашлять будет, поэтому я не стал бежать к кнопке, не успею, это же нужно оббегать всего этого слона по кругу, а в четыре прыжка, по-обезьяньи, заскочил по укосинам наверх, уцепился за край и, подтянувшись, без раздумий перевалил своё тело туда, вниз, к Ваське.

Там, внизу, меня сразу же вибрацией потащило прямо в жёлоб, но зато сразу стало понятно, почему Васька ещё жив, это были последние два пакета, был бы тут ещё хоть один, не было бы уже Васьки, а был бы он уже там, в печке, и плавал бы он в жидкой, расплавленной до состояния воды, прозрачно-огненной соли, уходя на небо дымом.

Но Васька держался за край стола, за полосу металла, из-под пальцев его текла кровь, потому что был он без рукавиц, но зато в каске, хоть тут не подвёл, и сапоги его уже были в печке, и горели они, а мне нужно было быстро сорвать с него штаны, иначе не вытащить.

Я зацепился за него сзади, молясь всем богам, чтобы продержался он ещё хоть несколько секунд, сумел подсунуть руки между ним и металлом жёлоба, в район Васькиного пояса, сумел нащупать пряжку и расстегнуть солдатский ремень, да разорвать ему на штанах ширинку.

И тут Васькины брюки как живые, совершенно по-рыбьи, скользким налимом шмыгнули в печь, а Васька сразу же подогнул ноги прямо к горлу, и я, не сумев удержаться, рухнул поближе к входному отверстию и принялся раскорячиваться, жить-то хотелось.

Странно, отрешённо подумал я, стоя в загрузочном жёлобе на коленях, перебирая упёртыми в крутящуюся бочку руками, да чувствуя, как в задницу мне бьётся совершенно обезумевший Васька, странно, почему я ещё жив?

Это ведь рядом с домашней печью можно сесть, открыть дверцу, да полюбоваться видом в топке, плюнуть туда даже можно, а здесь не так, это печь промышленная, она, если дыхнёт, в десяти метрах без волос останешься, масштаб здесь не тот, да и температуры не те, а я, считай, рожу свою прямо туда засунул.

А может, не только не те, а может, здесь даже лучше? Вон, какой огонь ласковый и приятный, да какой он красивый, да он ведь живой почти! И не жарит меня и не жжёт, ласково со мной обходится, вон, руки должны были уже пропечься до костей, и лицо тоже, и нос с ушами, и лёгкие, причём за секунды.

А вместо этого я блаженно жмурюсь на огонь в печи, как на ласковое весеннее солнышко, и всё больше хочу туда, к нему, потому что там был мой дом, там было моё место. Хотя нет, именно это место было уже занято, потому что внутри крутящейся бочки, на зеркале расплавленной соли лежал и немигающим взглядом смотрел на меня огромный амурский тигр.

Тигра этого я узнал сразу же, сам же две недели назад пихал его в эту печь, нажимая на кнопку под пристальными взглядами обалдевшего начальства.

Тогда, ближе к вечеру, к нам на завод заявилась большая делегация, полиция там была, из администрации кто-то, ветеринарные врачи были, да зевак набежало, потому что привезли они с собой тушу огромного дохлого таёжного кошака.

— Сам к людям вышел, — охотно рассказывал мне доброжелательный майор, — больной, при смерти уже был. Начали лечить, но не смогли, не успели, помер. Вот если бы пораньше вышел, то да, помогли бы, а то ведь затягивают все, как говорится, до перитонита, вот вам и результат.

— А мы тут при чём? — не понял я тогда.

— Ветеринары говорят, болезнь слишком опасная, и для людей тоже, — пожал плечами майор, — но врут, я думаю. Было бы так, мы бы сюда в костюмах полной химзащиты приехали. Просто, понимаешь, если его закопать, так выкопают же обязательно, не сразу, так через год выкопают, чтобы просто хотя бы костей добыть, это ж какие деньги! Пять тыщ убитых енотов за килограмм костей как с куста, с руками оторвут! Китайцам пофигу, больной он, не больной, ты глянь, какие у него усы и какие зубищи! Там, через речку, этого тигра, пока он более-менее свежий, по запчастям можно за миллион долларов загнать, понял теперь?

— Ого! — сообразил я порядок цен.

— Вот тебе и ого! — подхватил майор, — так что, наверху решили — не доставайся же ты никому! Ну, и про завод ваш вспомнили, тем более что было уже такое. Документы мы тогда, правда, жгли, и ещё кое-что, но какая разница? Сейчас сунете его в печь, а мы через часок акт подпишем, да и всё на этом.

Так мы и поступили, но за эти две недели характер, если можно так выразиться, у печки испортился, и это суеверно заметили все. Всё чаще там был помпаж в дымоходе, всё чаще умудрялись там обжигаться люди, даже директора приголубило, стрельнула остывающая соль и осколком ему прямо в лоб прилетело, а вот сегодня, сегодня был апофеоз, сегодня ей живая кровь понадобилась.

— Твоих рук дело? — чуть подавшись вперёд, чтобы было лучше видно, спросил я, и тигр раздражённо ударил хвостом, злой от неудачи.

Но на меня он не злился, я был для него своим, и даже старшим, а не своим, потому что здесь, в огне, зубы и когти не значили ничего, здесь было важным именно родство, и вот я, я откуда-то это понял, был этому огню родным, а не случайно-двоюродным, как он.

Он потянулся и поднялся, и подошёл ко мне, и вот мы стали глаза в глаза, чуть не касаясь носами, и вот я начал кое-что про себя понимать. Где-то там мелькнула вся моя жизнь, чужая жизнь, неправильная, хоть и обычная для нормального человека.

И мелькнули где-то там, в глубине души, мои рано ушедшие родители, они ведь точно что-то знали, да не успели мне рассказать, слишком уверены в себе были, да и мал я был. Потом, сменяя собой тепло любимых людей, мелькнула Алина, и вызвала она чувство гадливости и злобы, злобы на неё, остальное на себя, ведь как можно быть таким дураком, таким оленем, потом ещё было много чего, но всё это было очень быстро.

— Прыгай сюда, — протянув к тигру левую руку, сказал я неожиданно для самого себя, — прыгай ко мне, дубина. Завтра печь останавливают на обслуживание, это последняя плавка, сдохнешь ведь, окончательно сдохнешь.

Тигр неверяще поглядел на меня, замешкался чего-то, но тут Василич наконец-таки доковылял своими старческими ногами до кнопки, сбросил с неё какой-то хитрый груз, вибрация прекратилась, загрузочный стол поехал назад, и я, потеряв опору, через раскалённый докрасна край жёлоба рухнул вниз, мордой в бетонный пол, с двух метров высоты, а сверху мне добавил свалившийся на меня Васька.