Ученик Истока. Часть I (СИ) - Волковец Серафим

Кривоногий только отмахнулся.

— Они все напыщенные индюки! Ни во что не ставят простой люд и уж точно не станут помогать простому добропорядочному торговцу…

Ага, прямо-таки добропорядочный и простой. То-то тебя целью выбрали.

— Захария один из магистров Эпиршира хоть что-то для народа делает путного — и то, только потому, что его из Круга выставили…

— Выставили? — Макс с неприкрытым возмущением покосился на непрошенного гостя. — Он вообще-то сам оттуда ушёл!

— Коне-е-ечно, — довольно надувшись, мужичок похлопал себя ладошками по животу. — Это он тебе так сказал, наверное, а? Так вот что я тебе скажу: колдун наш либо враль каких поискать и навешал тебе на уши с три короба, чтобы слабаком каким не выглядеть, либо редкий дурак, коль это правда!

— Это почему это?

— Да потому что платят магистрам Круга немерено! В таких дворцах живут, такие вина редкие пьют как воду! И работать их почти не заставляют — сиди себе на мягких перинах, жуй деликатесы и бренчи на арфе целыми днями! Кто от такой жизни откажется, ежели не дурак? Я б не отказался!

— У всех свои приоритеты в жизни, — прикрыв глаза и посмотрев на торгаша с откровенным презрением, процедил Максим. — Знаете, в моём мире поговорка есть: «На другом берегу трава всегда зеленее». Если вы правда верите, что им платят какие-то бешеные деньги за игру на арфе и распитие редких вин, то дурак тут только один. И что, напыщенность магистров — это всё, что вас остановило обратиться к ним за помощью?

— Не всё, — продолжал распинаться довольный появлением слушателя горе-клиент, сделав вид, что не заметил намёка. — Они требуют за свою работу денег, и денег немаленьких. А откуда у меня столько, сколько им надо? За одной услугой пойдёт вторая, за ней третья — а если не заплачу, проблем будет только больше.

Ну да, блин. Откуда у торговца лучшими товарами во всём королевстве деньги.

— Могли бы уж потратиться разок, чтобы защитить своё имущество.

— Так если бы разок! — гость прихлопнул ладонью по стене. — Магистры придумали бы, как вытащить из меня побольше монет, юный друг. Так что это дрянная идея.

— А Мастер? Сами сказали, от него проку больше.

— Твой Мастер — самый главный жмот Эпиршира, если не всего полуострова, — фыркнул торговец и заявлением своим почему-то довольно сильно задел своего собеседника. — Не сочти за грубость. Если бы я пошёл к Захарии, то точно потерял бы последнее. А мне стоит заботиться о своём благополучии. Враг он страшный, но и друг не лучше.

— У меня такое чувство, что вам просто нравится ситуация, в которой вы очутились.

Реакция, как и ожидалось, оказалась бесценной: посетитель встрепенулся и возмущённо подавился воздухом, даже не зная, как выразить своё негодование, сохраняя при этом какие-никакие нормы приличия. Его дряблые щёки мелко затряслись и вновь побагровели, но на этот раз от раздражения, а не от страха — это Макс понял по слегка изменившемуся оттенку и наблюдал за его потугами с ничего не выражающим и жутко скучающим выражением лица.

Он подобное поведение уже видел — и, возможно, даже лучше других знал, о чём говорит.

Спасибо маме.

Когда от соседей впервые поступило предложение сдать Стёпку в реабилитационный центр, самым протестующим человеком в семье стал не старший сын-наркоман, которому и дела-то особо на тот момент уже не было до того, где беззаботно проводить деньки, а его родительница. Были и крики, и споры, и мольбы — каким-то чудом ей удалось убедить практически всех жителей дома, что решение это поспешное, что ещё можно что-нибудь сделать собственными силами, что судьбу пацана ещё можно спасти от несмываемой пометки в личном деле. Но удивительным было не согласие жильцов, которое однажды стало единодушным, не её фантастический дар договариваться. А то, с каким остервенением женщина противилась самой мысли разделиться со своим чадом, даже если совместное проживание сильно вредило Максиму… да и Стёпе, в общем-то. Да и ей самой.

Максу пришлось пройти через это. Он знал, поскольку собственными глазами видел, как некоторые люди действуют иррационально, вредят и себе, и окружающим, и любимым близким, просто потому что не способны думать логически, если сталкиваются со стрессовыми ситуациями. Потому что их иллюзорная картинка идеальной жизни никак не может отъехать чуть в сторону, обнажив вид на реальное положение дел. Ширма их мечты настолько плотная и тяжёлая, что сквозь напечатанную фантазию не пробивается свет настоящего мира. Потому что им легче оставаться в привычных условиях, даже если условия эти приносят одни только страдания. Потому что им непременно хочется, чтобы обстоятельства соответствовали их персональной «сказке».

У мамы этой «сказкой» была жизнь с сыновьями. Она готова была пожертвовать абстрактным будущим ради сохранения призрачного счастья в настоящем, потому что боялась: если отослать Стёпку в реабилитационный центр, их семья станет «неполной», представления о нормальной жизни наконец разрушатся, а она в своё время и так уже слишком многое потеряла, когда на стало любимого мужа.

У этого торгаша «сказкой» была… предсказуемость бытия, пожалуй.

— Глупость какая! — фыркнул растерявшийся возмущённый посетитель. — Что ты такое несёшь, малец? Кому понравится платить каждый месяц абсурдную мзду каким-то… прощелыгам!

— Трусу, пожалуй.

Тут уж торговец вспыхнул по-настоящему: уязвлённая гордость в миг лишила напускной дипломатичности.

— Как ты меня назвал, щенок?!

— Вас устраивает подобный расклад дел, потому что лучше платить известному врагу, чем обратиться к неизвестным друзьям. А то, что у вас денег нет — бред, — Максим вернулся за стол и взялся за перо. — За безденежных предпринимателей бандиты не берутся и «крышевать» их не спешат. Впрочем, не моё дело. Мне нужно возвращаться к урокам, так что помолчите, если можете.

— Да я с тобой вообще больше не стану говорить, наглый мальчишка!

— Восхитительно, — парень улыбнулся, почувствовал в одном этом слове приятное сходство с наставником и вернулся к учебникам с ощущением поразительного и ничем не объяснимого личностного роста.

Кривоногий бесцеремонно уселся по соседству и устало повращал обутыми в потрёпанные ботинки стопами. А парню до смерти вдруг захотелось закурить, хотя прежде он в себе подобной тяги не наблюдал. Жутковатое сочетание несвойственного ему хладнокровия с никотиновой тягой стало достаточным аргументом, чтобы покоситься на пустующее теперь рабочее кресло Захарии.

Разговаривать с незваным гостем у парня не было ни желания, ни времени. В спокойный момент, пока сюда не пришли другие клиенты, нужно было уделить время азракту, поэтому Макс сел как можно дальше от посетителя и принялся копаться в букваре. Зубрёжка давалась с трудом — торгаш всё время издавал какие-то звуки: то языком защёлкает, то с кряхтением станет разминать опухшие ноги, то примется постукивать ногтями по подлокотнику, то напевать себе что-то под нос. Если даже в полнейшей тишине библиотеки расправиться над местной письменностью казалось тяжкой задачей, что уж говорить про подобные условия непрекращающегося… раздражения.

— Мешаете, дядь, — сухо заметил Максим, отводя кончик пера от тетради. — Можете спокойно посидеть?

— Меня бы тут вообще не было уже, если бы ты продал мне песок, — буркнул торгаш.

— Если бы не моё щедрое предложение остаться в безопасности — которое, кстати, Мастер наверняка не одобрит, когда узнает — вы бы сейчас со своими клиентами на улице разбирались.

Аргумент подействовал на торговца успокаивающе. Он примолк и, недовольно повздыхав немного, размяк в стуле, сцепив пальцы в замочек и уставившись в потолок. Но эмоцию раздражения, которую парень прекрасно ощущал, никуда деть не удалось. Она гудела бесящим роем бессмысленных словечек и отвлекала даже сильнее, чем постукивания.

Закорючки перед глазами постепенно приобретали смысл. Запоминать их становилось немного легче, пусть пока дело и продвигалось медленно. Раз за разом пробегая глазами по развороту, Макс чертил строчку за строчкой, призывая на помощь все свои навыки скрупулёзности и сосредоточения. Пока молчаливый зритель, пыхтя и ворчливо кряхтя, наблюдал за его действиями, подросток одолел-таки алфавит: переписал его по памяти сначала от первой до последней буквы, потом от последней до первой, потом одни гласные, одни согласные — и, наконец, принялся составлять слоги, надрываясь так, что даже язык высунул.