Ученик Истока. Часть I (СИ) - Волковец Серафим

— Нам хотелось бы вернуть перстень его законному владельцу, — густые причёсанные брови старшего Агнеотиса плавно сдвинулись к переносице, и когда речь зашла о предмете договора, в его звучном и низком голосе наконец прорезались нотки истинного эмоционального состояния. Если верить реакции Давида и тому, как плавно и красноречиво вжалась в его широкие плечи рыжая голова, отец принятого решения, мягко говоря, не одобрил. — Эта вещь — родовая реликвия, передающаяся по мужской линии от деда внуку, и ей не следует оставаться где бы то ни было или разделяться со своим хозяином. Однако, — лицо Эйна заметно ожесточилось, — Очевидно, раз она в принципе оказалась в вашем распоряжении, полагаю, Давид ещё не готов…

— Отец…

— …к владению родовым достоянием, именем и честью, равно как и к наследству нашей ветви в полном смысле этого слова, — жёстче и на удивление тише закончил мужчина, отрезав сыну путь оправдания. — Следовательно, теперь это уже не имеет значения, и вы можете оставить перстень в качестве залога, если вам так будет угодно, до момента, пока его законный владелец не докажет, что имеет на него права.

Захария всё тем же пристальным взглядом посмотрел на окаменевшего за отцовской спиной школяра. Несчастный, предпринявший попытку объясниться и не получивший такой роскоши, побледнел как полотно — его напряжённая поза, поднятые плечи, пригвождённый к полу взгляд и сжатые кулаки отражали всю степень собственного бессилия и бессмысленной злости отчаяния.

— Господин Давид, полагаю, рассказал вам, что это я выбрал объект гарантии — и забрал его прежде, чем получил согласие.

Эйн на миг замер — судя по всему, этой информацией он прежде не располагал.

— Я размышлял о том, что ещё мог бы сделать простой студент третьего курса, когда на кону стояла жизнь горячо любимой матери, — даже не стараясь изобразить диалог с самим собой правдоподобно, тихо рассуждал вслух колдун, направив взгляд теперь куда-то в пустоту, — Когда несовершеннолетие не позволило пользоваться счетами семьи, личные сбережения уже расписаны на годы обучения в Академии вперёд, а родители не пожелали заняться вопросом собственной безопасности — все обстоятельства вынуждали юное дарование действовать самостоятельно, принимая ответственность взрослых на свои хрупкие плечи, которую ему не пришлось бы принимать, если бы этим потрудился озаботиться клан… К тому же, разве молодой юноша мог возразить магистру Захарии, убийце, чья дурная слава идёт далеко вперёд него, бесчеловечному палачу, почти что чудовищу во плоти. Прямо-таки сделка с дьяволом получалась, не иначе… Впрочем, — он легонько хлопнул ладонью по столу, — Не мне судить о методах воспитания и регулировке подобных вопросов внутри древних чародейских кланов, к коим я не имею никакого отношения. Как пожелаете.

Когтистая рука легко сгребла в кулак бархатный мешочек, и стоило магу только начать подниматься с кресла, Эйн вежливым жестом его остановил.

— Несмотря на поступок Давида, я, пожалуй, хотел бы узнать… об альтернативных способах регулирования данного вопроса. Если вы не возражаете, — держа лицо, аккуратно сказал мужчина.

Мельком брошенный взгляд на студента подтвердил предположение: Давид едва не прослезился от счастья, пока не видит отец.

— Мог бы, — равнодушно кивнул Захария. — Но сперва молодые люди удалятся во двор.

Темнело в городе быстро — примерно так же быстро, как закончилась информативная часть вечерней встречи для Давида и Макса. Стоило им обоим перешагнуть невысокий порожек и оказаться на крыльце, дверь за ними мягко затворилась, как ножом отрезав начало более серьёзного и предметного разговора внутри, и парни, замерев в нерешительности спиной к особняку, оставаясь какое-то время неподвижными, не поворачиваясь и не произнеся ни слова, только через несколько секунд заметили, насколько одинаково внимательно стараются прислушаться — не просочится ли сквозь Оглушающий щит хоть какое-нибудь словечко. Синхронность принятого решения смутила обоих, и недавние соперники, переглянувшись, поспешили отвернуться каждый в свою сторону.

О, как ненавидел Максим это чувство в детстве! Когда тебя вот так безапелляционно выставляют за порог «прогуляться», потому что считают, что эти разговоры «не для маленьких» и что при них тебе ни в коем случае нельзя присутствовать! Хотя это было давно, хотя после смерти отца оба брата Вороновских в одночасье стали достаточно взрослыми для обсуждений подобного рода, хотя парень уже много лет не сталкивался с жестоким «пойди погуляй», ассоциация всплыла сама собой и больно ударила по забытой микроскопической травме. Если, конечно, это вообще можно было назвать травмой — так, скорее, всюду следующее за тобой неуловимое ощущение собственной неполноценности. В детстве Макса подобные ситуации возмущали: ему казалось чудовищно несправедливым вот так делить людей на «достойных» и «недостойных» (а именно «достоинство» всплыло почему-то в его неокрепшем сознании как основная причина выгнать ребёнка с кухни и отправить играть в спальню). Он считал себя человеком достаточно вменяемым, чтобы понять обсуждаемую тему — и даже дать вполне разумные комментарии… Наверное, именно из-за них его до таких бесед и не допускали.

Теперь юноша снова почувствовал себя пятилетним мальчиком, к которому относятся со снисхождением, присущим людям более старшего возраста. Мимолётного взгляда, брошенного на профиль Давида, оказалось достаточно, чтобы стало ясно: Агнеотис его негодование разделяет.

Впрочем, было и ещё кое-что, что беспокоило Максима в эту минуту. О чём, простите, им разговаривать — и, что ещё важнее, как долго? Да, Давид принёс свои якобы искренние извинения, а Макс якобы не менее искренне спустил стычку на тормозах — казалось бы, топор войны зарыт, живите и радуйтесь, изображая дружелюбие в те (не такие уж и редкие, к сожалению) моменты, когда судьба и обстоятельства вынуждают присутствовать в обозримой близости друг от друга. Вот только даже если Давид и принёс свои извинения по-настоящему искренне, даже если он и по-настоящему раскаивался за то, что на ровном месте вспылил и обвинил в собственных неудачах другого человека, то вот молодой Путник ему этого точно так просто не забыл и не забудет. Да и кого, господи боже, он пытался обмануть? Утренний диалог едва не перетёк в старый-добрый мордобой, настолько глубоко взбудоражил обоих; поведение Агнеотиса Максим расценивал как категорически неприемлемое, а на такой тип личности, как выяснилось, и вовсе, похоже, страдал аллергией — ему теперь следовало приложить немало усилий, чтобы вести себя прилично и не отбрасывать на сомнительную репутацию «убийцы» Захарии ещё более мрачную тень «дрянного наставника».

Впрочем, и Макс был в этом практически на сто процентов уверен, рыжий школяр никакого «искреннего раскаяния», разумеется, не чувствовал. Воспитание, конечно, обязывало аристократика сгладить последствия собственной опрометчивости, но не более того, так что вряд ли в эту минуту обоим выставленным за дверь молодым людям хотелось находиться в обществе друг друга хоть сколько-нибудь. Напрашиваться Максим не стал бы принципиально: самодовольные индюки, не способные принять на себя ответственность за свои ошибки, его не прельщали…

Если бы не чёртово распоряжение колдуна.

Нервно топчась возле двери, Путник активно соображал. Пауза всё растягивалась и растягивалась, дискомфорт усиливался с каждым мигом, проведённым в молчании, но ни один из юношей не решался наполнить образовавшуюся пустоту словами, поскольку попросту не знали, с какого конца к ней подступиться — следовало ли вежливо предложить Давиду, скажем, пройтись по саду? Или посидеть на лавочке на крыльце? Поговорить о погоде или об этой его любимой Академии? Стоило ли заикаться о проклятье, запертом в браслете и едва не прикончившем мадам Ровен? Нет, об этом не стоило даже думать…