Ученик Истока. Часть I (СИ) - Волковец Серафим

Сев напротив подростка, он сложил пальцы в замочек и какое-то время смотрел в стену, собираясь с мыслями. После всего, что случилось за последние полчаса, Максиму было неприятно касаться чужих эмоций — и всё же контакт с ними утихомирил его возмущение и страх: чародея одолевали самые гнусные и скверные чувства, а больше всего его терзало искреннее раскаяние. Удивительно, насколько скромно богатый спектр внутренних переживаний, красочных, стремительно сменяющих одно другое или переплетающихся меж собой, отражался на его лице.

Когда спонтанное светопреставление закончилось, а старые друзья обменялись взаимными извинениями, принц, сохранявший не то по привычке, не то из чувства собственного достоинства внешнюю невозмутимость, вернулся к алкогольной трапезе. Быстренько подняв испарившийся было градус, он объявил, что утомился и желает отойти ко сну, после чего свернулся совсем не по-королевски на узкой софе, забитой в тёмный угол второго этажа рядом с лестницей, и через несколько минут преспокойно засопел. Путники остались наедине, и совершенно теперь уже трезвого Макса подмывало поговорить с наставником ещё немного, как бы невзначай разобраться в свершившемся акте вандализма, выстроить для себя какие-то точки отсчёта — хотя бы мысленно, — но он помалкивал, изредка исподтишка изучая чародея и в то же время подрагивая от не до конца отступившего напряжения.

— Хочешь о чём-то спросить?

Ему не нужно было поднимать взгляд, чтобы удостовериться: попал в десятку. Юный, ничему толком не обученный, сталкивающийся со всем этим «новым» впервые, этот парень, свалившийся как снег на голову, напоминал колдуну ребёнка детсадовского возраста. Да и, справедливости ради, девятнадцать лет — сам по себе срок небольшой, даже в родном городе и в родном мире Макс котировался как человек, мало пока ещё смыслящий в жизни. Он не сумел действовать скрытно даже сейчас, когда один только факт взаимодействия с Захарией вселял в душу малоприятный трепет — наивный, прямолинейный, он смахивал на мотылька с самосознанием: знал, что пламя опалит ему крылья, но всё равно стремился подлететь поближе.

— Да, Мастер. Про Айгольда. И… про то, что он сказал. Я слышал, его оскорбляют за глаза. Называют… ну…

— Педиком, — кивнул чародей. — Это если опустить никому не нужные формальности. Называют. Не без помощи его отца, к слову.

— Почему?

— Почему Айл не любит женщин или почему Хэдгольд стал тем, через кого об этом все узнали?

Подозрения подтвердились.

— Э-э-э… ну, и то, и другое, наверное?

— Про причину возникновения у нашего королевича сексуальной девиации, думаю, объяснять не стоит, — маг, как показалось юноше, затянулся трубкой недовольно. — Отец его не любил, равно как не любил и никого другого, кроме себя… и, может, ещё королевы. Хотя это вряд ли. Айла, как и многих других принцев до него, воспитывал взвод гувернанток и нянек — королева Диари умерла через какое-то время после того, как разродилась. Если память не изменяет, месяцев через шесть. С рождением Айгольда это никак связано не было, о чём я не раз и не два пытался говорить королю, но Хэдгольд винил ребёнка — он же лучше разбирается в медицине, твою мать…

— Вы считаете, Айгольд… из-за отношений с отцом такой?

— Максимус, — Захарий вздохнул утомлённо, но терпеливо. — Ты в курсе, что на Земле в своё время проводилось исследование на эту тему? Изучали отношения между супругами, у которых хотя бы один из детей с подобными предпочтениями. Уже не могу назвать точную цифру, но вероятность, что у человека с сексуальной девиацией либо слишком строгая мать и слишком мягкий отец, либо деспотичный отец, тиранящий и мать, и детей, что-то около девяноста процентов. И я не про эпоху нацистской Германии говорю, а про вполне современные данные. Генетически обусловленный гомосексуализм — меньше десяти процентов, остальное — ответственность родителей.

Макс об этом ничего не знал. Он и сейчас-то разбираться желанием не горел, но, раз уж укусила его какая-то муха ляпнуть про первое, что в голову пришло (лишь бы не это тошнотворное молчание), придётся послушать и помотать на ус абсолютно никак ему не способную пригодиться информацию.

— В общем, маленький принц жил в опале отца, тонул в женском внимании, не знал любви — и теперь пытается хоть как-то это компенсировать. Однако есть большое но, — колдун сцепил пальцы в замок, травы медленно тлели в его трубке. — Если говорить откровенно, в Цельде всё несколько иначе. В здешних королевских семьях выбирать объектом обожания кого-то своего пола — нормальная практика. Многие правители были увлечены именно мужчинами, как в Древней Греции в период расцвета. Такая близость считалась — и до сих пор считается — у местных сильных мира сего правильным способом удовлетворения физиологических потребностей. Детей они, разумеется, рожают от женщин, в этом аспекте ничего не изменилось — высокопоставленных наследниц, породистых и здоровых, — но любить их… любить их любят редко. Хэдгольд, пожалуй, чувствовал к королеве Диари определённую привязанность, хотя, если интересно моё мнение, это была, скорее, привычка.

— Хрена се, — только и смог прокомментировать Макс.

— Таковы нравы местной аристократии, — спокойно развёл руками колдун. — Мне как-то, если честно, всё равно, кого и где любят другие люди. За время, проведённое в Цельде, я настолько привык не удивляться, что просто существую в контексте и не лезу другим в душу. Чего и тебе желаю.

— Но, если это нормально, — нахмурился Макс, — Почему тогда Айгольда…

— Потому что обычно подобные истории не выходят за пределы королевского двора, — пояснил магистр, выпуская в потолок клуб обычного серого дыма; кажется, в этот раз он курил-таки табак. — Простой люд такими вещами не занимается. У них мало времени, чтобы развлекаться, им бы поля вовремя засеять и коров на пастбищах от волков отбить, а не это всё… И дворяне обычно послушно держат рот на замке, тем более, что это выгодно обеим сторонам. Стать фаворитом кого-то из королевского рода — честь, сулящая богатством и лёгкой карьерной лестницей, даже если при этом фавориты не силой и народной любовью пользуются, а какими-нибудь частями тела.

Он выдержал небольшую паузу, но, видимо, не для пущей убедительности или театральности, а для того, чтобы правильно подобрать слова.

— С Айлом ситуация… иного толка: отец его терпеть не может, будучи искренне убеждённым, что он — причина гибели королевы. Да и сам принц, ты сам видел, не отличается послушанием и вежливостью. Затаённые обиды имеют неприятное свойство накапливаться. Вот и намекнул Хэдгольд кому надо, что фавориты нашего королевича пользуются как раз не силой и не народной любовью, и ещё как «не пользуются» — только успевай их из опочивальни в одних ботинках выставлять. А слухи имеют свойство распространяться быстро, особенно когда речь заходит о правящей династии.

— Хреново.

— Вообрази, какого Его Высочеству будет восходить на трон, когда собственные подданные его ни во что не ставят и считают, цитата самого Айла, «мерзким содомитом». Сказка, а не правление. Даже сейчас находятся смельчаки, судачащие за его спиной и особо не скрывающиеся, а уж дальше… К счастью, принц уродился на редкость сообразительным мальчиком, он легко находит влиятельных союзников.

— Вас, например?

— И не только. Но я в первых рядах, безусловно.

Помолчали. Захария, очевидно, давал подмастерью время на обдумывание… и заодно на переоценку ценностей. А может, вовсе не преследовал никакой цели.

— А вы… — нервно потея, выдавил Макс. — Вы с ним…

— Спим?

Твою-то мать, ну нельзя такие вещи вот так вот в лоб-то!

— Нет, — добавил чародей.

Нет?

— Максимус, — колдун наклонился чуть вперёд, вновь проявляя чудеса выдержки. — Дитя, что сейчас храпит на кушетке, пьяный в жопу, умирал в утробе матери, обтянутый собственной пуповиной. Он погиб бы, не увидев света солнца, если бы Хэдгольду не хватило мозгов призвать меня на помощь. Этот ребёнок родился на моих руках — родился в мои руки — и может стать замечательным преемником великого Харта благодаря этим ладоням, — он кивнул на свои растопыренные пальцы, — Накладывавшим магические сигилы на его петлю через живот королевы Диари. Я люблю его настолько, насколько вообще способен испытывать это чувство, но не той любовью, о которой говорят люди. Он мне… почти как сын.