Ученик Истока. Часть I (СИ) - Волковец Серафим

На заметку: появление этого рыжего на пороге отныне дурной знак. Официально.

Напрягая извилины и соображая, как бы поступил на его месте опытный птицевод, парень плавно и медленно продвигался вглубь курятника, пока не выцепил взглядом одну несушку, и принялся очень мягко, практически незаметно оттеснять её от товарок. Наблюдатели молчали. Прыжок вперёд и вниз, сравнимый, пожалуй, даже с кошачьим прыжком, стал и для наблюдателей, и для самого ловчего полной неожиданностью — словом, для всех, кроме курицы: она хлопнула крыльями и весьма проворно попыталась улизнуть, Макс чудом умудрился настичь её, в последний миг вцепившись в растопыренный хвост (и мысленно поблагодарил тренера, что за каким-то хреном заставлял пловца оттачивать скорость реакции).

Умирать или сдаваться вот так просто первому встречному птица, конечно же, не планировала — и мгновением позже так больно клюнула агрессора в руку, что не разжать пальцы Максиму удалось, только призвав на помощь всю свою силу воли… и страх опозориться. Кровь капнула с ладони на рыжие перья и смочила пеструшке крыло.

— Сильна, однако, — одобрительно кивнул Захария. — Я и забыл, что у них настолько острый клюв.

Конечно, забыл, — не удержался Максим, пока старался поудобнее перехватить разбушевавшийся корм Дрозда. — Больше скажу: ты и не вспоминал никогда. У тебя ж есть возможность её магией обездвижить.

Разношёрстная компания, пропустив триумфально вынесшего из курятника свою добычу подмастерья, с колдуном во главе двинулась к конюшне. Курица поначалу отчаянно дёргала ногами и головой, пытаясь вырваться и клюнуть Макса ещё разочек, но Путник перехватил-таки её кое-как да с такой силой сдавил шею, что едва не задушил. Теперь наблюдать за студентами академии было некогда и незачем — воздерживавшиеся от каких-либо вопросов гости наверняка вполне очевидно недоумевали, почему при всём этом представлении присутствуют.

Стоило воротам открыться, Дрозд, почуяв запах крови, поднялся на свечу и от души двинул передними копытами по двери денника — та едва вместе с петлями не выскочила из пазов. Грохот, с которым подкованные копыта зарядили по дереву, кого угодно вынудил бы подскочить на месте — и тройка молодых дарований, сопровождавшая чародея, исключением не стала.

— Отставить, — велел колдун резче обычного. — Будешь ломать имущество — запрягу в телегу, товары развозить по городу.

Угроза подействовала на кровожадное млекопитающее отрезвляюще: возмущённо закинув голову и заржав, жеребец вернулся на землю всеми четырьмя ногами, ибо впредь буянить не намеревался — только взгляд, голодный и злобный, приковал к ещё живой жертве намертво. Однако приказ впечатлил и свидетелей — особенно будущих магов, в глаза не видевших настолько послушное и разумное домашнее животное. Не до конца понимая, что они тут забыли, Давид и Кцол опасливо осматривались и принюхивались (очевидно, от недоумения): вид чистейшей конюшни был для парней в новинку, а отсутствие характерной вони и подавно. Увлекаться, впрочем, не стали: права, на которых они вообще появились в хлеву, оставались недоступными пониманию, нарываться на грубость не хотелось, а значит, стоило поумерить пыл любознательности и не совать нос куда не следует. Максу пришлось сдержаться, настолько их потерянный вид показался ему забавным.

— Людей не трогать, это гости, — велел чародей и отпер денник…

Хорошо, что ему посчастливилось встать в проёме.

«Лошадь застоялась и решила выйти побыстрее» — так решил Давид и так же, скорее всего, подумал Кцол, поскольку студенты не проявили по отношению к поведению зверя практически никакого беспокойства — отошли на шаг назад, может быть, чисто рефлекторно, но даже в лицах не изменились. Когда новый Путник, моментально подобравшись и почти сгруппировавшись на манер атакующей собаки, с полными ужаса глазами уставился на разыгравшегося коня, в первые несколько мгновений Агнеотис с неизвестно откуда возникшим чувством снисходительности даже храбрился демонстративно, словно для пущего контраста между ними, косился на беднягу с недостойным ощущением собственного превосходства — и захлестнувшие его эмоции, скверные и низкие для чистокровного мага, вызывали отголоски стыда за собственную мелочность. Вдруг, например, в мире этого Максимуса не существовало животных, похожих на лошадь — вполне естественно и даже здраво, что он боится любого поведения, отличного от «спокойного».

Давид успел презрительно покоситься на чужеземца, успел отметить к собственному неудовольствию, что Макс, несмотря на откровенный и сильный испуг, инстинктивно выставил руку на уровне чужого живота в попытке отгородить рыжеволосого студента от опасности (как будто его хилая ладошка могла бы как-то помочь). Даже успел признать, что подмастерье у господина магистра не такой уж и скверный, раз думает о чьей-то ещё сохранности помимо собственной, и пристыдить себя ещё яростнее за недостойные мысли…

И всё это за те несколько мгновений, пока танец Дрозда в деннике и его агрессивная молотьба копытами по полу вписывалась в рамки нормального. Поскольку потом, задрав голову, конь заржал вновь — и этот звук вынудил присесть уже всех троих.

Голос плотоядной лошади — совсем не то, что голос лошади травоядной. Хищное рычание Максу не послышалось, оно и правда могло родиться благодаря магимутировавшей голосовой щели. Рёв, смахивавший больше на медвежий, прокатился по конюшне раскатом грома, взбесившийся на ровном месте жеребец, выпучив глаза, ронял на пол пену, мотал головой и рассекал воздух хвостом, каждый удар копытами высекал из бетона искры. И всё это сопровождалось оглушительным ржанием, хрипом и всхрапом; он выл и ревел и даже по-собачьи жадно поскуливал, пока горящие в полумраке денника глаза неотрывно следили за студентами академии, гипнотизируя и парализуя. Даже курица в цепкой хватке Максима покорно смирилась с судьбой и обмякла в крепко стиснутом кулаке. Колдун невозмутимо замер в дверном проёме, выступая теперь единственной преградой разбушевавшемуся зверю; запертый в довольно скромном пространстве денника, как тигр в клетке, Дрозд бросился сначала в один угол, затем в другой, несколько раз саданул в прыжке задними ногами по стенам — дерево жалобно задребезжало, грозясь треснуть, — после чего, к ужасу присутствующих, внезапно пошёл на таран.

Чародей даже ухом не повёл, и если бы Макс не успел уже немного понаблюдать за этим человеком в быту, решил бы, что он не может пошевелиться, оцепеневший от неожиданности или страха. Конь ринулся на окаменевшего мага, в последний момент вдруг затормозил всеми четырьмя и встал как вкопанный — мускулистая грудь с бугрящимися мускулами остановилась сантиметрах в десяти от чародейского живота. Захария моргнул и… больше не предпринял ничего. Только сверлил лошадь раздражённым и тяжёлым взглядом, сжав и без того тонкие губы в почти неразличимую полосу. Всхрапнув, жеребец попятился, стремительно обернулся вокруг своей оси, поднялся на свечу и предпринял последнюю попытку избавиться от препятствия — ударил дважды передними ногами, ударил хирургически точно выверенными движениями, целясь мимо головы, но размахивая копытами в опасной близости от чародейского лба.

— Я велел не трогать.

Сложно было сказать наверняка, что напугало Макса больше — агрессивное поведение плотоядной лошади, вознамерившейся атаковать, или это отчётливое, ледяное, пробирающее до самых костей напоминание. Дрозда оно вразумило быстро — нехотя вернувшись в естественное для коня положение, всё ещё злой и напористый, он замотал головой, разбрызгивая пену, но попыток прорваться более предпринимать не пробовал. Напротив — пораскинув немного мозгами, он, признавая поражение, попятился нехотя прочь от выхода. Попятились и вышедшие из парализующей растерянности свидетели внезапного буйства, поскольку никому из них прежде не доводилось воочию наблюдать, как Захария выходит из себя, но голос и тон, которым напомнил о своём приказе колдун, вполне прозрачно намекали: магистр Хаоса сейчас в нехорошей близости от бешенства.